Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис. Страница 19

– Да! – наконец вымолвил кормчий Тучи на языке Бирки. – Я клянусь на своей крови, что все люди, стоящие у меня за спиной, презирают Мертвого Бога Юзуса!

Шёрёверны застучали оружием о щиты.

Двое волхвов помоложе улыбнулись. Но старший сохранил суровое выражение лица.

– Ты клянешься даже за этого безбородого чужеземца? – не унимался старец. – По всему видно, что он не свей, не гёт и не данн. Ты уверен, что у него под рубахой нет креста?

Такого оборота не ожидали ни Ёрн, ни прочие викинги.

Венедский парнишка всегда держался в манскапе Хрольфа особняком. Он знал слишком много наречий и даже вроде бы разумел в письменах. Слуги Мертвого Бога, супостаты, лишившие семью Ёрна родового надела, тоже беспрестанно корпели над какими-то закорючками чужедальнего языка. Да… только сейчас фламандец отчетливо вспомнил, что не раз замечал на шее Варга какой-то снурок, но никогда не любопытствовал, что именно он прячет под рубахой…

– Кнутнев, – ледяным голосом спросил фламандец, как бы невзначай перехватывая опоясный нож поудобнее, – покажи мне, что ты прячешь на груди?

Когда Волькша извлек из-под кольчуги и рубахи оберег, полученный от Лады-Волховы в то утро, когда он тащил на варяжский драккар тяжеленный короб Родной Земли, Ёрну показалось, что в руке у венеда не что иное, а именно злосчастный крест.

– Ах ты!.. – взревел фламандец и бросился на Волкана с ножом. Парень не ожидал внезапного нападения, и неизвестно, выдержала бы ругийская кольчуга удар опоясного ножа, если бы за мгновение до того, как Ёрн ударил клинком, на пути его оружия, точно сгустившись из воздуха, не возник щит Эгиля Скаллагримсона. Не иначе как Мокша намеренно поставила знатного копейщика за спинами шеппарей.

– Не спеши, фламандец, – спокойно вымолвил норманн, направляя наконечник своего копья в шею Ёрна. – Что у тебя там? – спросил он Волькшу.

Тот показал медвежий коготь с кисточками рысьих ушей по бокам.

– Видишь? – укорил Эгиль фламандца. – А ты бранным железом махал…

Ёрн потупился.

– Прости меня, Кнутнев, – проворчал он. Чудовищный шрам на его лице налился кровью и стал похож на длинного красного червя. – Не разобрался… Я, когда крест вижу, зверею, как дикий вепрь…

– Забудем это, – сказал Волькша, стирая со лба холодный пот.

– Позволь взглянуть на твой оберег, – попросил старший из волхвов. Во время этой внезапной заварушки никто и не заметил, как он подошел к шеппарям.

Волькша попытался вспомнить, говорила ли ему Лада хотя бы полслова про то, что берегиню [133] нельзя показывать другим людям и тем паче волхвам, но так ничего и не припомнил. И все же, когда медвежий коготь оказался в костлявых пальцах вещего старца, мерзкий холодок пробежал по его хребту. На всякий случай венед приготовился выхватить подарок Лады из рук годи.

Но волхв лишь мельком взглянул на коготь и кисточки, после чего поднес к глазам тесемку оберега. Еще в первый день их плавания по Ладожскому озеру Волькша заметил, что она вся испещрена причудливыми узелками, но не придал этому значения. А вот старец пробежал по ним взором, точно по строчке руницы, и глаза его округлились. Поднеся узловатый снурок ближе к зрачкам, он осмотрел его еще внимательнее, после чего поднял на Волькшу взгляд, полный нескрываемого изумления.

– Откуда у тебя этот оберег? – с недоверием спросил он.

– Мне его дала Лада-Волхова, ведунья, что живет в нашем городце, – ответил Волкан, протягивая руку за ворожейским подарком.

– Она дала тебе его при рождении?

– И да, и нет, – ответил Волькша.

– Объясни, – настаивал волхв.

– Она сказала, что моя мать просила ее никогда не говорить о каких-то метках, что ворожея нашла на мне при рождении… Волхова одарила меня этим оберегом, только когда Доля привела меня на борт драккара, уплывавшего из родных краев…

Говоря это, Волькша впервые посмотрел фризскому ведуну в глаза. На несколько мгновений весь мир куда-то пропал. В висках у Годиновича зашумело. Зрачки волхва то сужались, то расширялись, но именно он первый отвел взгляд.

