Все могут короли - Крушина Светлана Викторовна. Страница 36

— Здравствуй, Туве, — больше не таясь, Эмиль подошел, встал за ее спиной и чуть наклонился над вышивкой. — Прекрасная работа! У тебя очень тонкий вкус.

Ответа, как всегда, не последовало, а вот напряжение заметно возросло. Игла в пальцах Туве так и мелькала туда и сюда, прокалывая ткань.

— Я заехал ненадолго, — продолжал Эмиль, — и не мог уехать, не повидав тебя.

Во время разговоров с Туве его не оставляло ощущение, что он теряет разум. Возможно, так оно и было: способность мыслить логически и прислушиваться к голосу разума покидала его, не говоря уже о способности сохранять подобающие властителю империи достоинство и гордость. К тому же, Туве была единственной женщиной, при взгляде на которую у него начинало сосать под ложечкой.

— Ты снова не хочешь даже посмотреть на меня?

Он еще ни разу не опустился до мольбы, но чуял, что скоро это произойдет. Присутствие Туве в одном с ним пространстве действовало на него странным и страшным образом: временами он почти терял себя. Но избавиться от потребности видеться с ней было все равно что освободиться от пристрастия к опиуму. Эмиль никак не мог перебороть себя.

Он наклонился ниже и заглянул Туве в лицо. Какие холодные, чистые, прекрасные черты! Его завораживала именно эта холодная чистота, ее недоступность. Красота — банальна и доступна, в этом Эмиль, не ограничивающий себя в количестве любовниц, убедился давно. Привыкнув к окружению самых красивых женщин, он уже не находил ничего особенно волнующего в красоте как таковой.

Не удержавшись, он коснулся пальцами ее щеки. Кожа, на вид напоминающая холодный молочный камень, на ощупь оказалась нежной и гладкой. От его прикосновения Туве вздрогнула, уколола палец иглой и отдернула руку. Эмиль стремительно схватил ее узкую ладонь и поднес ее к губам. Не сопротивляясь, красавица застыла в ледяной неподвижности, выпрямив спину. Никогда, кроме того первого раза, той встречи в замке ее отца, она не противилась никаким его действиям.

Ладонь была холодная и как будто неживая. Холодный шип кольнул Эмиля в самое сердце, он отпустил ладонь и медленно сказал, заходя Туве за спину:

— Ты вздрагиваешь! Ты и знать меня не хочешь. Ладно. Только имей в виду, что к алтарю Травии я тебя все-таки поведу, и произойдет это в скором времени. Так что советую тебе начать обдумывать фасон свадебного наряда уже сейчас, — холодный и равнодушный тон давался ему нелегко; совсем не так ему хотелось бы говорить с Туве. — Подозреваю, что я не мужчина твоей мечты… Но послушай, Туве, если ты не хочешь этой свадьбы — у тебя есть возможность все изменить. Если ты меня ненавидишь, если я тебе так противен, что ты не желаешь смотреть на меня и с трудом выносишь мои прикосновения — скажи мне это. Скажи словами! Можешь даже располосовать мне своими коготками лицо, — я знаю, ты вполне способна на это; я испытал на себе силу твоей ярости, — покажи только, что тебе не все равно.

Молчание. Эмиль хотел надеяться, что ей не все равно, что молчит она не из-за равнодушия, а из-за гордости. Ведь если допустить, что в Туве действительно умерли все чувства, то это… это просто ужасно. Что тогда делать, Эмиль просто не представлял. Ему страстно хотелось вытащить наружу из Туве хотя бы какое-нибудь чувство, пусть это будет ненависть, лишь бы она стала хоть немного походить на живую женщину, а не на ледяную куклу. Но временами он чувствовал себя бессильным свершить это, а бессилье, в свою очередь, вызывало в нем ярость. Он привык сам себя считать всесильным.

— Ты испытываешь мое терпение, — шепнул он угрожающе, склонившись к ее уху, и положил руки на ее шею. По сравнению с его огромными ладонями ее шея казалась по-детски тонкой и хрупкой. Он мог бы сломать ее одним движением пальцев. — И рискуешь вызвать мой гнев. Ты слышала уже от кого-нибудь, что в гневе я страшен? Так это правда. Не боишься?

