Серая Орда - Фомичев Сергей. Страница 34

— Давай, — предложил Рыжий монаху. — Выпей вместе со мной. Оно и не так скучно тебе будет до монастыря добираться. Смотри на улице-то что твориться. Сущая метель.

Монах огляделся. Увидев, что на них никто не обращает внимания, расслабился. Живот урчал, глотка жаждала влаги.

— А, давай, — отчаянно махнул он рукой.

Евлампий проснулся с ужасной головной болью. Он едва разлепил глаза, но в темноте ничего не увидел. Не увидел, зато почувствовал. Во-первых, что находится вовсе не в своей келье, где ему надлежало бы сейчас проснуться и спешить к заутренней. Мало того, ощутив под собой постель, он понял, что находится даже не в монастыре. Перепугавшись и, с трудом восстанавливая способность мыслить, он первым делом принялся придумывать причину своего отсутствия на утренней службе, чтобы изложить её игумену Стефану. Но с пробуждением сознания скоро ему стало не до игумена, потому что, почудилось, будто в комнате он не один.

Где-то внизу посыпались искры, занялся трут, и от него скоро ярко разгорелась лучина. Ожидая увидеть кого угодно, вплоть до самого Великого Искусителя, он даже вздохнул с облегчением, обнаружив всего лишь давешнего знакомца. «Видимо вчера я принял на грудь лишнего», — пришел монах к первому за утро твёрдому умозаключению.

Но ни с чем не сравнимый ужас обуял Евлампия, когда, повернув голову, он увидел лежащую рядом обнаженную женщину, которая спала, повернувшись к монаху прелестным упругим задом. От созерцания в сумрачном свете округлых плеч, стройных изгибов спины и, наконец, неописуемого вида зада, его прошиб холодный пот. Он подскочил и, ударившись о потолок, понял, что лежит на печи. Несколько раз перекрестившись, Евлампий резво соскочил на пол. Ощутив под ногами прохладные половицы, немного пришёл в себя и вопрошающе уставился на вчерашнего приятеля.

— А я ведь тебя отговаривал, — с сожалением произнёс Рыжий. — А ты не слушал меня, дурной. Срам-то какой. Что теперь делать будешь?

То, что кто-то его отговаривал, монах, хоть убей, не мог вспомнить. Ему, напротив, казалось, что парень этот вчера подливал ему то и дело.

— Где я? — просипел Евлампий пересохшим ртом. — Кто это? — он показал пальцем на печь.

— На-ка выпей, — знакомец протянул ковш, от которого несло брагой.

Монах, ещё раз перекрестившись, схватил посудину и сделал несколько жадных глотков. Увидев, что первый испуг прошел, Рыжий усадил монаха за стол и зачерпнул ему ещё браги. После чего начал разговор:

— Я ведь чего с утра-то пришел. Даже дела бросил в убыток себе. — Рыжий пригладил волосы на голове, морщась от запаха, что исходил от монаха. — То, что серебро ты спустил монастырское, ещё не самое страшное…

«Бульк», — отозвалось монашье чрево.

— Многое ты мне поведал прошлым вечером, брат Евлампий.

— Чего поведал? — испуганно спросил инок, тут же забыв про бабу.

— Многое! — резко и грубо заявил Рыжий.

Монах поперхнулся, уставился на парня.

— Да считай, что все тайны монастыря вашего и выдал. Про укромное место, где мечами звенят круглый день. Про викария, Алексия, много рассказывал, чего не каждому знать положено. Вот я и думаю, что с тобой братья твои учинят?

— Ты же не выдашь меня, добрый человек? — взмолился монах.

— Ещё как выдам, — возразил Рыжий. — Тебя выдам, глядишь, и мне кое-какие грехи простят. Признаюсь, водятся за мной грешки-то. Ну, не то чтобы дюже серьёзные, но водятся…

— Меня же прибьют, — заныл монах. — Шкуру живьём сдерут.

— Убить тебя, положим, не убьют — можешь быть спокоен, — произнёс Рыжий. — На их месте я длинный язык тебе укоротил бы. Может и они так сделают. Да точно сделают. Отрежут язык, как пить дать. А может и уши, чтобы впредь не слышал лишнего. Наложат на тебя епитимью. Сошлют на север куда-нибудь, будешь там грехи замаливать. А на севере холодища. Нынешний мороз тебе оттепелью покажется.

