Серая Орда - Фомичев Сергей. Страница 33

В этот раз восемь выбросил Рыжий.

Где-то в дальнем углу завязалась драка. Перепившийся кузнец с Подола чистил рыло какому-то селянину, крича тому в разбитое лицо: «Меня сам князь по плечу хлопал, благодарил… Сам князь! А ты мужицкая харя…»

Трое или четверо соседей повисли у кузнеца на руках, стараясь усадить обратно. Селянин, хоть и не казался совсем уж хлипким, испуганно смотрел на разбушевавшегося здоровяка, размазывая по лицу кровь.

Вельяминовские мельком взглянули в ту сторону, но влезать в драку не стали, вернулись к беседе.

— Гонец, монах дюжий, не из княжеских кметей, — продолжал Рыба. — Говорит, мол, он один и вырвался оттуда. Весь израненный, в крови, рука перебита. Как только добрался в такой мороз?

У Косого выпало десять. Он сгрёб в свою сторону монеты и ухмыльнулся.

— Оклемался, монах-то? — спросил Крот, запустив руку служанке под подол.

Та для виду посопротивлялась и уступила.

— Куда там, — ответил Рыба. — Не дали. Его к Алексию, к викарию то есть, в Богоявленский монастырь на допрос потащили. Там дело серьёзное вышло. В отряде том, говорят, породистых много служило, не одни только мечники. Может сынки боярские, может, и из самих бояр кто сгинул. Но главное, что не по пустякам они на рязанской стороне оказались. С тайным делом пошли. Да вот не добрались.

Рыжий скорчил рожу, показывая, что расстроен проигрышем, но на самом деле с трудом скрывал радость. Вот! Наконец-то! Ох, не зря он им столько денег спустил. Окупились расходы. Одним этим именем окупились. Значит не подле митрополита Алексий сидит, не на владычном дворе. В монастыре, за городом укрылся. А ведь так и проторчал бы Рыжий в Москве весь срок, так и не нашёл бы следов. Вот когда потекло времечко, и уж ворон считать некогда. Теперь он в своей стихии, теперь он знает, что делать.

Рыжему захотелось бежать сломя голову прямо сейчас. Хотя куда тут бежать, на ночь глядя? Да и неосторожно вид подавать, что сведения эти его как-то зацепили.

Рыжий ещё несколько раз проиграл и пару раз выиграл.

«Бедолага, — подумал Косой. — Так радуется случайному выигрышу, будто весь вечер деньги лопатой грёб. Не часто, видать, простаку такое счастье выпадает».

Евлампий, презренный инок Богоявленского монастыря шёл заснеженным проулком, кутаясь от холодного ветра в облезлую шубу. Шёл и грустил. Грустить было от чего. Не сложилась жизнь, не вынесла судьба наверх. То и дело гоняли его, Евлампия, с поручениями. В самую стужу, да притом ещё и на другой конец города. От такой жизни хотелось выть. А главное, что конца этому не видно. Ни днём, ни ночью покоя нет от всех этих поручений, служб, обетов и мелочных придирок настоятеля. Занесла ж его нелёгкая в этот монастырь. Нет, поначалу-то всё хорошо шло. Жили не тужили, жир копили за монастырскими стенами. Никто на божьих людей зла не замышлял, никто их не трогал… но явился викарий, и началось… молитвы, посты, работы, и снова молитвы. Жир усох, что апрельский снег, накопления личные в казну утекли, об отдыхе и думать монахи забыли…

Вон брат Леонтий, тот сразу смекнул, куда ветер дует, поднатужился, в священники вышел. Недавно письмо прислал Евлампию — они раньше друзьями были. Живёт теперь Леонтий сам по себе в своих Сельцах. Никто его ни к чему не нудит, мир кормит и поит. Благодать, одним словом. Да и другие не хуже устроились. А кто не смог так в мир вернулись. И только один он, Евлампий, остался себе на погибель…

Вздохнув, монах огляделся и увидел прохожего. Молодой человек пробивался через сугробы навстречу Евлампию. Шёл он слегка под мухой. Выпимши. Шуба распахнута, аж пар от тела идёт, лицо блаженное, словно нипочём человеку мороз с метелью. И вновь тоска вернулась.

«Хорошо мирянину, — отметил Евлампий с завистью. — Захотел, выпил. Никто слова не скажет. Никто его не неволит, сам идёт куда хочет. Своей волей можно и по сугробам и в метель. Одно удовольствие».

