Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна. Страница 73

Ну, с таким же успехом ты можешь выслеживать призраков, приятель, с сарказмом подумал я, но вслух произнес:

— У тебя, должно быть, повсюду есть глаза и уши.

— Только в этом мире, не в другом, — Августин сжал губы, как будто от досады.

— Ты и в другом хотел бы иметь поддержку?

— Какой толк об этом говорить? — вздохнул он.

— Никакого. Просто я подумал, что с твоим-то рвением к безграничной власти ты скоро завоюешь весь мир. Должен же я быть уверен, что ты удовлетворишься только им и не полезешь к соседям.

— Весь мир, — Августин отнесся к моим насмешкам серьезно. — Но в этом мире нет той, которая мне нужна.

Он посмотрел в окно, на город, простиравшийся внизу, точно так же, как смотрел на него много раз я, с тоской и тщетно ища кого-то, кого не смогу найти. Я отвернулся от него, потому что всего на миг мне показалось, что я наблюдаю со стороны за самим собой.

Листы бумаги, мелко исписанные его рукой, выскользнули из моих пальцев и ровно легли обратно на настольный пюпитр, чьи-то невидимые когтистые ладони бережно расправили стопку и отодвинули свечу подальше от нее.

— Ну, мне пора проверить, все ли в порядке, — Августин вдруг резко отодвинулся от окна и стал разыскивать связку ключей, но кто-то тут же проворно вложил ее в его руки.

— Собираешься на очередную ночную облаву? — поддел я его.

— Возможно, — деловым тоном отозвался Агустин. — Надо же следить за порядком в городе. А вдруг кто-то что-то замышляет.

— Но ведь в этом случае тебе донесут…

— Нельзя полностью полагаться на других, нужно и самому все проверить.

Я почувствовал себя припозднившимся гостем, которого хозяин не знает, как спровадить. Что мне делать стать невидимым и последовать за Августином. Ведь мне интересно, куда он идет, как собирается провести ночь и не встретятся ли ему по пути его покровители?

Последнее было бы весьма занятным. Я давно мечтал их увидеть и лично с ними разобраться. Какое право они имеют забивать голову этому мальчишке своими бреднями?

Дверной замок щелкнул. Августин обернулся, но уже меня не увидел. Он не видел, что я следую за ним, не слышал моих шагов. Напротив, он облегченно вздохнул, решив, что я убрался восвояси. Он даже не чувствовал, что я дышу ему в затылок, спускаясь вслед за ним по узкой, крутой лестнице. Его стражи — духи, конечно же, все видели и визжали от недовольства, но причинить мне никакого вреда не могли.

Они даже не могли доложить самому Августину, что я следую за ним. Он бы просто их не понял, даже если б они стали нашептывать что-то ему на ухо. Его способность воспринимать присутствие рядом сверхсуществ еще была ограниченной, но кое-что он уже умел, во всяком случае, учился пользоваться услугами тех, кто всегда был рядом. Так проходя по темному коридору, он вынул факел из скобы в стене, поднял его на уровень плеча, шепотом объяснил, что ему нужен свет, и кому-то из духов, ворча и ругаясь вполголоса, пришлось разыскивать кресало и высекать огонь. Со стороны все выглядело так, будто факел воспламенился сам собой в руках Августина. Это был бы отличный трюк для публики. Никто, кроме меня, не услышал бы жалоб потревоженного духа на то, что ему надоело угождать безродному простолюдину, но что поделаешь, если госпожа так велит.

Я настороженно прислушался к последней реплике, и жалобы тут же прекратились.

Духи замолкли. Поступь Августина была осторожной, кошачьей, почти бесшумной, ну, а моих шагов не было слышно вообще. Я наклонился и слегка коснулся пальцами его плеч, так будто собираюсь столкнуть с лестницы. Она была достаточно крутой для того, чтобы упавший сломил себе шею. Августин тихо охнул, но удержался на ногах, резко обернулся назад, готовый к обороне и…никого не увидел.

Смешно! Он смотрел прямо мне в лицо и не видел меня. Каким удивленным он выглядел в этот момент. Он же ощутил прикосновение и толчок. Таких фокусов его покровители никогда еще с ним не проделывали, да и я подшутил так жестоко в первый раз. Конечно же, я не дал бы ему упасть, мне всего лишь хотелось разыграть его и посмеяться над его изумлением.

