Чаша и Крест (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 32

Гвендор обернулся на меня через плечо и горько усмехнулся, и меня поразило выражение бесконечной тоски, мелькнувшей в его глазах. Обычно женщины делились на две большие группы — одни испуганно шарахались от его лица, прятали глаза и старались поскорее ускользнуть. Вторые, наоборот, вились вокруг и сгорали от желания, касались его то рукой, то плечом, но в их интересе явно сквозил смешанный страх и преклонение перед титулом и воинскими подвигами новоиспеченного командора Альбы. Гвендор в свою очередь ко всем относился с вежливым равнодушием, и раньше я не замечал, чтобы его особенно трогало, когда женщины отводят глаза от его лица. Он вообще воспринимал свою новую половину лица абсолютно спокойно и даже с каким-то непонятным удовлетворением. Тем более меня удивила его неожиданная чувствительность.

Но я все еще думал о прошедшей под нашим балконом Рандалин, поэтому не придал этому большого значения.

Тем более меня потрясла картина, которую я увидел, войдя вечером в каминный зал. Он был абсолютно пуст — только в конце длинного дубового стола сидели Гвендор и таширский командор Фарейра, откинувшись на высокие спинки кресел.

Фарейра был одним из самых любопытных людей в нашем Ордене — его никогда не видели совершенно трезвым и довольно редко без ножа с вилкой в руках. Его объемная фигура с большим животом и торчащими вперед усами была заметна в любом окружении. При этом он был очень сильным магом — гораздо сильнее Ронана, но орденская карьера его совсем не интересовала. Командором Ташира он стал только потому, что никто другой не желал взваливать на себя это безнадежное бремя вечной войны, а Фарейре было все равно, где устраивать бесконечные пиршества. К тому же он испытывал неподдельную привязанность к таширскому коньяку десятилетней выдержки. К отделению Альбы в самостоятельное командорство и получению Гвендором командорского титула он также отнесся полностью равнодушно. Гвендора он уважал на первый взгляд довольно искренне, но они были слишком разными людьми — один был сдержанным до холодности, другой воплощал в себе нескрываемое удовольствие от простых радостей жизни. Поэтому увидеть их вдвоем, да еще за накрытым столом было довольно странно.

Фарейра ел и пил одновременно, размахивая руками. Тарелка Гвендора была почти пустой — такой же, как стоящие перед ним четыре бутылки, на одну больше чем у Фарейры. При этом последнему этого хватило, чтобы уже не говорить, а бормотать какие-то отрывки из своих историй, периодически громко запевать, а потом ронять голову на грудь. Лицо Гвендора оставалось таким же, как всегда, только глаза потемнели настолько, что зрачок почти не просматривался. Мне невольно стало не по себе, когда я сел напротив, и он поднял на меня этот остановившийся тяжелый взгляд.

— Вы что, все это выпили? — спросил я с ужасом, глядя на бутылки. — Зачем?

— У м-е-н-я сегодня особенный повод, — ответил Гвендор, не шевелясь в своем кресле. Он говорил абсолютно ровно, не запинаясь, но у меня возникало впечатление, что каждую букву он выговаривает по отдельности. — Я в-е-с-е-л-ю-с-ь.

— Какой повод? — спросил я потрясенно. Вот уже два с половиной года я проводил с Гвендором почти каждый день и привык считать, что уже достаточно хорошо его изучил, но сегодня он в очередной раз с легкостью продемонстрировал мне, что я абсолютно его не знаю.

— Вы счастливый человек, Торстейн, — сказал он без всякой связи.

— Именно это вы и отмечаете? — спросил я несколько язвительно. Как раз в этот момент Фарейра громко захрапел, так что конец моей фразы потерялся.

Но Гвендор меня в общем-то не слушал. Вообще у меня создалось впечатление, что он ведет абсолютно отдельный разговор.

— И я тоже счастливый человек, — продолжал он, не отрывая взгляда от мигающего огонька свечи. — Я должен быть очень рад и с-ч-а-с-т-л-и-в. Но почему-то нет.

— Чего нет?

— Теперь уже ничего нет, — сказал он. — Будете пить, Торстейн?

— Я не хочу, — ответил я. — Почему вы никогда ничего не рассказываете, Гвендор? У вас что-то случилось? Вы не считаете меня достойным это знать?

