Капитан флагмана - Фогель Наум Давидович. Страница 16

Именно поэтому Бунчужный решил на этот раз начать осмотр со складов. В это время там разгружался железнодорожный состав. Джеггерс посмотрел на платформы и заметил, что корабельная сталь перевозится у него в закрытых вагонах.

– Зануда он, – сказал Бунчужный, полуобернувшись к Лордкипанидзе, и добавил: – Этого не переводи. Скажи, что я поражен его памятью, и еще добавь, что осенью, когда сыро, металл у нас доставляется в закрытых вагонах.

Джеггерс вежливо улыбнулся. Они перешли к вальцам. Тут огромные листы протискивались меж катков и выходили уже гладкие. Сразу попадали на рольганг. Собственно говоря, отсюда и начиналась автоматическая линия. Стоя на ребре, металлический лист проползал сквозь узкую щель в цех и, чуть вздрагивая на роликах, двигался к дробометной камере. Грохот у этой камеры стоял невероятный. В ней ураган огромной силы обрушивал град чугунных шариков на стальной лист, сбивая с него окалину и приставшую грязь. Лист выходил из камеры уже чистенький. По-прежнему стоя на ребре, он продолжал двигаться уже в камеру окраски. Линия тянулась и тянулась. В конце отсека она изгибалась, поворачивала почти под прямым углом. Листы из вертикального положения переходили в горизонтальное и двигались дальше уже плашмя по длинным блестящим валикам, направляясь в другой отсек, запасник. Здесь, стоя на ребре, ждали своей очереди. Потом, когда линия, ведущая к автоматам, освобождалась, они сами, не торопясь и не толкаясь, начинали двигаться, ложились на валики и направлялись дальше. Джеггерс дымил трубкой и внимательно смотрел…

Они подошли к электронным автоматам. Здесь было сравнительно тихо. Остановились. У автомата стояла в темно-синем халатике, руки в карманах, миловидная девушка. Она была невысока, тонка в талии, грациозна. Глаза – карие, с золотистыми искорками, запоминающиеся. И улыбка тоже запоминающаяся.

Она увидела Бунчужного, людей с ним, кивнула приветливо и сделала шаг в сторону, освобождая проход.

Огромная выходящая на юг стена была сплошь забрана матовыми стеклами. Мерно гудели машины. Погромыхивал конвейер. В самом отдаленном углу пролета кто-то бухал молотом по железу: там шла разборка и сортировка деталей.

Электронный автомат был сравнительно невелик. Выкрашенный шаровой краской, весь какой-то на редкость современный, обтекаемой формы – он производил приятное впечатление. Впереди – небольшое углубление. В нем чертеж-выкройка, по которой машина должна разрезать лист корабельной стали. По чертежу скользил тонкий луч. Он медленно двигался, освещая темные линии. Лист корабельной стали – рядом. Над ним колдовал пучок яростно гудящего пламени. Его острие входило в металл, как разогретый нож в сливочное масло, и только мириады разноцветных искр, взлетая кверху, говорили, что сталь не масло, что она сопротивляется, но совершенно бессильна тут. Этот огненный нож неторопливо, с какой-то неумолимой аккуратностью, рассекал металл в точном соответствии с чертежом, но в десятикратно увеличенном размере. На худощавом лице Джеггерса отразилось любопытство. Бунчужный не сразу понял, что заинтересовало англичанина. Потом разобрался – фотокопир. Тот самый фотокопир, который в свое время предложил Лордкипанидзе. Джеггерс обратился к девушке:

– Сколько времени он работает?

– Кто? – спросила она по-английски.

– Мистер Джеггерс имеет в виду фотокопир, – пришел на выручку Лордкипанидзе и указал на пластинку, по которой неторопливо полз, обводя контрастные линии, световой луч.

– Этот? Уже третий год.

– Разрешите посмотреть? – попросил Джеггерс, обращаясь на этот раз к Бунчужному.

– Покажи, – сказал Тарас Игнатьевич девушке.

Она подошла к шкафчику, вынула оттуда пластинку и протянула гостю.

Тот поблагодарил, внимательно и долго ощупывал металлическую дощечку, на которой под слоем прозрачного лака было несколько соединенных между собой чертежей.

– Три года? – спросил Джеггерс.

