Бездна голодных глаз - Олди Генри Лайон. Страница 81
Будь ты хоть трижды знатоком Слов и Знаков, переписывай набело в тридцать восьмой раз хроники Верхних или предания старины — без очищающего поста и размышлений, а главное, без мало-мальски подходящего знамения нечего даже надеяться на Дверь.
И еще год учения, бесконечного и постылого… Брат Манкума от огорчения даже перестал кашлять и сел на ветхую циновку. Любопытная шея второго видения с пристальным взглядом на конце — или в начале? — успела к тому времени выползти наружу, и теперь там что-то непрерывно шуршало и клацало. Тот же призрак, что прервал пост, сидел сейчас у выхода из шалаша, и лицо его в лунном свете казалось неестественно бледным.
— Как тебя зовут, дубина? — хмуро спросил призрак, заворачиваясь в серый широкий плащ.
— Манкума, — просипел еще не вполне пришедший в себя брат Манкума. — Послушник братства Крайнего глотка.
Он с трудом сдерживал внутреннее ликование. Вот оно, долгожданное знамение!… Сидит, разговаривает…
— А как мне, недостойному, именовать Бледного Господина? — осторожно поинтересовался Манкума, боясь спугнуть плывущую в руки удачу.
Ночной гость провел ладонью по своей щеке, оцарапался о щетину и скептически поджал губы.
— Бледного Господина… — протянул он. — Ну что ж… Зови меня Сигурд. Сигурд Ярроу.
— А второго? — настойчиво продолжал брат Манкума, указывая рукой в шипящую и шелестящую темень за шалашом.
— Второго? — удивился Господин Сигурд. — Какого второго?
В проем тихо просунулась уже знакомая Манкуме морда, и ее белые клыки вызвали у послушника целый поток воспоминаний — причем, не всегда приятных. Видимо, он все-таки не успел достаточно очиститься…
— Вот этого, — пояснил Манкума, деликатно кивая в адрес вошедшего (или вползшего?) — Его как зовут? Или он сам соблаговолит ответить?
Господин Сигурд долго смеялся, и Манкума ждал, пока гость успокоится.
— Этого? — наконец выдавил Господин Сигурд. — Этого зовут Зу. Зу Вайнгангский. Устраивает?…
— Сигурд Ярроу и Зу Вайнгангский. И?…
— Что — и?
— А дальше? Дальше как?
— Дальше… — неожиданно серьезно протянул Господин Сигурд, и Господин Зу согласно мотнул головой, блестя чешуей и медным ошейником.
— Мало тебе… Тогда зови нас Видевшими рассвет. Устраивает?
— О да! — не удержавшись, во весь голос заорал брат Манкума. — Устраивает, достопочтенные! Я немедленно бегу сообщить о вас патриарху Маурицию!…
Он кубарем вылетел из шалаша и изо всех сил — откуда только взялись?! — заспешил через рощу, за которой лежал Скит Крайнего глотка.
Один из трех, окружавших Дверь.
2
…Когда брат Манкума как оглашенный несся по кривым улочкам Скита, мелко-мелко перебирая тощими ногами и путаясь в полах рясы, то многие общинники, вышедшие ночью по нужде или еще за чем, глядели ему вслед и озабоченно качали головами.
Не бывало еще такого, чтобы послушники бденье бросали до гонга ритуального, ох не бывало, а коль и бывало, то забито-заколочено и в памяти укрыто. Видать, важная причина забралась под рясу к молодому брату и гонит его, как слепни лошадь, к патриаршим постройкам. Строг седой Мауриций, строг да немилостив, что скажет на это?… Уж не Верхние ли Господа — суровый Тидид и Чистый Айрис — из странствий вернулись, от иных Дверей-то? А ежели так — что решит патриарх за неделю до церемонии?… Хоть и не указ патриарх Верхним…
Качали-качали, ничего не выкачали, и по срубам разбрелись. Кто — над рукописями корпеть, кто — в сосредоточенье погружаться, кто — Знаки со Словами зубрить, а кто просто — есть. Ночь утра мудренее. Все равно к рассвету спать ложиться, а с полудня — дела, дела… Ох, заботы наши тяжкие, а не хошь нести — прищемит Дверью причинное место, да так, что хоть вой… А ведь и вправду выть придется, обратят Господа в гневе в кого ни попадя…
…Добился-таки неугомонный брат Манкума своего, достучался, докричался — сам седой Мауриций, глава общины, вышел в приемный покой поглядеть на крикуна, речи его безумные послушать…
Что-то будет, что станется, чем кончится, да и кончится ли?…
Патриарх Мауриций был схож одновременно с горным ястребом и летучей мышью. Крупный, крючковатый нос резко выделялся на бритом по традиции, морщинистом лице; узкие обескровленные губы всегда кривила полуусмешка-полугримаса неудовольствия; широкие костлявые плечи распирали аспидную рясу, и горбом казался капюшон с падающей из-под него кисейной накидкой — словно клочья тумана облепили сухую корягу, черневшую в сумерках… Не горбился пока патриарх и глядел остро, цепко; так глядел, что и не хочешь говорить, — а ответишь, да с поклоном поясным…
В руке Мауриций держал пергаментный свиток — письмо, что ли? — и вертел его между узловатыми пальцами, явно озабоченный содержанием послания.