Тут Фарейра открыл один глаз, желто-зеленый и светящийся как у кота, и внимательно уставился на меня.

— По-моему, тут присутствуют абсолютно трезвые люди. Дори, или пусть он пьет, или мы его выгоним на хрен.

Я был настолько поражен этим "Дори", что невольно поднес к губам бокал с коньяком и поперхнулся.

— Каждый человек думает в первую очередь только о себе, — сказал Гвендор, продолжая свою отдельную тему. — И больше его ничто не заботит. Вот что печально.

Он наконец оторвался от созерцания свечи и медленно закрыл глаза. На его лице опять застыло то выражение тоски и смертельной усталости, которое так поразило меня днем.

— Все мы эгоисты, Торстейн, — сказал он. — И я эгоист в первую очередь. Я никогда не считал себя таким. Но я один из самых больших эгоистов, которые ходят по этой земле.

— По этому поводу вы и пьете? — спросил я, тщетно пытаясь избавиться от привкуса таширского коньяка в горле.

— В общем да, — признался Гвендор. — Это тоже поступок эгоиста. Я думал, что поможет. Но не помогает. Так что больше я не буду.

Я смотрел на него, мало что понимая. Но за эти годы я прекрасно уяснил для себя — если Гвендор не хочет что-то рассказывать, вытянуть это из него бесполезно. Я невольно подумал о том, что не завидую людям Моргана, если они хотели что-то узнать от него в Рудрайге — вот, наверно, намучились попусту. Даже таширское пойло производило на него какое-то противоположное действие — он стал еще более замкнутым, чем обычно.

— Вот за что не люблю орденских писак, — снова неожиданно громко заявил Фарейра. — Приходят, лезут в душу в надежде собрать материал для своего бумагомарания. А потом глядишь — в следующей хронике ты говоришь и делаешь такое, о чем никогда даже не думал.

Он сделал попытку заснуть и долго ерзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее.

— Шел бы ты отсюда, — сказал он наконец. — Не мешай людям разговаривать.

Я мог поклясться, что когда я вошел, в зале царило полное молчание, но возражать Фарейре было настолько же смело и глупо, как самому Ронану. Поэтому я поднялся.

— Спокойной ночи, — громко сказал я, очень жалея, что не могу овладеть некоторыми интонациями Жерара. Но эти двое не обратили на меня никакого внимания — Фарейра шевелил губами во сне, видимо ведя ту самую увлекательную беседу, которую я грубо прервал своим появлением, а Гвендор застыл в кресле, положив руки на подлокотники. Когда я обернулся на пороге зала, он все так же сидел, не шевелясь, и его профиль на фоне мигающих желтых свечей показался мне совершенным, как на старинных монетах.

А на следующий день приехали Ронан и Лоциус, и появилось неожиданно столько дел, что было совершенно некогда думать о непонятных событиях прошедшего дня. Ближе к вечеру в кабинете Фарейры собралось совещание в узком кругу, на которое я был допущен как летописец и секретарь. А так кроме Ронана, Лоциуса, Фарейры и Гвендора никого не было. Фарейра то и дело прикладывался к большой кружке с пивом, снимая последствия прошлого вечера, пыхтел, отдувался и громко заявлял, что никогда больше не будет покупать коньяк у такого-то купца. Гвендор был таким же собранным и спокойным, как всегда, и глаза его смотрели настолько ясно и прямо, что я невольно начал думать, что вчерашняя сцена мне просто приснилась. В любом случае, если он и страдал от похмелья — то заметить это было невозможно, как впрочем и любые другие проявления его чувств и ощущений.

Тем более что Ронан был погружен в какие-то постоянные мысли, мало что замечал вокруг и был слегка рассеян, так что даже не стал укорять Фарейру за его бесконечные возлияния. Он сидел в кресле у камина и вместо того, чтобы просматривать лежащие перед ним бумаги, то и дело принимался скручивать их в трубочку, а потом торопливо разглаживать.

Лоциус в кресло даже не сел, а расхаживал по кабинету туда-сюда. Мне показалось, что его судорога стала еще сильнее, хотя в остальном он выглядел как всегда — безупречно одетый, волосы тщательно уложены, и еле различимый тонкий запах духов исходил от его кружевного воротника. Он подчеркнуто изящно раскланялся с Гвендором, и я ничего не мог прочитать в его прозрачных глазах, как ни старался.