Он сначала повертел пластинку и даже постукал согнутым пальцем по обратной, покрытой белой эмалью стороне. Раньше чертежи делались на ватмане. Но такой чертеж можно было использовать не более трех раз. Потом надо было делать новый, потому что машина принималась дурить, резать «по живому». Да и край металла по такому чертежу получался неровным, зубчатым, что мешало при сварке. Лордкипанидзе предложил наклеивать фотокопию чертежа на металлическую пластинку и покрывать лаком.

– Три года? – недоверчиво переспросил Джеггерс. И обратился к Бунчужному: – Патент? – Тот кивнул. – Просто, как и все гениальное, – сказал англичанин и, возвращая пластинку с чертежом, спросил: – Кто эта девушка?

– Оператор. Вечером учится в технологическом институте.

– Вы не возражаете, если я вас сфотографирую, мисс. На память, – сказал Джеггерс. – Пожалуйста, станьте поближе к автомату… Вот так. – Он вскинул фотоаппарат и дважды щелкнул.

Бунчужный обратил внимание на то, что в объектив попадала вся линия электронных автоматов. «Пускай себе, – подумал он. – Мы все равно через два месяца начнем перестройку этой линии. Впрочем, он не из тех, кто копирует, и недостатки этой линии безусловно видит».

Джеггерс поблагодарил, застегнул футляр фотоаппарата, небрежно опустил его и добавил, обращаясь к девушке:

– Желаю вам успеха. Кстати, мне очень понравился ваш английский.

Девушка зарделась. Поблагодарила.

Автоматическая линия обработки корабельной стали была гордостью Бунчужного. Листы металла медленно двигались, останавливались то у одного, то у другого автомата, которые внимательно «читали» чертежи и струей раскаленного газа с поразительной точностью вырезывали из корабельной, похожей на танковую броню, стали тысячи и тысячи мелких и крупных заготовок.

Нет, автоматическая линия такого рода не была новинкой в кораблестроении. Но эта и построена была оригинально, и оснащена лучше, со множеством всякого рода приспособлений, не заметить и не оценить которые Джеггерс не мог…

Гость ненадолго задержался еще у одного автомата, уже с программным устройством. Тут одновременно выкраивались детали для правого и левого борта – по принципу зеркального отражения. Точность обработки на этом автомате была почти идеальной, что значительно облегчало сборку.

– Выгодно? – спросил Джеггерс.

– Весьма, – ответил Бунчужный.

– А вот наши экономисты подсчитали и говорят, что невыгодно.

– Это потому, что вы строите по одному проекту. Переходите на восемь одновременно, как мы, тогда будет выгодно.

– Вполне возможно, – сказал Джеггерс. Чувствовалось, что эта машина с двумя плазменными горелками понравилась ему.

На стапель они пришли, когда стрелка часов подбиралась к двенадцати. Здесь уже знали о приезде Джеггерса.

Василий Платонович сказал своим ребятам, что гости к ним обязательно пожалуют, так чтобы все было по струночке.

– Когда этот фирмач придет, не пялить на него зенки. Работать как ни в чем не бывало. И вообще, как говорится, нуль внимания и фунт презрения. Зрозумило?

– Зрозумило, батьку, – попытался было подделаться под сына Тараса Бульбы Григорий Таранец, но Скиба посмотрел на него так, что у того появилось страстное желание стать человеком-невидимкой.

Джеггерс пришел около двенадцати. До обеденного перерыва оставалось совсем немного. Гостю объяснили, что он сейчас находится в одной из лучших бригад судосборщиков завода. Джеггерс попросил передать привет всей бригаде и ее почетному бригадиру.

– А ну-ка выдай, Лорд, – подмигнул переводчику Бунчужный.

Тот озорно улыбнулся и, выпрямившись, произнес таким тоном, словно перед ними был не простой бригадир-судосборщик, а по меньшей мере король в почетном окружении.

– Мистер Джеггерс, – произнес он подчеркнуто громко, – рад приветствовать лучшую бригаду судосборщиков и ее бригадира, глубокоуважаемого товарища Скибу – Героя Социалистического Труда, кавалера трех орденов и шести медалей.

– Пошел бы ты знаешь куда, сынок, – сказал Скиба.

– Перевести это высокому гостю, Василий Платонович?