Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна. Страница 54

— Сверхъестественные существа часто такие же предатели, как люди, — с яростью произнес Эдвин, поднес руку, сжатую в кулак и хотел ударить по стене, чтобы дать выход гневу, но не стал. Сдержался он, наверное, потому, что не захотел тревожить остальных обитателей дворца, ведь от одного его удара, должно быть, содрогнулись бы все окружающие нас стены.

— Не хочешь, чтобы эти камни погребли под собой и нас? — почти дерзко спросил я.

— Я всегда смогу ускользнуть, а вот ты не сможешь. Для такого трюка у тебя еще недостаточно опыта.

— Значит, тебе жалко всех находящихся здесь людей и меня…

— И эти стены. Я привык считать их еще одним своим домом. Ни логовом, ни пещерой, куда можно прятать награбленное, а местом, где я не чувствую себя ни чужим, ни лишним.

Невольно я прикусил губу, чтобы не сказать ничего такого, что могло бы снова вызвать его гнев. Мне не хотелось наблюдать за тем, как где-то, на дне его глаз, разгорается безумное, яростное пламя, как собирается внутри него мощная, ищущая выход сила и готовится нанести сокрушительный удар. Лучше было поговорить о чем-то нейтральном, не способном снова пробудить его злость.

— Ты сказал, что любил только сверхъестественных существ, но ведь Марсель — человек, — неуверенно возразил я, и собственный голос показался мне слабым и чужим. Я не был убежден, что Эдвин испытывает к живописцу какие-то добрые чувства. Сейчас он мог бы просто коварно усмехнуться и начать хвастаться тем, как умело заманил в свои тенета одаренного.

— Для тебя он всего лишь еще один безропотный слуга? Один из твоих земных слуг?

Эдвин не стал ни возражать, ни соглашаться. По его виду невозможно было понять, о чем он думает в этот миг.

— Это Марсель попросил за тебя, — только и вымолвил он. И этим было все сказано.

— Ах, да, ты ведь никогда не отказываешь в просьбах тем, кого любишь, — протянул я.

— Даже если это самые невероятные, отчаянные просьбы. Отпустить тебя будет ошибкой. Для меня это опрометчивое решение, но Марсель считает, что, совершая добрые деяния, даже самые падшие становятся благороднее. Поэтому я открою перед тобой двери темницы и даже не стану лишний раз напоминать о том, что, когда мы снова встретимся, то станем еще более злейшими врагами, и ты не упустишь возможность отомстить мне, если таковая представится. Мы и без слов это отлично осознаем.

Я не нашелся, что на это сказать, только вслух подумал.

— Значит, живописец не так уж близок к самоубийству, как я решил. Он любит свою смерть не без взаимности.

Эдвин слегка нахмурился и отрицательно покачал головой, будто возражал кому-то невидимому шепчущему ему на ухо, из пустоты.

— Дело даже не в том, что Марсель талантлив или особенно чуток, — задумчиво сказал он. — Дело только в том, что у него единственного хватило мужества искренне полюбить демона.

Я нехотя отполз ближе к стене, когда Эдвин сделал быстрый шаг в мою сторону. Никогда ведь не знаешь, чего от него ждать: дружеского пожатия руки или болезненного смертоносного удара.

На этот раз не было ничего, ни малейшего прикосновения, ни обжигающего дыхания возле моего лба. Эдвин только тихо признался:

— Я хотел бы быть таким же честным и открытым, как Марсель, поэтому сейчас я поступлю так, как поступил бы он.

С этими словами он скинул с плеч плащ и отдал мне. Не тот, короткий, светло-лазоревый, который был на нем еще недавно, а длинный, темно-синий, расшитый какими-то узорами и символами, как тайнописью, плащ. Подброшенный в воздух, он уже через миг легко и ровно лег на мои плечи и вышитые золотой нитью на темном фоне буквы вспыхнули ослепительным светом. Казалось, что я наблюдал мгновение зарницы в темноте тюрьмы.

Эдвин не шептал проклятия мне на прощание, не прогонял меня злобными выкриками, но и доброжелательным его тоже назвать было нельзя. Теперь на его лице, когда он смотрел на меня, не отражалось ни добрых, ни злых чувств. Это было просто застывшее лицо статуи, безмолвной и недосягаемой.

По его повелению, быстро и без скрипа приотворилась дверь темницы. Все происходило, как во сне, до тех пор, пока Эдвин не заметил что-то неприятное, будто какой-то тайный знак появился над моей головой, и от безразличия Эдвина ко мне вдруг не осталось и следа.