Окончательно взбешенный бесконечным молчанием, Эмиль обхватил ладонями ее голову, запрокинул ее и грубо поцеловал холодные губы. Руки Туве испуганно взметнулись, но тут же снова упали и неподвижно застыли на коленях. Целовать ее было все равно что целовать холодную куклу… или неподвижную покойницу. Он резко оттолкнул ее от себя и отпрянул сам. Ощущение было невыносимое. Эта ледяная жестокая красавица могла заморозить любое желание.

— Это только начало, — сказал Эмиль хрипло, сам толком не зная, что имеет в виду. — Дальше будет хуже, если не одумаешься.

Ему страшно хотелось что-нибудь сломать, сокрушить, развеять по ветру. Сдерживался он с трудом, зная, что если даст волю своему гневу, закончится это прискорбно. Сорвавшись, остановиться вовремя он не умел.

Ему удавалось более или менее сохранять спокойствие, но над притоком крови к лицу у него власти не было. И смотреть на него в эти минуты было жутковато: лицо и шея налились кровью, зубы оскалились. Но на Туве эти зловещие изменения не произвели никакого впечатления. Она по-прежнему не смотрела на него, впившись неподвижным взглядом в центр туго натянутой на раму ткани. Эмиль тоже перевел взгляд на вышивку. Чернокудрый рыцарь, пронзающий мечом чудовище… Раздался треск, ткань лопнула и поползла по центру, деревянная рама повалилась на пол. Теперь эти обломки годились разве только на растопку печи.

Туве сидела, закрыв лицо руками. Эмиль посмотрел на нее, на остатки рукоделия и с усилием разжал кулаки.

— Я прикажу прислать тебе новую раму и ткань, — сказал он сквозь зубы. — И еще пришлю к тебе портниху. Объяснишь ей, какое платье хочешь надеть в день своей свадьбы.

Возвращаясь от Туве, в крытой галерее Эмиль наткнулся на Карлоту. Он был слишком взвинчен, чтобы сразу же открыть портал и отправиться в лагерь, и потому решил пройтись, успокоиться. Но встреча с Карлотой успокоения не принесла.

Он не видел сестру с прошлого года, и потому произошедшие в ее внешности перемены бросились ему в глаза. Карлота стала как будто еще выше, сильно пополнела, а особую монументальность ее облику придавал царственный двойной подбородок. Ее пышное тяжелое тело было затянуто в светло-желтый блестящий атлас, соломенные завитые пряди волос кокетливо спускались на плечи. Полную белую шею в несколько рядов обвивало ожерелье из крупного жемчуга. В целом, Карлота выглядела очень нарядной, очень здоровой и отнюдь не скорбящей.

Завидев Эмиля, она сделала такую мину, как будто у нее заболел зуб, но голову склонила почтительно.

— Ваше величество…

— Можешь не лицемерить, — оборвал ее Эмиль. — Мы одни.

— Говорят, ты любишь карать за малейшую непочтительность, — тут же переменила тон Карлота, поднимая на него дерзко сверкающие глаза, и добавила язвительно: — Братец.

— Ты занялась коллекционированием слухов? Преинтересное, должно быть, занятие.

— А ты уже наигрался со своей войной? Я вижу, что-то взволновало тебя. Что же это? неблагоприятные сводки с поля боя?

На этот раз терпение Эмиля истощилось быстро, для словесных игр он был в неподходящем настроении.

— Короче: что тебе нужно, Карлота?

— От тебя — ничего, — задрала царственный подбородок Карлота. — Почему ты считаешь, что всем от тебя что-то нужно?

— Потому что так оно и есть. Всем от меня что-то нужно. И тебе что-то нужно, раз ты сунула нос в Эдес, зная о моем скором возвращении.

— Моя дочь тяжко болеет, и я приехала помолиться Перайне о ее скорейшем выздоровлении. Вот и все. Ты тут ни при чем.

— Тащиться ради этого через полкоролевства? У вас в провинции что, не осталось храмов?

— Ты всегда был безбожником, — не совсем понятно заявила Карлота. — Почитаешь одну только Гесинду, на других тебе наплевать.

Эмиль пожал плечами.

— Не вижу связи между моей безбожностью и твоим приездом в Эдес. Кроме того, извини, ты не похожа на скорбящую мать, дни и ночи безотрывно проводящую у ложа больного дитя.

Карлота побагровела, набычилась, и стала поразительно похожа на брата.

— Да что ты знаешь о больных детях и материнских чувствах! Ты даже никого никогда не любил, потому что Гесинда забрала твое сердце!