Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис. Страница 20

– Древние… знали о ней куда больше нашего… Они-то и измыслили узелковые заклинания. Будет досуг – осмотри внимательно те узелки, коими унизана тесьма твоего оберега. Там все узелки разные… Не все, конечно. Некоторые повторяются…

Волькшина рука потянулась к вороту рубахи. Хотя бы пощупать эти заветные узелочки…

– Древние мудрецы завещали нам полсотни и еще четыре узелка, – погружался галдерь в глубины своей мудрости. – И каждый из них свой тайный смысл имеет. Что за смысл? Даже не спрашивай. Это чародейство не многим по плечу. Лишний узел не там завяжешь, и поминай, как тебя звали: пропадешь ни за что, и спасти будет некому… Я уж думал, что и не осталось на свете людей, сведущих в узелковых заклинаниях… Да и сам почти все забыл… А как увидел твой оберег, так и обомлел: такая работа по силам лишь величайшему из галдерей… Хотел бы я поговорить с тем, кто одарил тебя этим медвежьим когтем…

Волькша молчал. Знал он, что велика сила Лады-Волховы, но и думать не смел, что и на другом конце Яви найдутся люди, которые оценят могущество ладонинской ворожеи. «Как ни раскидист Иггдрассиль, но все его ветви сходятся к одному стволу», – вспомнились Годиновичу слова эстинского златокузнеца Тынто из Екебю. Может быть, к людям это относилось еще так сяк, а вот к ворожбе – так в самую зеницу.

– А разве во всей Яви была одна узелковая тайнопись? – спросил-таки Волькша.

– Как есть одна, – ответил старец и провел пальцами по своему поясу. Только тут венед заметил, что веревка, которой волхв был подпоясан, тоже унизана узлами. Тут же вспомнились ему вещие странники, приходившие к Ладе. Как же это Волькша никогда не замечал, что и их пояса были покрыты замысловатыми барашками и узлищами? Да и на то, что по весне девки ходили вязать узлы на ивовых ветвях, Годинович теперь взглянул в другом свете.

– Эта тайнопись прежде всяких других знаков появилась. Даже прежде первых деревянных идолов. По моему разумению, священные руны – это лишь начертания тех самых узлов, да и то не всех, а лишь тех, которые несведущим людям понимать невозбранно. Всякая вязь, всякий затейливый узор все про те же древние узлы толкует…

– Эт чё эт ты тут с этим пеньком старым трешься? – раздался над головой Волькши бас Ольгерда. Дыхание Рыжего Люта было смрадно, как у всякого, кто без меры пил хмельное и в три горла жрал жирное. Он был настолько пьян, что забывал даже венедские слова.

– Тебе не понять. Велесовы дела у тебя всегда поперек башки шли, – огрызнулся Волкан, понимая, что после вторжения верзилы тайный разговор с фризским галдерем вряд ли удастся возобновить. А он еще столько хотел выпросить у старца…

– Как-ик! – е дела? – нахмурился Олькша, остервенело чеша рыжую макушку: – Каки-ие дела у тебя могут быть с этим фризским трухлявым поленом?

– Иди лучше спать, – сказал Волькша и потащил Рыжего Люта за рукав подальше от волхва. Не к добру расхрабрился Хорсович. Вдали от Лады страх перед чародеями потерял. Того и гляди, нагрубит, болван, седовласому, а тот ему заклятием каким-нибудь черным ответит. По всему видать, что старик силы немереной. Перстами щелкнет и Долю в Недолю оборотит…

Ближе к утру Спайкероог укрылся туманом. Когда же небо начало сереть на востоке, пошел мелкий холодный дождь. Варяги и фризы, пребывавшие накануне вечером в самом благостном расположении духа, просыпались мрачными от холода и сырости.

– Где этот толстяк из Хедебю? – бурчали себе под нос свеоны. – И так из-за новых Хрольфовых драккаров задержались на целый месяц, а тут еще этот хитрила…

На вчерашних сотрапезников шёрёверны смотрели с тоской. Вот сейчас фризы рассядутся по своим лодкам и к вечеру, а то и к полудню будут уже сидеть в своих домах возле жарко натопленных очагов, а варяжским драккарам еще плыть и плыть на юг, в неведомый Овсяный залив.

