Все могут короли - Крушина Светлана Викторовна. Страница 40

За полчаса до полуночи он покинул дворец. На нем было простое поношенное платье, и его легко можно было принять за загулявшего матроса с торгового судна. Оружия он с собой не носил, полностью полагаясь на свой Дар.

Осенняя ночь была сырой и промозглой, по улицам сеял мелкий противный дождичек. Эмиль, все еще укрытый своим заклинанием, широким шагом удалялся прочь от дворца. Он направлялся прямиком в храм Фекса.

Холодный ветер заставлял его сутулиться сильнее обычного; ежась под его порывами, Эмиль жалел, что не оделся теплее. Впрочем, долго разгуливать по улицам он сегодня не собирался.

Двери храма были не заперты, только лишь прикрыты, чтобы не выстуживать помещение. Эмиль тихо вошел внутрь и оказался в пустой полутемной зале, освещенной лишь светом нескольких свечей, горящих за алтарем, под огромным барельефом с изображением бегущего лиса. При таком освещении лис казался почти живым: он подергивал ушами и кончиком хвоста и переступал с лапы на лапу. Эмилю пришлось на секунду зажмуриться, чтобы отогнать наваждение, а когда он открыл глаза, то перед ним стоял долговязый человек в сером облачении жреца. На лицо его свешивался капюшон. От неожиданности Эмиль отступил на шаг назад.

— Доброй ночи, господин, — проговорил служитель Фекса очень тихо, почти прошелестел. — Вы хотите помолиться? Сожалею, но сейчас не совсем подходящее время. Но, если у вас какая-то особая нужда, я мог бы…

— Да, у меня особая нужда, — ответил Эмиль, тоже невольно понижая голос, но все равно его слова рокотом отдались по пустому залу. — Я хотел бы видеть вашего гильдмастера.

Жрец остро взглянул на него — глаза сверкнули из-под капюшона, — и спросил скептически:

— Ночью?

— Я слышал, — в тон ему отозвался Эмиль, — что ваша братия ведет преимущественно ночной образ жизни.

— Ночью наши братья, как и все честные люди, спят. Господин гильдмастер не принимает посетителей так поздно, — долговязый подумал и добавил: — Он вообще не принимает никого, кому не назначал встречу.

— А если мне назначена встреча?

— А она вам назначена? — служитель Фекса уже не скрывал усмешки.

— Нет, — честно сказал Эмиль. — Но гильдмастера я все-таки хотел бы увидеть. У меня к нему важный разговор.

Можно было бы не терять время на всю эту болтовню, а сразу приступить к непосредственной ментальной обработке собеседника. В этом случае Эмиль уже через пять минут был бы препровожден к гильдмастеру, уж в этом он не сомневался. Но это было бы слишком уж просто, Эмиль обычно приберегал подобные приемы под конец, когда другого способа убедить человека не оставалось. Зачем упускать случай лишний раз показать, что ты и без ментальной магии чего-то стоишь? Косвенное воздействие голосом, жестами и взглядами производило на людей не меньшее, а большее впечатление, чем прямое ментальное давление.

— Я не настаиваю, чтобы вы провели меня к нему немедленно, — продолжал он, проникновенно глядя собеседнику в глаза (было это нелегко, поскольку глаза затенял капюшон). — Передайте ему мою просьбу о встрече и, я уверен, он сам выйдет ко мне.

— Он вас знает? — с кислой улыбкой спросил долговязый. — Я передам ему вашу просьбу. О ком мне сообщить господину гильдмастеру?

— Передайте, что его желает видеть Барден.

Короткая пауза, затем жрец расхохотался, уже не стараясь казаться вежливым. Капюшон его съехал на затылок, открывая ничем не примечательное сероватое лицо с некрасивым носом.

— Император Барден? А почему не сам старик Фекс? Ах, молодой господин, да вы шутник!

С полминуты Эмиль слушал его смех, равнодушно посматривая по сторонам, потом ему надоело. Никаких знаков власти у него при себе не было, и убедить жреца в том, что он действительно тот, кем назвался, он мог одним-единственным способом. Он чуть повернул голову и глянул на долговязого в упор. Смех перешел в судорожный кашель, служитель Фекса сначала побелел, потом посерел и рефлекторным движением поднес руку к горлу. Глаза его широко раскрылись, он не мог отвести взгляд от Эмиля, хотя и явно пытался это сделать.

