Бездна голодных глаз - Олди Генри Лайон. Страница 80
Но во мне нет Смерти, и я не способен принять их мертвую Вечность — во мне уже живет иная Вечность, и бессмертная кровь моя оказалась для Юкики ядом.
Прости меня, девочка моя… Мертвые не должны забирать к себе живых. Я ничего не могу сделать для тебя, но я еще могу сделать многое для всех тех, которые Не Я!…
И лишь одна фраза, произнесенная незнакомым глухим голосом, пульсировала в моем сознании, подобно воспалившейся ране.
«…И живые позавидовали мертвым…»
Позавидовали.
12
Я отнес ледяное, каменно-твердое тело Юкики в храм, бережно опустил на пол у самого постамента и поднял глаза, встретившись с радостно-гневным взглядом другого камня. Застывшего триумфа с тусклыми клинками во вскинутых руках.
Мы узнали друг друга. Почему это не произошло раньше?
Почему…
Это он искал меня, увязая в запекшейся крови этого несчастного мира, искал и не нашел, и окаменел в глуши забытых песков, глядя на подвиги, которых никогда не совершал…
Это я искал его, стоявшего совсем рядом, искал среди тех, кого хотел и не сумел спасти, и его опустевшее место стало брешью в моих призрачных доспехах…
Всесокрушающий Маарх-Харцелл, исполненный гневной радости возмездия, тот, кого слишком долго не хватало тем, которые Я.
ТОТ, КЕМ Я НЕ БУДУ НИКОГДА.
Когда я понял это, я забрался на постамент и, привстав на цыпочки, вынул утерянные мною ножи-«бабочки» из тяжелых ладоней статуи.
«Аве, Цезарь, — молчал я, — бессмертный, идущий на Смерть, приветствует тебя!…»
Рукояти ножей были теплыми.
Потом мы — Я и те, которые Я, в полном составе — вернулись в шатер Юкики, собрали ее старые, подаренные мною серебряные украшения и отправились в осиротевшую кузницу.
Когда наконец отпылал горн и отзвенела наковальня, один из клинков был окован серебром.
Тот, который Был Я, знал цену серебру, металлу, позже получившего имя «Тяжелого блеска».
Затем мы спустились в Зал, достали рукопись и завершили эпизоды, которых не хватало моей книге.
Моей «Дороге».
Только вместо слова «Эпилог» было написано совсем другое слово, хотя и похожее. Написано жирно и размашисто.
«Пролог».
Выйдя из Зала, я — Я! — заседлал злобного трехлетка, забытого у коновязи, и погнал его в пустыню, туда, где вдалеке высились остроги Ра-Муаз.
Через три дня конь пал подо мной.
Тогда я пошел пешком.
… — Нет, — еле слышно ответил я. — Это не Пустота. Это Бездна. То, чего не может быть, но что очень хочет — быть.
— Ты знаешь, куда идти? — Даймон хрипло закашлялся, и слезы выступили на его глазах.
Раньше не водилось за ним такого… Совсем как дряхлый Хар-Алам…
— Знаю.
Я достал из-за пазухи и положил перед собой деревянную брошь на странной каменной основе. Тонкий орнамент змеился по матовой полированной поверхности.
— Это я нашел в шатре Ю. Тидид оставил ей эту брошь, чтобы в случае чего она смогла найти дорогу к Двери. Я думаю, он до конца надеялся, что сумеет уломать беса стать таким же, как и варки. Он ждал, что я приду. И тут он не ошибся. А орнамент укажет дорогу.
Те, которые Я, встали — и волки отползли в самый дальний угол, тихонько подвывая, а Зу поднял голову и зажег в глазах зловещие огоньки.
— Ты слышишь меня, потерявший тень Тидид? Ты слышишь меня — сам ставший тенью?! Я, Марцелл, бес, Отшельник, я — человек! — приду!…
— Я, человек, приду… — грозным эхом отозвался Даймон, Пустотник, Меченый Зверем.
