Не будите Гаурдака - Багдерина Светлана Анатольевна. Страница 211
— Ксук, маленький, ксук, ксук! — с негодованием отринув полный укоризны мысленный образ своего возлюбленного, проворковала принцесса. — Ксук! Ну, бери же, бери!
— Ксук, ксук, ксук!!! — схватил презент обеими лапками, моментально засветившимися зеленым, и радостно заверещал втук. — Ксук, ксук, ксук, ксук!!!
Показалось ли принцессе, или снаружи действительно всё замерло в один момент? Лианы устало обвисли, ветки сделали вид, будто не двигались с природой отведенного им места со дня вырастания, корни смущенно зарылись в землю, не забыв выпустить из цепких объятий ноги и копыта пленников…
И, как по команде, воздух, еще наполненный летающей, как пух во взятом штурмом отрядом лис курятнике, древесной трухой вперемешку с оборванными листьями и выдранной травой, огласился восторженными криками:
— Ксук, ксук, ксук, ксук!!!..
В следующую секунду у дупла собрались, наверное, все втуки этого леса, если не всего Сумрачного мира.
— Ксук, ксук, ксук, ксук!!!..
— Ой…
— Ксук, ксук, ксук, ксук!!!..
— Ох…
— Не ксук?.. Не ксук?..
— Дай… дай им… что-нибудь… красивое… — простонал с земли пришедший в себя Друстан. — Срочно!..
— Им?.. — проявила чудеса сообразительности ошеломленная гвентянка.
— Да, им! Скорее! — мотая разбитой головой, с трудом приподнялся на локте знахарь. — Быстрей! Пока они снова не всполошили лес!
— Не ксук?..
Деревья недовольно заскрипели.
— Да, конечно… — испуганно пискнула принцесса и принялась дрожащими руками разграблять ювелирный супермаркет, именуемый непосвященными ее персональной бижутерией.
Сережки, колье, ожерелье, браслеты, кольца, перстни, гребни, заколки, шпильки, цепочки, подвески — всё пошло в дело, а, точнее говоря, в дрожащие от нетерпения маленькие ручки втуков.
Когда фамильные реликвии гвентянской короны кончились, в ход были пущены разноцветные пузырьки и склянки Друстана, медные украшения пришедших в себя сиххё, мистические символы единения с природой Огрина (Впервые за всю историю своего существования примененные друидом по назначению), и даже — для двух самых последних и робких втуков — обручальное кольцо и усаженные опалами ножны кинжала Ивана…
Получив сувенир, зверюшки радостно прижимали его к серым пушистым грудкам, кивали круглыми головками, словно благодаря, засовывали подарок в сумку на животе, и резво взбегали на позеленевших светящихся лапках под самые кроны успокоенных деревьев.
— Ксук, ксук, ксук!.. — довольно приговаривали они.
— Ксук, ксук!..
— Втуки, втуки, втуки, втуки…
— Втуки, втуки, втуки… — разбегалось по всем сторонам задремавшей удовлетворенно чащи.
— Втуки…
Через полминуты перестук деревянных молоточков стих, ровно его никогда и не было.
Зато лесную идиллию прорезал хриплый голос Кримтана, только что спустившегося с самого высокого дерева (Причем половину пути он проделал точно так же, как и поднимался), куда его затянула несколькими минутами ранее развоевавшаяся лиана.
— Эй, народ! Чего встали?! Собираемся, идем, идем! Рты не разеваем! Гайны близко!
Очнувшись от чар втуков, беженцы суетливо подхватили поводья единорогов и, поддерживая и подбадривая друг вымотанного вусмерть друга, упрямо и из последних сил зашагали вперед — без надежды, без воодушевления, без переломанных взбесившимся лесом луков и стрел, с одними поспешно затачиваемыми на ходу почти бесполезными против прочных черных шкур их врагов мачете.
Сколько бы не оставалось им жить, легкой добычей гайнов они не станут никогда…
За спинами их тихо, еле слышно, раскатилось и донеслось до их слуха знакомое дробное постукивание деревянных молоточков.
— Втуки, втуки, втуки, втуки…
— Втуки, втуки, втуки…
— Ксук? Ксук? Ксук?..
А меньше чем через минуту взбешенный гул, треск и шум живого леса ударной волной догнал беглецов, заставляя втянуть головы в плечи и поморщиться от живых еще воспоминаний, кровоточащих порезами и ссадинами, саднящих шишками, ноющих синяками и растяжениями.
