Ничего неизменного - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 40

— Ты чуешь наркотики, как полицейский спаниель. Если бы девчонка была под кайфом, ты бы понял это раньше, чем увидел ее. Мальчик мой, по-твоему то, что ей восемнадцать, то, что она католичка, и то, что она невинна, каким-то чудесным образом влияет на гормоны и природу? Дело может быть и в том, что она за свои восемнадцать лет просто никому не приглянулась?

— Ну, тебе-то уж точно.

Вопреки обыкновению, Заноза не кинулся защищать свою даму и доказывать ее неотразимость. Он, похоже, никогда и не воспринимал Берану как настоящую девушку. Тем сильнее удивился, когда выяснилось, что она все-таки настоящая, и может быть весьма настойчивой. Может быть опасна сама для себя.

Вот что его пугает. Вот о чем он думает. О том, как ее обезопасить.

— Одна прическа чего стоит, — заметил Хасан.

— Чувак, ты делишь дом с англосаксом, который красит глаза и ногти, тебе ли удивляться, что мулатка носит дреды? И все равно — нет. Она ребенок.

— Научи ее собирать Лего, это займет вас обоих. Погоди… — Хасан поднял руку, и Заноза, уже растопыривший все колючки, тут же снова стал внимательным и притворился послушным. — Живые девушки должны жить среди живых, интересоваться живыми парнями, выходить за них замуж и рожать живых детей, так ты рассуждаешь?

— С замужеством и детьми везет не всем, но да, хотелось бы, чтоб Беране повезло.

— А ты — романтический эпизод… — Хасан хмыкнул, — очень романтический, в этом тебе никто из живых не соперник, но романтические эпизоды не должны ломать жизнь, верно? Притом, с твоей точки зрения, секс ломает жизнь любой живой, незамужней девушки, и я с этим даже спорить не буду, за полной бесполезностью.

Заноза кивнул.

— Как-то так. Только у меня вся романтика для Лэа. А с Бераной мы просто… не знаю. Я ее стрелять учу. Плохо что, — он поморщился, — это зашло куда-то. Не туда. И никто из живых не соперник. Это хуже всего. Это я понимаю. Живым с мертвыми не тягаться.

— Ты обаятельный, у тебя есть дайны убеждения, и ты неплохо разбираешься в людях, если только это не влюбленные в тебя девушки. Можешь ты сделать так, чтобы Беране понравился кто-то другой?

Похвала сработала — колючки полностью улеглись. Заноза размышлял всего пару секунд. Потом удивленно улыбнулся:

— Слушай, это так… очевидно. Почему я сам не придумал? Не-не, молчи, не хочу этого слышать. Хасан, ты очень умный. Даже иногда умнее меня. Если подопрет, если некуда будет деваться, я так и сделаю. Но без дайнов. С дайнами не честно. Нельзя. Только… как выбрать? — в его взгляде вновь появились недоумение и злость на то, что есть вещи, которых он не знает, — как это делают? Ты умеешь?

— У меня было два сына. Ни одной дочери.

— Дальше ты должен сказать: «хвала Аллаху».

— До этого момента я полагал, что хотел и дочку тоже, — Хасан ухмыльнулся. — Но ты прав, выбирать ей подходящего мужа и отгонять неподходящих — очень утомительное занятие. Ты уверен, что готов?

— Да иди ты! — отозвался Заноза неубедительно. — Составлю список обеспеченных тарвудских холостяков и запущу рэндомайзер. Без разницы, кто ей достанется, она любого под себя доработает.

— Даже иногда умнее! — повторил Хасан, когда Заноза вымелся из кабинета. — Ты это слышал, Мухтар?

Ее маму звали Сиобах. Такое странное имя. Мама никому не разрешала переделывать его, менять на что-нибудь испанское, на что-нибудь человеческое. Она очень сердилась, если ее имя произносили неправильно. Только никому дела не было. Мама Бераны была сумасшедшей. Сиобах Чокнутая, вот так ее называли. Или просто «та, чокнутая». Ее душа жила где-то в другом месте, не там, где было тело. Она не умела говорить по-испански, никогда не училась, даже и не пробовала, и никто не понимал ее языка. Никто, кроме Бераны. Они жили в таверне в гавани, очень близко к морю, ближе селились только рыбаки. Лазаро, трактирщик, дал им крышу над головой, подкармливал и не брал денег. Берана помогала ему, сколько себя помнила, наверное, с первого дня, как смогла унести хотя бы одну тарелку с объедками. А к маме Лазаро иногда приходил по ночам. Иногда — он, иногда (очень редко) другие мужчины. Другие всегда были кабальеро. Лазаро знал свою выгоду, умел правильно распорядиться всем, что имел.

