Книга суда (СИ) - Лесина Екатерина. Страница 8

- Конечно, будет. Ей в любом случае будет больно, - Карл действует с профессиональной жесткостью. - Жалеть потом будешь, помогай. Держи.

Коннован вдруг приходит в себя, пытается сесть, вырваться, хрипит… ее агония, наплывая волнами, корежит.

- Терпи, - приказывает Карл, не понятно только кому. - Держи… да держи ты ее, одежду нужно срезать.

И срезает. Черные лохмотья куртки, серые - рубашки, белые, омертвевшие - кожи… ей же больно.

- Ты что делаешь?

- Удаляю некрозы, лучше сейчас, чем потом. Оттают, гнить начнут, а там заражение… иммунитет ни к черту, полный набор, полузалеченные ожоги… - сияющее лезвие скальпеля взрезает коричневую корочку на бедре.

- Обморожение… - синеватое пятно мертвой кожи на ладони…

- И трофические язвы, - лезвие замирает у темного пятна-провала на щеке, точно выбирает, резать или нет. - Это не считая некоторых других… ран. Любопытно.

Тело под руками выгибается дугой и тут же оседает на измазанную кровью простыню.

- Мать твою! Сказал же держать! И еще, поговори с ней.

- О чем?

- Да какая разница, просто поговори, чтобы голос слышала… - Карл взял с соседнего столика тонкие стальные иглы.

- Еще одно, пожалуйста, усвой, что я лучше тебя знаю, что нужно делать. Будешь мешать - она не выживет. Заодно запоминай, как капсулу жизнеобеспечения подключать.

Первая игла с противным хрустом вошла между ребрами.

Коннован

Темно. Холодно. Больно. Три слова моего нового мира. Больше больно, чем холодно, и больше холодно, чем темно. И совсем уж немного страшно.

Лечу. Падаю. Нет, все-таки лечу. Тот, кто меня держит, не позволит упасть.

Все-таки больше холодно, чем больно. И звук мешает, быстрый-быстрый, точно камешек, который катится с горы… звука три, но они как бы вместе. Да, помню, это сердце бьется, точнее сердца - их три. И у меня три, только почему-то медленные и… и больно. Теперь опять больше больно. Голоса. Подслушивать нехорошо, но они сами сюда пришли.

- Держи… да держи ты ее… срезать нужно. Да, черт побери, кое-где вместе с кожей.

Я знаю этот голос. Карл. Карла я боюсь, потому что он жестокий, но не сумасшедший. Сумасшедших я боюсь больше.

- Поговори с ней…

Я хочу говорить, я слышу и понимаю, но ответить не могу, потому что если слова не замерзают, то все равно теряются в темноте. И больно. Карл нарочно делает мне больно.

Карл меня учит, как раньше.

Раньше - Орлиное гнездо, и резко очерченный край пропасти, шагнуть вниз и падать, падать, падать… лететь. Нет, падать…

- Тише, потерпи пожалуйста и все будет хорошо… - этот голос тоже знаком. Его я совсем не боюсь.

- Ты поправишься, ты обязательно поправишься…

Поправлюсь? Я не болею, было плохо, а потом человек и кровь… тепло… я заснула, а проснулась там, где темно. Нет, снова больше больно, чем темно. Я хочу спрятаться от боли, в темноте можно играть в прятки, но Рубеус не отпускает, он здесь, рядом… Хорошо. Он говорит что-то еще… слова проскакивают мимо меня, ну и пусть, главное, что темнота тает. Тает-тает и растает.

В черных глазах я вижу жалость. Странно. Меня не надо жалеть, я ведь дома…

Глава 4.

Фома

Утро выдалось некрасивым. Мутно-лиловый будто задымленный воздух, чуть подтаявший снег, сбитый, смешанный с грязью на узких дорожках. Черные силуэты домов и непривычная тишина у колодца. Железная цепь, разматываясь, тихо звенит. Натужно, устало поскрипывает ворот, и вода с тяжелым влажным вздохом проглатывает ведро. Теперь назад, подымать тяжелее, чем опускать, капли, скатываясь с ведра, звонко разбиваются о темное дно колодца. Вода холодная, с мелкими белыми кусками льда, но вкусная, свежая.

- Здорово, - тяжелая рука больно ударила по плечу. От неожиданности Фома едва не выронил ведро, ну нельзя же так подкрадываться.

- Здорово, говорю, - повторил Михель, дружелюбно улыбаясь. - Вижу, с самого утра на ногах?

- Как и ты.

- Ага, - улыбка стала еще шире. - Только я домой, а ты, видать, из дому. Дай, помогу.