– Прости мои сомнения, – почтительно сказал старец, протягивая Волкану его берегиню: – Иногда Водан прячет свои замыслы там, где их нельзя увидеть сразу.

– О чем ты говоришь, вещий старик? – спросил его Ёрн.

– Он знает, – ответил волхв, указав пальцем на оберег, и двинулся к своим спутникам.

Фризские галдери перекинулись парой тихих слов, после чего обернулись к лесу и подали знак. Со всех сторон из-за деревьев стали выходить вооруженные люди.

– Что привело вольных мореходов на Спайкероог? [134] – спросил у Хрольфа человек, в котором без труда угадывался военный вождь фризов.

Было еще много вопросов и много рассказов.

Был еще обряд на испрошение у Водана победы для мореходов, и дружеский пир, который фризы устроили, узнав, что свеи плывут творить беды ненавистным франкам.

Словом, было все, кроме жестокой сечи с осквернителями Священной рощи Спайкероога. И надо сказать, что ни среди викингов, ни среди фризов не нашлось того, кто бы сожалел об этом упущении.

Фризы

Весь оставшийся день и развеселый вечер, когда при стечении трех ручьев пировали варяги и фризы, Волькша искал удобного случая подступить к вещему старцу с вопросом, мучившим его с тех пор, как галдерь вернул ему Ладину берегиню. Что узрел ведун в узлах тесьмы, что прочитал он в них? В том, что старец именно прочитал по снурку некое обережное заклинание, Волкан не сомневался.

– Ты слишком любопытен для ратаря, – усмехнулся старик, когда Волкан сподобился-таки задать ему свой вопрос.

– Ты тоже, ясновидец, – не остался в долгу венед, намекая на то, что волхв сам попросил показать ему оберег.

Они опять посмотрели друг другу в глаза. Но в этот раз это был самый обыкновенный взгляд.

– Разве тот, кто дал тебе этот коготь, не растолковал, для чего он служит? – спросил волхв. Он говорил так тихо, что Годиновичу пришлось придвинуться к нему вплотную.

– Лада-Волхова сказала, что этот оберег надлежит носить тому, кто рожден быть Синеусом Трувором. И все… – сознался Волькша.

– Так почему же ты теперь спрашиваешь у меня? Разве она не сказала тебе все, что считала нужным?

Волкан свел брови к переносью. Не до вопросов ему было тогда, когда Лада рисовала у него на лбу рисунки и шептала священные заговоры. Не огружай его плечи в то утро непосильная ноша, уж он бы вызнал у волховы, что за берегиней она его одаривает. Однако рассказывать фризу всю былицу своей жизни Волькше не очень-то хотелось, и потому он слукавил:

– Она сказала, что придет время, и я сам все узнаю. Вот я и подумал, что раз уж Макоши захотелось, чтобы ты осмотрел мой оберег, то, может статься, ты и есть тот, кто все мне растолкует.

– Хитер, – улыбнулся галдерь. – Лихо ты словами играешь. Если ты и в бою такой же проныра, то теперь и мне ясен Воданов умысел.

– И в чем умысел-то, старче? – попытался поймать его на слове Волькша.

– Экий ты торопливый, – ответил волхв. – Тебе же сказано: ты сам должен это понять. Своей головой. Своим сердцем. А пока для тебя твоя судьба – нянька, пока она тебя ведет за руку, точно дитя малое, не положено тебе знать, что в узелках сих написано.

– Написано? В узелках? – удивился Волкан, точно в полдень не видел, как старец «читал» снурок его берегини.

– Именно что, – важно изрек старец. – На тесьме, что твой оберег держит, узловой тайнописью начертано высокое заклинание…

Фриз спохватился, поняв, что его язык сболтнул лишнее, но было уже поздно.

– А что это за тайнопись? – впился в него глазами венед.

– Эх… – расстроился волхв. – Ну да ладно… Еще прежде, чем на свет появились священные руны, был в подлунном мире язык тайных знаков… Ты ведь слышал, небось, про нить судьбы?

Волькша страстно закивал головой. Ему ли не знать, как причудливо Макошь свою кудель [135] прядет.