Ловцы душ (ЛП) - Пекара Яцек. Страница 29

– А у тебя как прошло?

– Слышал о трёх девках.

– Может, о тех же самых?

– Нет, нет. – Он покачал головой. – Все были из одной деревни. Три сестры. Тринадцати, четырнадцати и пятнадцати лет. Пошли на реку и больше не вернулись.

– Утонули, – предположил я.

– Конечно, – буркнул он. – В этом ручье и кота не утопишь.

– Я слышал похожую историю о трёх девушках. Одна начала тонуть, вторая бросилась ей на помощь, и та её утащила под воду, третья хотела спасти двух других. Ну и утонули все.

– Я же сказал, там и кот бы не утонул, – напомнил он обиженным тоном.

– Может, это было после дождей, и вода разлилась? – Спросил я, потому что уже видел ленивые ручейки, которые превращались в опасные и быстрые реки, полные водоворотов и коварных глубин.

– Нет, – заявил он твёрдо. – Они сказали, что тогда река была, как сейчас. А сейчас можно перейти на другой берег не замочив ног, только прыгая по камням.

– Что об этом говорят в деревне?

– Как все люди. – Он пожал плечами. – Одни, что зло из леса их унесло, другие, что сбежали с хахалями...

– Ага, особенно эта, младшая, – перебил я его.

– Другие ещё говорят, что ушли в город, лучшей жизни искать.

– В итоге, пропало семь девушек, во всяком случае, мы знаем о семи. Не странно ли, Курнос?

– Он их похищает? – Он понизил голос и показал головой на дверь. Я понял, что он имеет в виду Рейтенбаха.

– Молодых, некрасивых селянок? Тот, кто развлекается с красивыми дворянками? Не верится мне в это...

– Мы помним такие дела, – сказал он.

– Да уж, помним, – вздохнул я.

Молодые, невинные девушки были идеальным объектом для тёмных ритуалов. Я слышал о некой аристократке, которая любила ванны из крови, так как утверждала, что это придаёт коже бархатную мягкость и продлевает жизнь. Сам помог решить дело прекрасной и очаровательной девушки, жизнь которой собственный отец хотел посвятить проведению демонического обряда. Я знал, что некоторые колдуны платят вызванным демонам жизнью, сердцем или кровью девственниц. Только Рейтенбах не был похож на колдуна. Конечно, внешность могла быть обманчива, а я ведь не претендовал на всеведение. Это был один из следов, которые следовало проверить. Я решил, что с этой целью лучше всего будет применить метод, перед использованием которого я всегда трепетал. Ибо я решил отправиться в путешествие, в котором единственными проводниками всегда являются молитва и поразительная боль. Этого не стоили пятьсот крон, полученные от Хоффентоллера, которые, впрочем, так или иначе, уже перешли в мою собственность. Но этого стоили мои сомнения. Некоторые из инквизиторов обладали особым талантом, который позволял им видеть мир, скрытый от глаз других людей. Мы не используем эти способности опрометчиво, так как каждое подобное путешествие было угрозой для жизни, создающей смертельную опасность для души и высасывающей жизненные силы. Однако мне трудно было избавиться от ощущения, что в замке Рейтенбаха не всё выглядит так, как должно выглядеть на первый взгляд. Я не мог приказать маркграфу, чтобы он предоставил свой замок для проверки, но я мог провести эту проверку так, чтобы он не имел о ней ни малейшего понятия.

Я сказал Курносу, чтобы он остался, ибо инквизиторская молитва вызывает настолько сильное истощение организма, что ещё в течение нескольких часов после неё я слаб, словно новорождённый котёнок, и речи нет о том, чтобы я смог защититься от кого-либо. Я не думал, правда, чтобы Рейтенбах приказал меня убить, но и не собирался, однако, без нужды рисковать.

Я разделся до пояса, потому что знал, что уже через минуту весь кафтан и рубашка могут быть залиты кровью и рвотой. Опустился на колени на пол. Курнос стоял в другом конце комнаты, ковыряя в зубах остриём кинжала, и испытующе смотрел на меня. Он знал, свидетелем чего будет уже через минуту, и я подумал, оставляет ли зрелище моего страдания его равнодушным, или доставляет удовольствие, или же, скорее, вызывает беспокойство. Ха, заботливый Курнос! Как ни странно это звучало, однако я всё же не забыл, что мой товарищ по крайней мере один раз вытащил меня из смертельной передряги.