Я слегка дунул ему на ухо, так, чтобы золотистая прядь отлетела в сторону, обнажая кожу, на которой вполне могла быть оставлена тайная метка. Но метки не было, только сам Августин ощутил, как ухо и шею ему словно обожгло от моего дыхания. Ожога не осталось, но кожа слегка покраснела и зачесалась. Я уловил, как в мозгу пострадавшего пронеслась быстрая мысль «наверное, насекомые», хотя подсознательно Августин вряд ли верил в такое предположение. Он ведь знал, что не то, что в зимнюю стужу, даже в жару комары не залетают в его владения, просто ему надо было утешить себя какой-нибудь отговоркой.

Он быстро и тихо двигался вперед, я неотступно следовал за ним. Забавно было само ощущение того, что преследуемый не подозревает о преследователе. Только внутренне Августин ощущал неуверенность, дискомфорт, где-то в отдаленном уголке мозга назревала тревога, но почему, он сам объяснить не мог.

У одной из глубоких арок он задержался и с благоговением скользнул рукой по чему-то мягкому и шуршащему. Что там? Явно не святая реликвия и не икона. Я быстро заглянул в арку и заметил, что ее стенки оплетает длинный пышный венок из засохших роз. Мертвые цветы, давно увядшие, но настолько ценные, что никто не посмел выбросить их или сжечь. Розы! Я протянул к ним руку и тут же отдернул пальцы назад, будто боялся обжечь сам. Ах, уж эти розы! И столько колючих шипов, и столько воспоминаний! Шипы тоже высохли, но до сих пор оставались острыми, и я по запаху ощутил, что на них запеклись и остались до сих пор капли крови Августина. Странно, он ведь был не из тех, кто с радостью занимается самобичеванием. Так зачем же ему класть руки на шипы, касаться их губами, словно он целовал образ святой. Я слегка погладил готовые рассыпаться, сухие лепестки, и от близости огня, разливавшегося по моим венам то, что было мертво, ожило. Цветы снова стали живыми и благоухающими, и им больше не нужна была вода, чтобы не увянуть. Их возрождение — мой подарок Августину. Я привык быть щедрым, даже по отношению к врагам.

Хотя не знаю, стоило ли называть Августина врагом или даже соперником. Вряд ли можно было возвысить его настолько, чтобы он вдруг стал представлять опасность для меня. Сам по себе этот мальчишка бессилен, а его господа привыкли трусливо играть в прятки со всеми, кто сильнее их. Увидев Августина впервые, я всего лишь хотел понаблюдать со стороны за неизбежным падением того, кто на краткий срок возвышен злыми силами, но наблюдать безучастно не смог. Вообще роль стороннего наблюдателя была не для меня, это было доказано не однажды. Я всегда рвался в центр событий и часто себе же во вред. Зато победы, полученные неожиданно и с трудом, радовали, как никакие другие.

Августин! Его говорящее имя рефреном звучало в моем сознании. Неужели он, и вправду, считает себя божественным, верит в то, что его возвышение было предначертанным, а святость врожденной. Или же эти мысли внушил ему кто-то другой, тот, общение с кем является позорной тайной этого мальчишки. Пока я думал так, Августин уже ушел достаточно далеко от благоухающей розами ниши. Он смело двигался туда, откуда доносились приглушенные крики, стенания, лживые самообличения. Факел в его руке, как пылающий огромный светляк, плыл по темному воздуху, оставляя за собой дымную полосу. Казалось, что огонь сам собой летит вперед, освещая дорогу избранному. Избранник злых сил. Я не ненавидел его и никогда не смог бы полюбить, но он сумел заинтриговать меня.

Стоны были тихими, едва уловимыми, как и скрежет металла, как дыхание огня в жаровне, как подергивание дыбы, но я знал, что Августин ничуть не хуже меня различает все эти отзвуки и даже может отличить один от другого, хотя лязг пыточных инструментов, шелест длинных одежд, шаги и голоса сливались в такую непривычную какофонию, услышав которую, растерялся бы и злой дух. Вряд ли хоть один из моих подданных был настолько зол, чтобы вдохновить человечество на создание этого ада на земле. Застенок вызвал у меня не страх, а легкое отвращение. Внезапно и с удивлением я осознал, что Августин тоже ощущает презрение, проходя мимо тех стен, за которыми пытали осужденным. Кроме этого, он еще чувствовал страх, потому что знал, что на месте жертвы однажды может оказаться и он сам, и любой из его окружения.