Не дожидаясь согласия, Михель подхватил полное ведро, он вообще сильный, высокий, наверное, красивый.

- У соседей был, засиделся, пришлось на ночь остаться, ну а как светать стало, так я и домой… батько заругается.

Шаг у Михеля широкий, Фома едва поспевал следом.

- Думал, тута спят все, а гляжу ты с колодцем сражаешься… слушай, а ты не больной часом?

- Я? Нет.

- Да не обижайся, - Михель остановился, давая Фоме возможность отдышаться, а дальше пошел медленно. - Просто хилый ты больно, ажно не понять, в чем душа-то держится.

Сам Михель походил на огромного медведя, а косматая шуба коричневого меха только усиливала сходство. И руки у него как молоты… смотреть на руки было неприятно, сразу вспоминался серый подвал, тазик с водой и расстроенный голос Мутры, уговаривающего написать… во рту моментально появился хорошо знакомый привкус крови.

- Ты чего? - Михель глядел с участием, от которого Фоме мигом стало стыдно за свои мысли. - Побелел весь… как есть, больной, а говоришь, будто нет… не заразный хоть? Да не, навряд ли, тебя ж это… повелитель привел. Ты молоко пей, с медом, и мяса побольше, там навроде батько свинью бить собирается, так я попрошу, чтоб печенки сырой… за недорого отдаст, главное, не жарь, так сразу ешь. Я раньше тоже хилый был, а теперь ничего, выправился. Ну так это… пришли вроде.

Михель, поставив ведро на выщербленные ступеньки перед домом, прошелся по двору, постучал по стене дома, пальцем колупнул потемневшие от времени и сырости доски двери и с упреком произнес:

- Не хозяйственный ты. Дров маловато… и мокрые все, ну кто ж так держит под открытым небом? Хоть бы ветками какими… вообще поленницу построить надобно. Скотину не держишь? И дом подправить. В лесу мха надрать, а лучше потом поверх смолою.

- Еще бы печь почистить, а то дымит.

- Не дело, - согласился Михель, вытирая руки о мокрый мех. - Мож я сегодня зайду? Ну, по-соседски? Если батько не запрет, он у меня скорый на расправу. А лучше в лес, бури-то были, значит и свалыши сыщутся.

- Мне заплатить нечем.

- Так потом как-нибудь сочтемся, по-соседски.

Тихонько скрипнула, отворяясь дверь, Ярви вышла на порог и, увидев Михеля, замерла. Едкий, настороженный, связанный со знакомым ощущением близкой беды страх расползался в дымном утреннем воздухе.

- Вот оно значится как… - Михель вытащил из кармана огромные, грубо сшитые рукавицы. - Сюда, значится, пришла…

Ярви попятилась, а Фома печально подумал, что с Михелем он точно не справится, но все равно, если тот вдруг вздумает тронуть… если хотя бы шаг сделает… ну и что, что Михель больше, и здоровее, и кулаки у него, как молоты кузнечные, но на этот раз Фома не отступит.

- От дура… сказано ж тебе было, а не послушала… твое дело. Так что, Фома-чужак, поедем за дровами? Или передумал?

Фома только и смог, что пожать плечами, но Михель расценил жест по-своему, засмеялся и, одобрительно хлопнув по плечу, сказал:

- А ты не трус, хоть и все равно хилый… ну так я зайду, часика через два.

Он ушел. А Ярви еще долго не решалась выйти из своего угла, вздрагивала от малейшего звука и совсем не возражала, когда Фома, уходя, запер дом на замок. Просто, на всякий случай, так ему будет спокойнее.

В зимнем лесу красиво. Сыроватый по оттепели снег гнет пышные еловые лапы к земле, к тяжелым сугробом, хрусткий наст которых кое-где изъязвлен, изуродован ранней капелью.

- Скоро морозов жди, - Михель чувствовал себя в лесу свободно, каким-то глубинным звериным чутьем выбирая удобную дорогу. И ведь ни разу не провалился в яму, упрятанную под снегом, не зацепился за низкую ветку, обрушивая на дорогу настоящий снегопад, не упал, не застрял ногой в коряге…. Фоме было стыдно за собственную неуклюжесть, и ведь вроде след в след ступает, а все равно то одно, то другое.

- Неприспособленный ты, что дитя малое, - пробурчал Михель, когда Фома умудрился вступить ногой в замерзший ручей, тонкая корка льда тут же провалилась, и сапог наполнился ледяной водой. Пришлось снимать и сушить, благо Михель и костер развел, и рукавицу дал, временно, вместо сапога.