Домнал, ласково придерживая вывихнутую в плече левую руку, вопросительно взглянул на идущего рядом исцарапанного, помятого лукоморца.
— Ксук? Ксук?
— Не ксук, — уверенно покачал головой тот.
Словно у них волшебным образом прибавилось сил, разведчики расправили плечи, полной грудью вдохнули воздух, влажный, напоенный ароматами чужого, древнего и таинственного леса и переглянулись.
— Я бы даже сказал, совсем не ксук, — покривились в невольной улыбке уголки разбитых хулиганствующим корнем губ Домнала.
Царевич подумал, прислушался еще раз, и медленно опустил голову в подобии осторожного кивка.
— …а я говорю, вашим мерзким тупым гайнам никогда не додуматься до того, что пришло в голову Друстану! — сзади, в толпе женщин и детей, почти в это же время пылко говорила принцесса, гордо взирая на Сионаш. — Хоть он и не умеет владеть мечом, как Айвен, или стрелять из лука, как Амергин, но он такой сообразительный, такой образованный!..
— Уметь сочинять стихи, конечно, хорошо, — уклончиво пожала костистыми плечами не убежденная гвентянкой старуха. — Но и знать, как проткнуть врага мечом или стрелой, лишним здесь никогда не бывает.
— Орудовать сталью могут все, — живо откликнулась Эссельте. — А придумать, как напугать гайнов или улестить втуков…
— Если бы не он, неизвестно, где бы мы сейчас были, — признал справедливость слов Эссельте откуда-то из-за ее плеча Аед.
— Вот именно! — торжествующе воскликнула гвентянка и украдкой кинула испытующий взгляд на шедшего поодаль справа и чуть впереди лекаря.
Тот не слышал, встревоженно погруженный в прощупывание пульса перекинутой через седло единорога раненой девочки из Рудного.
— А еще он самый лучший знахарь в Гвенте! — вполголоса, но убежденно заявила принцесса, и осторожно кинула уже совсем другой взор — на чуть приотставшего для беседы с Арнегунд Огрина.
Но и тот ее, к счастью, не услышал.
— Тебя послушать, девушка, так твой жених не Иван, а Друстан, — ухмыльнулась и подмигнула хитро прищурившейся Сионаш Боанн.
Эссельте сердито вспыхнула и вздернула чумазый носик.
— Друстан?.. Вы ничего не понимаете! Причем тут Друстан? Ну, причем тут Друстан?! Друстан тут вообще ни причем!..
Женщины сиххё пожали плечами, обменялись смеющимися взглядами за ее спиной, но ничего не сказали.
Сказано «ни причем» — значит, ни причем.
Чего ж тут непонятного?
Подозрения, чересчур робкие и пугливые, чтобы даже подумать о том, чтоб перерасти в надежды, оправдались, когда через двадцать минут разведчики из арьергарда догнали молчаливый, переставляющий ноги из последних человеческих и не очень сил караван с вестью о том, что преследования — как и преследователей — больше нет.
Слишком измотанные физически и морально даже для празднования чудесного избавления, беглецы — сиххё, люди и единороги, как один — безмолвно опустились на траву кто где стоял, и замерли, закрыв глаза.
Они победили.
Они живы.
Они могут идти вперед.
Или возвращаться.
И жить по-старому.
И забыть сегодняшнее бегство как страшный сон.
Но что-то в глубине каждой сиххской души подсказывало, что вернись они на старое место, или продолжи путь в Плес и останься жить там, прежней их жизнь уже не будет никогда.
Однажды попробовав крови жертвы, хищник не успокоится, пока не прикончит ее.
Не стало этих гайнов — придут другие. Не сегодня — так завтра. Не завтра — так послезавтра. Не послезавтра — так через месяц, через полгода, через год… И это время, украденное у судьбы, будет идти не вперед, а назад, обратным отсчетом до того неопределенного, но неотвратимого дня, когда утром, или вечером, а, может, ночью, патрульные поднимут всех на ноги тревожным криком «Гайны идут!».
И это станет началом их конца, конца существования сиххё в Сумрачном мире.
Во всех мирах, если быть точными.
И выход из страшного и отчаянного положения был сейчас только один: идти дальше. В Плес. Туда, где ждало их спасение.