Хранительница врат - Цинк Мишель. Страница 43

— Ох, ради всего святого! — Луиза стоит в нескольких шагах от нас. — Идиллично до отвращения: первый раз поссорились — и тут же помирились! Кстати, картины тут развешаны совсем неинтересные. Может, теперь пойдем к Соне? А?

Я со смехом отстраняюсь от Димитрия.

— Пошли.

Мы проходим по коридору и перед самой стеклянной дверью сворачиваем направо. Димитрий без колебаний подходит к простой деревянной двери, перед которой сидит в кресле пожилая Сестра — тоже, должно быть, страж, только уже иного рода. Она вышивает блестящей зеленой нитью по тонкой белоснежной ткани.

— Сестра… — Димитрий склоняет голову, и мы с Луизой повторяем его приветствие.

Та кланяется в ответ, и на этот раз я встречаю взгляд, исполненный доброты и теплоты. Ничего не сказав, она открывает дверь и впускает нас в комнату, а сама остается снаружи.

Не знаю, чего я ожидала, но в комнате тепло. Так вот что со дня нашего прибытия в Алтус Соня звала своей обителью — просторное помещение, где у одной стены стоит диван с массой подушечек, а у другой широкая кровать, застеленная мягким покрывалом. Напротив входной двери расположена высокая двойная дверь, открывающаяся в засаженный цветами центральный дворик. Откуда-то я знаю: стоит только переступить порог — и там окажется Соня. Я без колебаний направляюсь туда.

Выйти во дворик — все равно что шагнуть в другой мир. Вдоль дорожки к зданию растут жасмин, гортензии и пионы. Мягкий воздух пропитан дыханием океанского бриза, вплетенного в саму ткань существования Алтуса. Пожалуй, я больше никогда не смогу ощутить себя дома вдали от него.

За дальним рокотом моря различимо негромкое журчание. Димитрий поднимает брови в безмолвном вопросе, и я иду по усыпанной гравием дорожке на звук воды, за угол. Да, так я и знала — в центре дворика, над грудой камней, весело бьет небольшой прелестный фонтан, словно приглашая меня омыть руки в прозрачной воде. Я бросаюсь бегом вперед, но не к фонтану, а к скамейке подле него, где сидит Соня.

Услышав шорох шагов на гравии, моя подруга встает, и в синевато-льдистых глубинах ее глаз я замечаю нерешительность и страх. Я без размышления, инстинктивно кидаюсь к ней, и через секунду мы уже обнимаемся, смеясь и плача одновременно.

— О силы небесные, Лия! Я так по тебе скучала! — Голос Сони приглушен слезами.

Я отступаю на шаг и гляжу на нее: темные круги под глазами, поблекшая кожа, хрупкое тельце исхудало до невозможности…

— Как ты? Расскажи мне.

Соня мнется в нерешительности, но потом все же кивает.

— Давай сядем. — Она тянет меня за руку и вдруг опасливо оглядывается на Димитрия и Луизу. — Простите, — застенчиво добавляет она. — Я с вами не поздоровалась.

Димитрий улыбается.

— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

Она ненадолго задумывается, как будто это вовсе не такой уж и простой вопрос.

— Кажется, получше.

Он кивает.

— Хорошо. Оставить вас одних?

Соня качает головой.

— Говорят, ты сын Алтуса. Значит, ты и так все знаешь. Оставайся, я не против. И… Луиза, ты тоже останься, пожалуйста.

Соня пристыженно глядит в глаза Луизе. Не знаю уж, почему — потому ли, что рьяно пыталась убедить меня в предательстве Луизы, или из-за своего предательства, — но она еле смеет поднять на Луизу глаза.

Луиза ободряюще улыбается Соне и садится на скамью рядом с нами. Димитрий, джентльмен до мозга костей, присаживается на один из широких камней, ограждающих фонтан. Несколько неловких секунд мы сидим молча. Никто не знает, с чего начать. Лишь раз, один только раз взгляд Сони опускается на мое запястье. Я втягиваю руку поглубже в рукав, пряча медальон, и встречаюсь с Соней глазами. Она торопливо отворачивается.

Димитрий обводит взглядом сад.

— Я уж и забыл, как тут красиво. С тобой хорошо обращаются? — спрашивает он Соню.

— Да, конечно. Сестры очень добры ко мне, учитывая… учитывая все обстоятельства.

Бледную кожу Сони заливает жаркий румянец стыда, и мы снова умолкаем.

Димитрий встает, вытирает руки о штаны.

— Ты уже гуляла на свежем воздухе? Я имею в виду — не тут, в садике, а за стенами, на воле?

— Один раз, — отвечает Соня. — Вчера.

— Одного раза мало. Здесь так красиво, за один раз не налюбуешься. Давайте пройдемся, а?