Берану отправляли спать на конюшню. Ей там нравилось больше, чем в их комнате, тесной и грязной. Мама не умела наводить порядок. И не умела считать деньги. Она как будто вообще не понимала, что они значат и зачем нужны. И в церковь она никогда не ходила.

Лазаро рассказывал, что ее и Берану крестили на корабле. На шхуне «Пресьоса». Их подобрали в открытом море, так рассказывал Лазаро, нашли в шлюпке. Сразу поняли, что ее мама не христианка, и крестили обеих еще до того, как «Пресьоса» пришла в порт. Капитан шхуны, сеньор Суза, был Беране крестным отцом. Но она не помнила его и никогда больше не видела. «Пресьоса» не вернулась из следующего же плавания.

Мама была сумасшедшей, но очень, очень красивой. Поэтому Берана ей долго верила. Верила, что мама замужем, и что отец скоро найдет их. Верила, что он — принц из далекой-далекой страны за морем. Не из Индии, и не из Японии, а с земель таких далеких, что их даже не нарисовали на картах. И Берана дралась со всеми, кто обижал ее маму, со всеми, кто называл ее сумасшедшей. Дралась с мальчишками, которые кидались в нее камнями, и сама кидала камни и грязь во взрослых, если слышала от них про «чокнутую Сиобах», или еще что-нибудь. Что-нибудь еще хуже. Она верила в Бога, и еще верила, что когда-нибудь станет капитаном, у нее будет свой корабль, свой собственный. Шхуна под названием «Сиобах». И на этой шхуне они с мамой уйдут в море, искать страну, где жил тот принц. Найдут обязательно, хоть той страны и нет на картах.

Берана собиралась стать самым лучшим капитаном.

А потом она стала старше и поняла, что мама и правда сумасшедшая. И нет никакого принца в далеких странах. Никто не находил их в море на шлюпке. Капитан Суза и был ее отцом. А еще он, конечно же, был женат, и ее рождения не хотел, и не ждал. Неизвестно, зачем он увез маму оттуда, где она родилась, оттуда, где все говорили на странном языке, где у нее были слуги, было богатство и где ее не считали сумасшедшей. Может быть, там тоже не хотели и не ждали рождения Бераны? Может быть, там женщин, родивших ребенка без мужа, казнили так же страшно, как у мусульман? Может быть, капитан Суза спас маму от чего-нибудь очень плохого. Кто сейчас скажет? Мама потерялась в своих воспоминаниях, капитан Суза пропал в море, Лазаро ничего не знал, а Берана могла только догадываться. Или придумывать.

И она придумывала. И всегда защищала маму. Дралась очень много, часто, да всегда. На улицах, в порту, на рынке, даже в приютской школе при монастыре святой Терезы, куда ее взяли учиться, благодаря одному из приходивших к маме сеньоров. Она была сильнее своих ровесников, сильнее и быстрее даже тех, кто был старше. Не боялась ни палок, ни ножей. Ей самой доставалось, и еще как, но всегда обходилось синяками и царапинами, которые заживали за несколько дней. Никогда ни одного перелома, ни одной настоящей раны, такой, чтоб остался шрам. Ей везло.

Маме это не помогало, маме ничего не могло помочь. Она оставалась в своем мире, таком же придуманном, как прошлое Бераны. Она, наверное, даже не понимала, что ее обижают, не слышала обзывательств, не замечала ударов камней. Все это чувствовала Берана. За двоих. И отвечала сторицей.

Ей было девять, когда Руен Везунчик, контрабандист, знавший Гибралтарский пролив лучше, чем линии на собственной ладони, услышал о ней. О девчонке, которая дерется, как парень и сильнее многих парней. О девчонке, которой везет, как ему — за свою полную приключений и опасностей жизнь, Руен не получил ни одного настоящего шрама, был красавчиком, чем очень гордился. И он забрал Берану у Лазаро. Не просто так, хотя мог бы, кто бы с ним поспорил? Он заплатил за нее. Заплатил Лазаро. И Сиобах тоже дал денег, которые взял Лазаро, пообещав, что не потратит из них на себя ни единого медяка. Трактирщик не соврал, он переселил Сиобах в хорошую комнату, нашел ей служанку, и больше никакие мужчины, кроме него, не приходили к ней.