— Вот так, — спокойно сказал Эмиль. — Не пугайтесь, я не собираюсь причинять вам боль. У вас перехватило горло? Сейчас это пройдет, когда вы откашляетесь.

— Ва… ва… ваше вели… — он задыхался, жадно глотал воздух, давился им и никак не мог остановить кашель. Его лицо начало багроветь.

Эмиль досадливо поморщился. Похоже, что он не рассчитал силы, или оппонент оказался слишком уж хлипким. Так или иначе, но уже небольшое (даже можно сказать — мягкое) ментальное воздействие оказалось для него серьезным испытанием.

Надо было как-то исправлять ситуацию. Эмиль подошел вплотную к жрецу, взял его обеими руками за плечи приблизил свое лицо к его. Жрец затрясся под его руками, как в припадке, и сделал еще несколько глубоких судорожным вздохов, после чего на некоторое время вообще как будто перестал дышать. Зато кашель прекратился, а лицо его стало медленно бледнеть, начиная с кончика носа. Эмиль внимательно наблюдал за происходящими изменениями, и когда счел, что жрец оклемался достаточно, отпустил его и снова отступил назад. Теперь жрец смотрел на него со смесью благоговения и ужаса.

— Так вы доложите обо мне своему гильдмастеру, — спокойно сказал Эмиль.

Служитель Фекса часто закивал, развернулся и быстро удалился, спотыкаясь на каждом шагу. В ожидании его возвращения Эмиль, от нечего делать, пошел вдоль стен, разглядывая фрески. Фрески были старинные и очень красивые, за много лет их краски ничуть не поблекли. Как видно, над ними трудился большой мастер. Особенно Эмилю понравилась картина, изображавшая знаменитое состязание Гесинды и Рондры, судьей на котором выступал Фекс.

Он не успел завершить полный круг, когда вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Чей-то взгляд неотрывно сверлил спину. Эмиль обернулся, обвел глазами зал, но никого не увидел. Ему не примерещилось, в этом он был уверен. В подобных вещах он никогда не ошибался.

Тревоги он не испытывал. Раньше, в юности, он очень нервничал, когда его разглядывали, но теперь он уже к этому привык. Оказалось, что к всеобщему вниманию привыкнуть даже вовсе не трудно. Поэтому он спокойно повернулся обратно к фреске и продолжил ею любоваться.

— Ваше величество любит живопись?

Голос раздался прямо за спиной, причем шагов Эмиль не слышал. Он не спеша обернулся и встретился взглядом с черными глазами остроносого мужчины. На мужчине было черное длинное одеяние с глухим воротом. Его однообразие нарушал только кулон в виде лисьей морды, болтающийся на длинной цепочке на уровне живота. В руках у мужчины была лампа. Он спокойно смотрел на Эмиля, чуть склонив к плечу седую голову.

— Этим фрескам, полагаю, не менее ста лет, — сказал Эмиль.

— Все двести, ваше величество, все двести. Я, признаюсь, удивлен. Никогда не слышал, чтобы о вас говорили как о ценителе искусства.

— Вы правы, я не очень-то хорошо в этом разбираюсь. Но росписи, действительно, прекрасны.

Какой странный получается разговор, подумал Эмиль. Он знает, кто я, а я знаю, кто он, и тем не менее мы стоим посреди ночи в храме и мирно беседуем о старинной живописи, как будто нам больше не о чем поговорить.

— Я польщен и удивлен в равной степени, — продолжил седой гильдмастер. — Никак не ожидал увидеть вас в моем храме… да еще в такой неурочный час. И я должен извиниться за своего подопечного. Он вел себя не слишком почтительно. Простите его — он не признал вас.

Едва заметным наклоном головы Эмиль дал понять, что принимает извинение. Он не отрывал взгляд от лица гильдмастера, а тот, в свою очередь, внимательно и пристально изучал его лицо. Глаза его выражали исключительно сдержанное любопытство.

— Вы так молоды… — проговорил гильдмастер тихо. — Простите, ваше величество, я только хотел сказать, что… что ваши дела, известные мне, заставляют думать о вас как о человеке гораздо более зрелом. Да, власть вынуждает взрослеть человека быстрее. Вы очень похожи на вашего деда, ваше величество, — вдруг добавил он.