26

Мы выходим через стеклянную дверь в дальнем конце коридора — и перед нами раскидывается море, сверкающее под солнечными лучами. Хотя оно далеко внизу, запах моря здесь сильнее и крепче, чем где бы то ни было еще в Алтусе. Димитрий наклоняется к моему уху, почти касаясь его губами.

— Что скажешь?

У меня просто дух захватывает. Я не нахожу слов, чтобы воздать должное этой красоте, а потому улыбаюсь в ответ.

Димитрий протягивает руку к моим волосам, и глаза его темнеют от какого-то чувства, весьма похожего на страсть. Как ни странно, он отводит руку — в ней зажат гребень слоновой кости, подаренный мне отцом.

— Еще чуть-чуть, и выскользнул бы, — поясняет Димитрий, отдает гребень мне и поворачивается к нашим спутницам. — Чудесный день для прогулки. Грех было бы упустить.

Он проворно шагает вперед, оставляя нас втроем, а я в который раз дивлюсь его способности делать и говорить именно то, что сейчас более всего нужно.

Мы с Соней и Луизой молча идем дальше. Ветер треплет нам волосы, играет складками платьев. На ходу я машинально потираю гребень — но приятная гладкость слоновой кости ничуть не помогает унять гнев, бурлящий в моем разуме.

Наконец Соня нарушает молчание и тихонько вздыхает.

— Лия, я… мне так стыдно. Последних дней в лесу я толком не помню. — Она отворачивается, глядит вниз, точно черпает силы в море внизу под обрывом. — Я знаю, что делала ужасные вещи. Говорила ужасные вещи. Я была… не в себе. Прости меня.

Я с трудом нахожу слова для ответа.

— Дело не в прощении. — Я обгоняю подруг, надеясь быстрой ходьбой обуздать прилив горечи, что слышу в своем голосе и чувствую в сердце.

— Тогда… в чем? — с отчаянием спрашивает Соня.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к морю.

Звука шагов по гравию не слышно — значит, Соня с Луизой остановились у меня за спиной. Так много слов кипит у меня в голове, так много вопросов и обвинений… Не меньше, чем песчинок на пляже. Впрочем, сейчас значение имеет только один вопрос.

Я снова оборачиваюсь к Соне.

— Как ты могла?

Плечи ее обмякают. Это смирение, эта слабость пробуждают во мне не сочувствие и сострадание, а лишь все сильнее разгорающееся пламя, которое я с трудом сдерживала с той самой ночи, когда проснулась и обнаружила, что она прижимает медальон к моей руке. На один жуткий момент я цепляюсь за возможность выплеснуть чувства наружу.

— Я доверяла тебе! Верила тебе во всем! — яростно выкрикиваю я и швыряю в Соню гребень. — Как тебе теперь доверять? Как тебе вообще когда-нибудь доверять?

Соня вздрагивает и отшатывается, хотя гребень, конечно, не слишком грозное оружие. Наверное, в том-то все и дело: даже сейчас я все равно люблю Соню. Все равно не могу причинить ей вред, хотя и сдержаться тоже не могу.

Луиза делает шаг вперед, словно желая защитить Соню, заслонить ее от меня. От меня!

— Лия, прекрати.

— С какой это стати, Луиза? — спрашиваю я. — Почему мне нельзя задать вопросы, которые все равно надо задать, пусть они и страшат нас?

Снова воцаряется молчание. Сказать нечего. Я говорю правду — и мы все это знаем. Да, я и в самом деле скучала по Соне. Я и в самом деле люблю ее. Но нельзя закрывать глаза на вещи, которые могут слишком дорого нам обойтись, которые могут стоить нам жизни.

Луиза подходит ко мне. По дороге она наклоняется, подбирает горсть камушков и, остановившись на самом краю обрыва, забрасывает их в море. В тщетной попытке отвлечься мы следим за их полетом вниз, но с высоты не видно, как они падают в волны.

— Лия права. — Я поворачиваюсь на звук Сониного голоса. Она подобрала мой гребень и разглядывает его так пристально, точно он содержит ответы на все наши вопросы. — Я не оправдала вашего доверия. Теперь никак нельзя знать наверняка, что в следующий раз, когда падшие души попытаются меня использовать, я окажусь сильнее — хоть я и надеюсь, что следующего раза не будет. Они… — Соня ненадолго прерывается, а потом продолжает далеким, глухим голосом: — Они предстали предо мной не как падшие души, а в облике моей… моей матери. — Соня поворачивается ко мне, и в глазах ее плещется боль. — Я встретила ее на Равнинах. Она раскаивалась, что отослала меня жить с миссис Милберн — мол, сама не понимала, что творит, надеялась, что миссис Милберн поможет мне понять мою силу. Так чудесно было — снова обрести мать, пусть даже в ином мире.