— Ну? — властно прогудел патриарх, и брат Манкума рухнул на колени, — верней, сперва повис в руках дюжих братьев-услужающих, а уж когда те хватку ослабили, то стукнулся неуклюжий брат об пол сперва коленками, а там и лбом, не без чужой помощи…
— О Отбрасывающий Тень! — возопил Манкума, норовя поцеловать край патриаршей рясы. — Дозволь поведать тебе…
Во время сбивчивого рассказа послушника о его посте и награде в виде явления неведомых — заморских, по всему видать! — Бледных Господ от Иной Двери, патриарх Мауриций нервно расхаживал по приемному покою, со странным выражением поглядывая на злополучный свиток. Он морщился от слепящего света многих свечей на деревянных подставках и, наконец, остановился и забормотал что-то себе под нос, делая некие движения головой и прищелкивая пальцами. Через минуту свечи окутались сизой дымкой, часть из них замигала и погасла, и в покое воцарился полумрак. Но на лице Мауриция не было удовлетворения, и высокий лоб его усыпала соленая роса.
То, на что Верхним варкам достаточно было взгляда, а у варков рангом пониже требовало нескольких слов, — то же умение стоило Маурицию многих усилий и двух-трех недель и без того недолгой жизни за каждый раз. Но патриарх Скита Крайнего глотка не мог пройти через Дверь, получив Вечность и все остальное, пока не подготовит себе преемника, властной рукой ведущего Скит по нужной дороге.
Тяжко бремя патриаршества, тяжко да почетно, и высоко ценятся среди Бледных Господ бывшие патриархи! Есть за что страдать…
Мауриций остановился у коленопреклоненного Манкумы и долго смотрел поверх него в невидимые, но явно беспокойные дали.
— Говоришь, сам видел? — наконец произнес патриарх.
— Сам, сам, о Отбрасывающий Тень!… Один в облике чудища непомерного, другой — как всегда… Говорит — зовите нас Видевшими рассвет… Великое посольство, отче, — знаешь не хуже моего, что немногие из Верхних Господ способны рассвет видеть!…
— А тень, тень они отбрасывают?! — настойчиво и грозно перебил Мауриций словоохотливого Манкуму.
— Тень? Не помню, отче… темно было. Водой меня поил, это помню…
— Водой? — осекся Мауриций и резко шагнул к узкому окну, сдвигая занавеси. Ночь стояла за окном и спокойно разглядывала властную фигуру патриарха — Отбрасывающего Тень и ждущего своего часа, чтобы пройти через Дверь и стать Отбросившим Тень.
Младшие братья, вроде Манкумы или услужающих, звались Влачащими Тень.
До поры до времени…
— Водой… — повторил Мауриций, не оборачиваясь и словно обращаясь к ночи за окном. — Патриарх Муасси из Западного Скита пишет — у него тоже гость объявился. Западники поначалу, как и ты, послушник, решили — Бледный Господин, из Иных Верхних… И знаки тому есть: пять волков за ним, как псы, бегут, по Зову… Да только…
Патриарх помолчал, сутулясь и зябко кутая руки в складки накидки.
— Да только тень за ними волочится. Кто их знает, может там, у Иных Дверей, и по-другому все… Только перед церемонией к нашим Верхним обращаться не след, а к остальным Бледным Господам — тем более. Сами проверим.
— Как зовет себя гость? — одними губами выдохнул брат Манкума, забыв о приличиях и о том, что не ему, младшему брату, задавать вопросы в патриарших покоях.