Ничего неизменного - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 38

Почему они оставались живыми и свежими?

— Теперь точно завянут, — буркнула Берана, обведя комнатку злющим взглядом, — хоть как завянут.

Заноза умер, значит, умрут и цветы. Он и раньше был мертвым, но чудесным образом казался живым. И цветы чудесным образом казались живыми, надо было только менять им воду. А теперь — все. Чудеса закончились.

Берана выругалась снова. Начала было оттирать платком следы крови с руки, но оттиралось плохо, зато очень хорошо вспомнилось, как она порезала себя, и как Заноза ее послал.

— Ну, и пусть ему будет хуже… — Берана скомкала платок. — Пусть. Раз такой дурак…

Нет. Не получилось. Она знала что делать. Если можешь спасти кого-то, надо спасать. Заноза и сам раньше так думал, он вообще собаку-людоеда спас. Вампир, наверное, хуже, чем собака людоед, но… Заноза дарил цветы, и они до сих пор не завяли, и Берана помнила наизусть каждое его письмо, и он, наверняка, не побоялся бы подраться с настоящим драконом, чтоб добыть для нее какую-нибудь особенную розу.

Заноза не боялся даже солнца.

А теперь никого не станет спасать, никому не подарит цветов, будет только убивать и пить кровь. Он стал как Виолет. Мертвый. Не настоящий.

До Порта было далеко. Эбенос остался на мельнице, и дилижансы ночью не ходили. Но на конюшне есть другие лошади. А Петр давно спит, и не заметит, если Берана возьмет каурую Силлу. Она быстро! Только в Порт и обратно. Вернется еще до рассвета.

Жизнь в Порту не затихала ни днем, ни ночью. Хаосшипы приходили и уходили, разгружались и забирали грузы, в пакгаузах не гас свет, и их огромные распахнутые ворота походили на порталы в демонические миры. От пристаней к гостиницам и обратно сновали коляски, на крышах которых громоздились чемоданы, корзинки, баулы и саквояжи. И множество людей шаталось туда-сюда просто так, без дела, высматривали, что плохо лежит, искали поводов подраться, выпить на халяву или развести приезжих на деньги.

Берана быстрой рысью проехала по улицам, огибая экипажи, покрикивая на лезущих под копыта бездельников. Путь ее лежал в центр Порта — на самую вершину горы, откуда лучами расходились пирсы, и где стояла башня Адмиралтейства. Чем ближе к центру, тем больше людей, толкотни и неразберихи. В конце концов, с рыси пришлось перейти на шаг, а потом вообще спешиться. Силла, в отличие от Эбеноса, к шуму и многолюдству не привыкла, пугалась и злилась. Так что к стойлам у входа в башню Берана привела ее в поводу.

Не в первый раз подумала, что стойл тут раньше никаких не было. Деревянные, грубо сляпанные, они совсем не подходили к белокаменной громаде Адмиралтейства. Наверное, в прежние времена в башню являлись только пешком. Оставляли лошадей где-нибудь внизу, в платных конюшнях гостиниц. Сейчас дураков нет пешком ходить. Под горку еще ладно бы, но в гору, кому это надо?

Все охранники, дежурившие в Адмиралтействе, знали ее в лицо. Правда, никто, кажется, не знал, к кому она приезжает. Да к кому угодно! На первых двух этажах вперемешку располагались конторы владельцев складов, караулки, справочные службы для пассажиров и билетные кассы, а Берана была дружна и с охранниками, и с клерками, и с девчонками, продававшими билеты. Мигель ее и с важными сеньорами знакомил, с теми, кому принадлежали верфи и пакгаузы, но к ним Берана в гости не пошла бы, нет уж. С деловыми людьми очень скучно. Пусть Мигель с ними сам дружит.

Этажи с третьего по седьмой населяли только крысы, шнырявшие в нагромождениях никому не нужного барахла, среди старых волшебных машин, давно пришедших в негодность и унесенных наверх, чтобы освободить место под разное полезное. А дальше, то есть, выше, до самого последнего, тринадцатого, этажа коридоры и залы пустовали. В них все осталось, как было когда-то и где-то в тех краях, где Тарвуд зацепил Порт и утащил с собой в вечное странствие. Только людей не было, да с приборов сняли все, представляющее ценность — драгоценные камни, серебро, золото, даже хрустальные колпаки и панели.