Хоть я никого и не мог заметить возле себя, но чувствовал, что кто-то удерживает меня за запястье, и хватка эта крепче любых цепей. Я не мог шевельнуться, а Эдвин протянул руку и коснулся моих волос.

Ну, все, это конец, мелькнуло в голове, и, наверное, было последней мыслью, потому что головы скоро уже не будет на плечах. Он обезглавит меня, как и Даниэллу, думал я и лихорадочно выискивал пути к спасению, но их не было. Да и спасаться пока что было не от чего. Эдвин не спешил меня убивать.

— Кто-то срезал прядь твоих волос, — задумчиво произнес он и тут же спросил. — Кто?

— Не знаю, — я ощутил, что снова свободен и ощупал собственную голову, но ничего подозрительного не обнаружил, только какая-то крошечная царапинка заболела оттого, что я нечаянно потревожил ее.

— Правда не знаешь, или просто не помнишь?

Я сокрушенно покачал головой, сам удивляясь тому, что она еще до сих пор на плечах. Дождинки ослепительно блеснули на прутьях решетки. Как они преображают холодный металл, подумал я и вдруг вспомнил, как блеснул другой металлический стержень, как щелкнули ножницы возле моей подушки, когда я еще не совсем проснулся. Чья-то когтистая рука коснулась моей головы, а я даже не почувствовал, не проснулся.

— Возможно, это сделал тот, о ком я тебе говорил, — не очень уверенно пробормотал я.

— Тот, кто, по словам Марселя, устроил пожар, — теперь Эдвин смотрел на меня подозрительно, даже враждебно. Его рука не двинулась, но кто-то подтолкнул меня к выходу. Вполне ощутимый, болезненный толчок чуть не сбил меня с ног.

— Убирайся из Виньены, — приказал Эдвин. — Чтобы еще до наступления рассвета ноги твоей здесь не было.

Как быстро изменилась интонация его голоса и выражение лица от полного безразличия до жгучей ненависти. Теперь он уже не оказывал милость, а прогонял меня, как прокаженного, будто останься я хоть на день и могу заразить не только весь город, но и его самого.

Я поспешно двинулся к выходу, но один раз все же обернулся. Эдвин смотрел на меня высокомерно и презрительно, а через секунду его в камере уже не было. Я снова остался один, но теперь уже не взаперти. Каким-то чудом вспыхнул в темноте фонарь, повис над землей, легко покачиваясь в воздухе. Свет, как будто, подмигивал мне. Хоть я и был уже знаком с колдовством, а это чудо меня поразило. Фонарь быстро пронесся мимо меня, так словно кто-то незримый нес его в руке, и полетел дальше по узкому коридору, где, как по волшебству, мне не встретилось ни одного охранника.

Уже оказавшись на холоде, на улице, я мог только гадать о том, где же позади меня находится тот тайный выход, путь к которому мне только что был указан фонарем. Строить догадки было бесполезно. Я поплотнее запахнул на себе плащ, подарок Эдвина, и невольно мысленно поблагодарил его. Без верхней одежды я бы быстро замерз на таком морозе. Одними мечтами о мести не согреешься, но сейчас я уже мечтал совсем о другом, о теплом очаге, спокойном ночлеге и, в конце концов, спокойной жизни, но это были неосуществимые мечты. Единственное, что я мог сделать, это пойти и забрать свою книгу и вещи перед отъездом. Только вот, как снова отыскать тот дом, где они остались.

Я побрел по темным улицам наугад. Казалось, ноги сами несли меня, к тому месту, где я оставил магическую вещь. Какая-то незримая сила магнитом тянула меня туда, где я забыл колдовскую книгу, ведь любой волшебный предмет не может быть потерянным, он вернется к хозяину самым необычным способом, или призовет владельца к тому месту, где остался, ведь хозяин и имущество, связанные друг с другом колдовством, уже не могут остаться одно без другого. Осознание всего этого пришло ко мне неожиданно. Кажется, я нежданно — негаданно открыл для себя еще одно правило колдовства, очередную заповедь, которую необходимо знать каждому чародею. В отличие от других колдунов, меня навыкам магии никто не учил, знания со временем приходили ко мне сами, будто кто-то невидимый посылал их мне. Собственный мозг казался мне чистым листом, на котором рука незримого создания наносит самые тайные, самые опасные записи.