Рыжий подумал и добавил

— Но зато ушей не обморозишь, не будет у тебя ушей-то, — хохотнул он от собственной шутки. — Будешь епитимствовать в нужде до конца дней своих. Но, думаю, не долго. С твоим везением ты в тех краях долго не протянешь. Говорят, там всю зиму солнца не видно, а мороз стоит такой, что птицы замертво падают.

— Если до конца дней, то это не епитимья, а покаяние, — непроизвольно поправил Евлампий, но, вспомнив, к чему всё говорилось, заскулил.

— Но могу тебя выручить, — ободряюще добавил Рыжий. — Если ты мне с одним делом подсобишь.

Скуление враз прекратилось, а монах с большой готовностью спросил:

— Чем? Чем могу отплатить тебе за спасение? Какой службой?

— Так, пустяк, — Рыжий махнул рукой. — Ищу мухрыжника одного. Не сам ищу, человек большой попросил. Такой большой, каким не отказывают. И есть у меня подозрение, что мухрыжник тот в вашей обители затаился. Под чужой личиной скрывается, чтобы, значит, злодеяния свои без ответа оставить.

— И как зовут его? — с готовностью спросил монах.

— Кабы я знал!? — воскликнул Рыжий. — Говорю же тебе — под чужой личиной.

— А как я сыщу его? — удивился монах. — Мало ли у нас приблудных?

— Сам ты его не найдёшь, это верно, — согласился Рыжий. — А мне ходу в монастырь нет.

Он задумался.

— Сделаем вот как. Ты мне расскажешь, кто да чем у вас там занимается, за кем, что странное подмечают, что говорят послушаешь… А я уж, с божьей подмогой, разберусь, который из них мне нужен.

— Щекотливое дело, — испугался монах.

— А ты как хотел? — удивился Рыжий. — Малым откупиться? Так не бывает. Не за медяк усердствовать будешь, язык и уши спасаешь…

Он помолчал.

— А может и голову. Вдруг да ошибаюсь я на счёт доброты наставников твоих.

Приуныл Евлампий. Долго терзался сомнениями, шевелил непослушными губами, призывая на помощь своего святого, да заступницу всеобщую Богородицу. Но святые выжидали и никакого иного выхода, кроме согласия, монах так и не нашёл.

— А как же быть с опозданием к службе? — спросил он, затягивая время.

— Ничего, — обнадёжил знакомец. — Есть у меня одна задумка.

Замолчали оба. Монах теребил бородёнку, а Рыжий принялся будто бы чистить рукав.

— А девка? — вдруг вспомнил монах и кивнул на печь. — Она откуда взялась? И с нею как быть?

— Девка? — переспросил Рыжий, взглянув в ту сторону, и успокоил. — Девку-то не бойся, она не выдаст.

Проклиная собственные слабости, недобрую судьбу, Евлампий рубанул рукой по столу и дал согласие. После чего потянулся к ковшу.

— Только мне подстраховаться требуется, чтобы ты не передумал потом, — сказал Рыжий. — Уж прости, не доверяю я тебе. Письмо напишешь…

Он протянул загодя приготовленный чистый свиток, выставил чернила с пером.

— Давай пиши, — приказал он. — Эх, кожу дорогую на тебя изводить. Боком мне выйдет доброта моя. А, может, ну его к лешему…

— Что писать? — испугавшись, как бы парень не передумал, монах схватил перо.

Рыжий поднял взгляд к потолку, как бы задумавшись, и начал:

— Великому князю Ольгерду, от Евлампия-чернеца, с низким поклоном…

— Ольгерду? — ужаснулся монах.

— Да чего с тобой возиться, с дурнем таким? — в сердцах воскликнул Рыжий. — Плюнуть на тебя и выбирайся сам как знаешь…

— Великому князю Ольгерду… — тут же повторяя вслух, начал писать монах. — От Евлампия-чернеца, с низким поклоном.

— Третьего дня вернулся с рязанской стороны инок… — Рыжий запнулся. — Как звали инока-то?

— Хлыст, — ответил Евлампий.

— О, как! — удивился Рыжий. — Однако, странное для монаха имя… да ты пиши, пиши…

Чуть в стороне от владимирского тракта, в небольшом отдалении от суетной и шумной Москвы, расположился Богоявленский монастырь. Но и в этом спокойном месте он отгородился от мира стеной. Не простой городьбой — высотой и толщиной не уступала она стенам, что возводились вокруг княжеских или боярских дворов, а незаметные с первого взгляда, прикрытые мешковиной бойницы, превращали монастырь в настоящую твердыню. Не поленились соорудить вокруг обители и некое подобие рва.