— Я, человек, приду!… — прорычал Солли из Шайнхольма, Изменчивый, Перевертыш.
— Я, человек, приду!… — словно давая клятву, повторил Сигурд Ярроу, Скользящий в сумерках, Девятикратный.
13
…Когда Видевшие рассвет уже стояли на пороге пещеры, готовые окунуться в ждущие их сумерки, — тот, которого звали Марцеллом, неожиданно запрокинул голову к равнодушному небу и долго смотрел в лиловую пустоту.
Словно пытался высмотреть в ней нечто.
— Где мне найти бога? — прошептал Марцелл. — Где мне найти бога, чтобы взять его за бороду?!
Книга третья. Сказание о Вставших перед Бездной
…И плачущие, как не плачущие;
и радующиеся, как не радующиеся;
и покупающие, как не приобретающие;
и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся…
Большой эпиграф
«Сказал герой Феникс:
— Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь; что жизнь — это радость подвига. Ты учил нас, что, когда ходишь над самой черной бездной по самому краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь — как и мы, герои, — на краю бездны. Куда же ты смотришь?
И ответил бессмертный Хирон:
— Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним страданием не живут.
— Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? — спросил тогда Феникс полубога, сына Зевса.
Ответил Геракл:
— Я не умею знать — я делаю. Я не заглядываю в Бездну — я спускаюсь в нее, чтобы вынести Ужас Бездны на свет дня. Я не умею отступать и хожу по любому краю.
Сказал тихо Хирон:
— Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.
Тогда спросил Феникс киклопа:
— Почему ты молчишь, Телем?
И ответил киклоп Телем:
— Нет для меня края и глубины Бездны и некуда мне заглядывать. Я сам в Бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?
Ответил Геракл:
— Приду».
Тень пятая. Скит Крайнего Глотка. Преддверие
1
Брата Манкуму, послушника братства Крайнего глотка, терзали видения. Последнее и самое упрямое из видений вот уже с полчаса пыталось разжать ему зубы и влить хоть каплю воды из выщербленной кружки. Манкума простуженно сопел, но зубов не разжимал.
Всякий послушник братства обязан пройти очищение перед церемонией Открытия Двери. Для этого и отводятся особые шалаши, возведенные в удалении от родного частокола Скита Крайнего глотка. Испытуемый должен провести семь дней в уединении, не вкушая пищи и позволяя себе лишь одну кружку воды — в полночь. Таков обряд очищения, и лишь прошедший его сподобится предстать перед патриархом Скита и затем явиться к Двери.
До полуночи оставалось целых два часа, и поэтому брат Манкума, задыхаясь, истово сопротивлялся искусу назойливого видения.
Голова призрака уплыла куда-то в сторону, а на ее месте возникла плоская треугольная морда с раздвоенным язычком, покачивающаяся на беспредельно длинной шее. Морда облизнулась и с нехорошим любопытством уставилась на послушника.
Брат Манкума истерически хихикнул и закашлялся, потому что вода попала ему в дыхательное горло. Хитрый призрак добился своего и теперь хлопал хрипящего послушника по спине. Рука видения оказалась неприятно увесистая. Второй кошмар в шалаше не помещался, и брат Манкума прикрыл глаза и предался размышлениям о том, можно ли теперь считать его пост нарушенным, и если да, то по чьей вине?…
В общем-то, галлюцинации появились уже на четвертую ночь поста и с тех пор не исчезали. Брат Манкума полз за Бледными Господами, тающими в вечерней синеве, умоляя взять его с собой; шарахался от звезд, просвечивающих сквозь зыбкое тело патриарха Мауриция, стоявшего над испытуемым с ломтем ветчины в руке; по углам скреблись и шептались обнаженные девицы с мышиными хвостиками, — но все это вряд ли можно было считать знамением или хотя бы откровением.