Человек разминулся, даже не взглянув на встречного инока. Однако через некоторое время позади, сквозь ветер, послышался окрик:

— Эй, монах!

Евлампий обернулся.

— Ты что ли серебро обронил? — спросил парень, показывая какой-то свёрток.

Жадность опередила разум, и слова сами собой вылетели из уст монаха

— Благодарю, мил человек, — зачастил он. — Не моё добро это. Братья собрали для монастырских треб.

— Ну, раз братьев, так бери, — прохожий протянул растрепавшийся сверток, из которого и вправду блеснуло что-то.

Евлампий схватил ветошку с серебром, собираясь спрятать под шубу.

— Как звать-то тебя, монах? — спросил парень.

— Евлампий. А тебя, добрый человек? Кого в молитве благодарить?

— Камчук моё имя, — ответил тот. — Только вместо молитвы ты лучше меня пивком угости. Стужа эвон какая образовалась.

— Как же можно, вместо молитвы-то? — укоризненно возразил монах.

— Ну так, сверх молитвы, — предложил парень. — Тело и душа в согласии быть должны.

Монах почувствовал, что обязан отблагодарить этого пьяницу, который простодушно отдал ему кем-то оброненное серебро.

— Так, где же я тебя угощу, добрый человек?

— Я место знаю. Тут неподалёку. Надолго это тебя не задержит, а человеку добро сделаешь. Да тебе и самому, гляжу, согреться чуток большого греха не будет.

— Ладно, если неподалёку, — согласился Евлампий.

Корчемница, что располагалась среди самых посадских трущоб, куда не каждый городской стражник решался и сунуться, занимала покосившуюся невзрачную избу, каких вокруг стояло полным полно. Внешний вид и недоброе место не мешали процветанию тайного заведения, напротив, способствовали оному. Здесь собирались люди иного рода, нежели в корчме на Старой Владимирской дороге. Не то что княжьи люди, но и самая посадская чернь гостила здесь редко. То был притон для всех тех, кто не мог открыто появиться в городе. Для воров, разбойников, беглых холопов, сводников и прочих людей такого разбора.

Держала корчемницу Мария, стрелецкая вдова. Давным-давно, когда муж её не вернулся из очередного северного набега, воевода выдал женщине две гривны и благополучно забыл о её существовании. Не рассчитывая заработать на жизнь как-то иначе, вдова пустила гривны в дело. И не прогадала. С корчемницы не платились никакие подати, а народ здесь обитал не тот, чтобы доносить на хозяйку княжеским мытникам.

Здесь можно было купить коня, платье, вообще любую вещь, большей частью, конечно, краденную. Здесь можно было найти и девку весёлую, и умельца, что изготовит какую угодно подложную грамоту или печать. Кое-кто торговал оружием, а кто и особые услуги предлагал. Если завёлся у вас, скажем, враг смертный, то обещали дело уладить.

Чего в корчемнице, вопреки ожиданию, нельзя было увидеть, так это свар и драк. Лиходеи ценили покой своего пристанища, а случайные люди забредали сюда редко и против тишины не возражали.

А ещё здесь недорого, но отменно кормили, подавали наидешёвейшее на всей Москве пиво. Хотя не одним пивом ценилось это место. Придумала Мария брагу хмельную вымораживать. Как холода наступали, выкатывала хозяйка с вечера во двор бочку свежесваренной браги, а утром лёд из неё черпала. И так несколько ночей кряду. То, что в бочке после этого оставалось, обладало такой крепостью, что валило с ног самых дюжих бражников.

Сюда и привёл Евлампия Рыжий. Монах, правда, так и не понял куда попал. С виду — обычный заезжий двор, каких для бедных селян устроено великое множество, а что рожи у постояльцев вороватые, так, где ж на Москве другие сыщешь?

— Принимай гостей, хозяйка, — крикнул Рыжий с порога.

Скинув шубу, он принялся стягивать побитые меха и с чернеца. Тот поначалу сомневался, упирался даже, но в комнате было жарко натоплено, от котлов шёл сытный дух, и Евлампий, в конце концов, решился.

Мария нисколько не удивилась появлению в своём доме монаха в рясе. Здесь видали и не такое. Поставила перед гостями два кувшина, харчи и скрылась на своей половине.