Я закрыл глаза, сосредоточился на молитве, и ничто из того, что происходило вокруг, не могло помешать мне в достижении врат, отделяющих мир материальный от мира духовного. Во мне всегда жил граничащий с уверенностью страх, что я когда-нибудь зайду слишком далеко в этой опасной игре. Что произойдёт тогда? Наверное, на земле останется моё тело, а дух будет блуждать где-то в иномирье, с каждой минутой всё меньше вспоминая, кем он когда-то был. Что с ним стало бы потом, никто не знает с уверенностью. Может, растает в темноте, окутавшей иномирье? Может, я стану одним из этих страшных облаков тьмы или одним из бесформенных, зловещих творений, населяющих пустоту? Так или иначе, я должен был попробовать ещё раз. Бог мне свидетель, я рисковал своей жизнью не ради Хоффентоллера или его дочери, которые тревожили меня не больше, чем садовые сорняки.

Я жаждал лишь удовлетворения от выполненного задания. Я рисковал своей жизнью ради истины, которую я хотел узнать, ибо, в конце концов, Писание недвусмысленно говорит нам: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Запали мне в память также и слова одного из стихотворений мастера Риттера, в котором он пишет: «Прекрасна только правда, и лишь она любви достойна».

– Отче наш, – начал я, – Иже еси на небесех, да святится имя Твоё...

Глаза у меня были закрыты так плотно, что я чувствовал, как болят веки. А вскоре появились и красные вспышки. Потом сквозь красноту этих вспышек я увидел комнату и стоящего на полу на коленях Мордимера, молящегося с лицом, застывшим в ожидании боли.

– Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Я каждый раз надеюсь, что в этот раз боль не придёт. Но она вплывала в залив моего разума, словно гонимая штормом галера с красными парусами. И теперь она тоже ударила, с такой ужасной силой, что я чуть не перестал дышать. Как обычно, она ударила тогда, когда на краткий миг меня обуяла безумная надежда, что в этот раз она меня минует. Я знал, что если я прекращу молиться, меня ждет судьба куда хуже, чем принесённая болью смерть.

– И дай нам силы не простить должникам нашим... – я слышал, что молитва превращается в отчаянный стон. Боль усиливалась с каждой минутой.

Я отвёл взгляд от скорченного Мордимера, у которого из носа струёй текла кровь на сложенные в молитве руки. Я выплыл из покоев замка, и полупрозрачные стены пропустили меня так же легко, как если бы были сотканы из серой паутины бабьего лета. Я направился к месту, в котором увидел сконцентрированные пятна тьмы и эманации зла. Это были замковые подземелья. Я видел застывшие в стенах фигуры с неестественно скрученными конечностями и распухшими головами. Они тянули ко мне руки с какой-то безумной надеждой, и я не знал, желали ли они, чтобы я избавил их от рабства, или же хотели заточить меня вместе с собой и осудить на вечные муки. Они не были достаточно сильны, чтобы остановить меня, но их боль и тоска, казалось, построили невидимую преграду, которую всё труднее было преодолевать. Теперь я уже не шёл спокойно, как в кристально прозрачном воздухе, а с трудом протискивался, будто пытался плыть по реке против течения. И вдруг я увидел барьер. В моём видении он был горящей стеной, а из огненных облаков выплывали бородатые головы, искажённые гримасами ненависти. Это препятствие я был не в состоянии преодолеть. Я мог бы попробовать. Так же, как я мог бы попытаться прыгнуть в горящий костёр. Но в этом случае погибло бы всего лишь моё грешное тело, а сейчас я мог потерять свою бессмертную душу. Мне пришлось уйти. Напоследок я вознёсся над всем замком и повертел его в руках, будто детскую игрушку, осмотрев его, благодаря этому, со всех сторон. Всё выглядело обычно и невинно, кроме этого непроницаемого для меня красного барьера. Я должен был возвращаться, никогда не следует слишком долго оставаться вне собственного тела и бродить в пугающей пустоте иномирья. Я вплыл в комнату, где окровавленный Мордимер возводил к потолку глаза, в которых застыла боль. Его лицо было изменено, искажено и стянуто страданием. И вдруг оказался в собственном теле. Упал, как тряпичная кукла, прямо в лужу крови. Боли почти не было, но само воспоминание о ней парализовало страхом.