На тринадцатом этаже Адмиралтейства жила сеньора Шиаюн. Или нет… конечно, она жила не там, ее домом был какой-нибудь дворец на небе или под водой, но Берана всегда могла найти ее на тринадцатом этаже. Придешь туда, и через какое-то время сеньора Шиаюн появится. И непременно спросит, как дела, и не обижает ли Заноза. Сеньора Шиаюн не любит Занозу, а Берану любит и беспокоится о ней.

Сейчас уже трудно вспомнить те времена, когда ее не было на Тарвуде. И трудно представить, как Берана тогда жила. Когда и поговорить было не с кем, кроме Мигеля. Поговорить на взрослые темы. Девчонки из таверны могут дать кучу полезных советов, но… только практических. А толку-то от них, когда практики никакой нет и, может, никогда и не будет? Если Занозу не спасти — не будет точно. Никто кроме него Беране был не нужен. 

Она поднималась на тринадцатый этаж, перепрыгивая через ступеньки, торопилась. Решение, принятое с полной уверенностью, единственно-правильное, ощущалось как уголек в груди, жгло сердце и легкие. Нужно было выполнить задуманное как можно скорее, прямо сейчас, иначе это жжение не даст дышать, а сердце, бьющееся все сильнее, остановится или выпрыгнет из груди. Мигель называл это упрямством — когда Берана решала что-то, и уголек вспыхивал, и она делала по-своему, не слушая советов и уговоров. Но никакое это не упрямство. Это знание, что поступаешь верно. И… ну жжется же! И не перестанет жечь, пока не придешь к цели. Так что деваться некуда — надо делать то, что задумала, не отступать, не сдаваться.

Не бояться.

Берана и не боялась. Она так запыхалась, пока поднялась наверх, что даже перестала различать, где уголек решения, а где — обычная боль в легких, какая бывает, если долго бежать. Но пока Берана старалась отдышаться, наклонившись, упершись ладонями в колени, появилась сеньора Шиаюн. И с ее появлением усталость как рукой сняло.

— Я хочу сделать Занозу живым! — выпалила Берана, забыв даже поздороваться. — Я очень… его надо спасти. Виолет убивает его, сеньора Шиаюн! Она его уже почти убила!

— Девочка моя, но он ведь и так мертвый, этот твой вампир. Его нельзя убить, — улыбка сеньоры Шиаюн не изменилась, но голос — голос дрогнул. Ей совсем не понравилось то, что сказала Берана. Значит, способ все-таки есть. Сеньора Шиаюн будет говорить, что нет, что невозможно оживить неживое. Она так будет говорить потому, что способ — опасный. Но она сама проговорилась когда-то, и эти слова взять назад невозможно.

— Он изменился, сеньора Шиаюн. Вы же знаете, о чем я говорю! Я вам все рассказывала. Если бы не вы, я бы так и не поняла, что с ним.

Это было бы очень плохо, куда больнее, чем сейчас — видеть, как Заноза умирает, но не понимать, что это смерть. Что бы она думала? Что он стал плохим. Или даже — что он и был плохим, был мертвым, просто притворялся живым и настоящим. Она переживала бы о себе, вместо того, чтоб спасать его. Сеньор Мартин говорил, что очень часто любовь именно так и заканчивается — оба думают о себе, жалеют себя, вместо того, чтобы спасать любимого. Страшная ошибка.

Берана ее не совершит.

— Нет, — сказала сеньора Шиаюн, — нет. И не проси. Ни один вампир не стоит твоего сердца.

— Сердца? — оно тут же напомнило о себе, сильно-сильно забившись. И мурашки побежали по коже. Неужели это страх? Но как же тогда: не отступать, не сдаваться и не бояться? — Я что, потеряю сердце? Или чтобы кого-то оживить, кому-то нужно умереть? Но даже если так, сеньора Шиаюн, я согласна.

— Значит, ты уже отдала ему сердце, — в голосе сеньоры Шиаюн была такая печаль, что у Бераны ни с того, ни с сего тоже подступили слезы к глазам. — Девочка, девочка, как же ты быстро повзрослела. Послушай меня и, может быть, ты все-таки передумаешь. Чтобы сделать мертвого живым, его нужно любить.

— Я… наверное нет, — плакать мгновенно расхотелось, зато Берана почувствовала, что краснеет, — мы даже… мы всего два раза целовались. И… он сказал, что это для моей психики… — все, теперь она и краснеть перестала. Снова разозлилась. Да как сильно! — я его вообще ненавижу, он придурок, они все придурки, все парни, но этот из всех — самый-самый! Ненависть тоже подойдет, сеньора Шиаюн, я вам точно говорю. Она сильнее.