Однако не все защитники кленового святилища торопились покинуть Спайкероог. Некоторые, в основном молодые фризы, сбивались в кучки под сенью багряных деревьев и о чем-то шептались. Столковавшись между собой, они посылали друг другу переговорщиков, которые сновали промеж ватажками, как пчелы между ульем и полем. Довольно скоро на берегу залива образовалась толпа в сотню-другую человек. Вид у них был настолько решительный, что варяги на всякий случай пододвинули свое бранное железо поближе к рукам.

Наконец, после долгих и порой шумных препирательств из недр фризской ватаги вышел человек в знатной броне и с золотыми цепями на поясе. Накануне он скромно держался за спиной того, что верховодил защитниками Священной рощи, а сегодня сам выступил вождем.

– Гастинг, – обратился он по-даннски к Хрольфу, жующему утреннюю кашу вприкуску с окороком вчерашнего кабана. – И вы, благородные свеоны и гёты, – кивнул он прочим шеппарям и шёрёвернам. – Наши галдери сказали, что мудрый Водан послал нам вас для свершения Святой Мести. Шесть десятилетий назад Карламан Лютый разорил святилище Экстерштайн и сломил дух саксов и фалийцев, которые веками перекрывали чужеземцам дорогу во фризские земли. Проклятый франк порушил и сжег Ирминсуль – Великий Дуб – Столб Мира, который многие сотни лет давал силу и благополучие всем окрестным землям. Наши поля скудеют. Наши жены больше не родят нам таких же крепких детей, как прежде, и все это из-за галдерей Мертвого Бога, которых привел с собой Карламан. Хвала Водану, что у людей с крестами не доходят руки до Спайкероога. Но это ненадолго. Рано или поздно они узнают и о Священном Троеручии и придут сюда…

Лицо фриза стало мрачнее тучи. Всякий, взглянувший в его глаза, догадался бы, сколь велика решимость фриза пасть в бою за свое святилище, но не дать его на поругание служителям Мертвого Бога.

– Наши старцы сказали, что Водан послал нам вас, чтобы отплатить за поругание наших святынь, – продолжил фризский форинг. – Возьми нас с собой, Гастинг, и ты увидишь всю силу нашего оружия. Мы поможем тебе разорить земли франков так, как они когда-то разоряли наши города и деревни. Мы вырвем руками сердце каждого, на чьей груди найдем крест. Мы отрежем их головы, привезем сюда и сложим у корней священных кленов. И тогда, приняв обильную жертву, духи Экстерштайна вновь обретут дом и вновь обретут прежнее могущество здесь, на Спайкерооге.

Шеппари озадаченно переглядывались. Одно дело – привычный грабеж. Нет для шёрёверна ничего понятнее разбоя. Спрыгнул с драккара, усмирил тех, кто осмелится встать против воинов Одина, и таскай из амбаров и погребов что приглянется. Собрал добычу, затащил на драккар фольков, сколько тот сможет поднять, – и в море. А тут эти фризы со своей Священной Местью, от которой у них глаза горят злее, чем у берсерков. Только у воинов Белого Пути взоры так распаляются перед боем да и от грибов, а у фризов они сияют от одной мысли о предстоящей сече. То ли они никогда на бранном поле лицом к врагу не стояли, то ли и правда отважны сверх меры. Все бы ничего, да слишком отважный иногда в походе бывает опаснее врага: ринется вперед без оглядки, строй порвет, крыло оголит.

– Что молчишь, Хрольф-мореход из рода Гастингов? – переминался с ноги на ногу фризский вожак.

Все взоры устремились на племянника Неистового Эрланда. Кое-кто из шеппарей затаил под усами улыбку. Дескать, любопытно, как бывший Потрошитель сумьских засек пройдет по этой тонкой жердочке промеж двух драккаров? Один неверный шаг, и холодные волны позора сойдутся над головой выскочки. Фризов на драккары звать – победу в походе подтачивать. Отказать храбрецам – все равно что назваться пособником Мертвого Бога Йоксы.

Хрольф закашлял, прочищая горло.

На Священные берега Троеручия пала промозглая тишина. Было слышно, как перекатывается по камешкам родниковая вода, а на песок выплескивается усмиренная длинным заливом морская волна.

– Скажи мне, фриз, – начал Гастинг надтреснутым голосом, – как, по-твоему, я должен взять твоих людей? Посадить на драккары? Так на каждом из них и так вдосталь руси, хольдов и берсерков. Можно принять еще человека по два. Как ты будешь из своей сотни двадцать человек отбирать? Одних возьмешь – другие обидятся…