Дочь горного короля - Геммел Дэвид. Страница 18

– Но она жива? Ее не убили?

– Жива, но оставленные ими рубцы будет носить всю жизнь, а ее страдания сполна отольются их соплеменникам.

– Что мне делать? Скажи!

– Жди здесь, со мной. На все свои вопросы ты получишь ответ.

Уил Стампер сидел в таверне «Синяя утка» и пил уже пятую кружку, тщетно пытаясь залить свой стыд. Релф протолкался через толпу и подсел к нему, улыбаясь во весь рот.

– Похоже, я тебе больше не должен? Я ж говорил, что пробуравлю ее еще до полуночи.

– Сделай милость, заткнись.

– Да что с тобой такое, Уил? Разве плохо мы позабавились? Ты своего тоже не упустил, а уж капитан скакал, что твой кролик. Оказывается, и у дворян на заднице чирьи бывают.

Уил единым духом осушил полкружки. Крепкое пиво начинало туманить голову.

– Никогда этого раньше не делал и впредь не буду. Лета дожидаться не стану, завтра же уеду на юг. И какая нелегкая меня сюда занесла!

– У тебя кровь на руке. Укусила, да?

Уил дернулся и вытер засохшую кровь о штаны.

– Это не моя. – Он отвернулся, но Релф заметил, что по щекам у него катятся слезы.

– Что на тебя нашло? Ты из-за мальчика? Он поправится, Уил, вот увидишь. Брось, на тебя это не похоже. Дай-ка еще налью. – Релф встал, но Уил удержал его за руку.

– А тебе ничего? Ее всю избили, изрезали, опоганили, а тебе ничего?

– Ты тоже не больно терзался тогда, да и с чего терзаться? Завтра ей еще и не так достанется. По крайней мере удовольствие получила. Наше дело маленькое, нам капитан приказал. Чертовы зубы, Уил, для чего ж еще созданы шлюхи?

Релф ушел за новой порцией. Уил мутным взглядом смотрел ему вслед, слушал хохот выпивох и представлял свою жену в той темнице.

Релф пришел с двумя кружками.

– На вот, хлебни, полегчает. В казарме скоро будут в кости играть – не хочешь попытать счастья?

– Нет, я домой. Скажу Бетси, чтобы укладывалась.

– Подумай как следует, Уил. На юге наемники никому не нужны – как жить будешь?

– Как-нибудь.

– Эк сказанул! У тебя семья, сынишка хворает. Как ты его повезешь, за что их погубить хочешь? Прямо не знаю, чего тебя так разбирает. Ну, сунул хрящик в мягонькое, так что ж теперь, всей жизни конец? Дурь это, братец. Ступай домой, выспись. Утром увидишь все по-другому.

– Где там. Мне сорок два, и я всегда жил по правилам, которые в меня вбил отец. Слышал ты когда, чтоб я лгал? Украл я хоть что-нибудь?

– Нет, ты у нас прямо святой – ну и что с того?

– Я предал все, чем жил раньше, вот что. Дурное дело мы совершили, хуже того – гнусное.

– Ну, понес. Можно подумать, она раньше мужика не видала. Да и какая разница? Утром ей все одно смерть. Ты ж слышал, что капитан говорил – ей выжгут глаза и вывесят подыхать в клетке. Что мы такого сделали-то по сравнению с этим? Давай доведу тебя до дому, сам не дойдешь.

Оба заковыляли к двери.

– Надо было остановить это, – бормотал Уил, – а я сам… Что я Бетси скажу?

– А ничего. Придешь домой и спать ляжешь.

Сменного тюремщика звали Оуэн Хантер. Когда он заступил, ему рассказали о пропущенной им забаве. Оуэн был нижнесторонний, и в жены ему досталась настоящая ведьма. Сидя за столом при свете факела, он попытался вспомнить, давно ли получал от женщины удовольствие. Выходило, что больше трех лет назад, если не считать той шлюхи из переулка.

Слушая смачный рассказ своего товарища, он улыбнулся и даже сказал: «Эх, жизнь». Все это могло случиться, когда караул нес сам Оуэн, кабы он не поменялся с другим.

Сейчас, в одинокие часы службы, его грызла досада. Мало ли баб, так нет, угораздило его жениться на Клорри, языкатой подлюге. Одно паскудство кругом. Он, как и другие солдаты, слышал, что приключилось с бароном. Лекари и теперь с ним возились, поили его дорогими снадобьями от боли.

В подземелье было тихо, только факел шипел. Оуэн встал, потянулся, вспомнил слова счастливца-предшественника: «А задница-то! Говорю тебе, Оуэн, такое не забывается».

Он снял со стены факел, прошел мимо четырех пустых камер к запертой двери. Открыл решетчатый глазок, заглянул внутрь. Окна там не было, факел светил плохо. Он отодвинул засов, открыл дверь. Женщина лежала на полу, раскинув ноги. На лице, на ляжках, на груди запеклась кровь. Оуэн подошел ближе. Она еще не пришла в чувство. Он видел, какая она красивая, несмотря на раны. Волосы при свете мерцали серебристо-красными бликами, даже лобок был серебряный. Сама стройная, высокая, груди крепкие. Один сосок еще кровоточил. Оуэн опустился на колени, провел рукой по бедру женщины. Погладил серебряный бугорок, просунул внутрь указательный палец.

Он решился, встал, поместил факел в кольцо на стене. Стянул штаны, пристроился меж ее ног, притянул к себе ее бедра. Всем можно, а ему нет? Почему бы Оуэну Хантеру тоже не поразвлечься немного?

Она взвилась, и это было последнее, что он видел в жизни. Руки у него были заняты, и женщина ткнула двумя пальцами правой ему в глаза. Мир исчез в ярком, невыносимо мучительном сиянии.

Сигурни застонала. Ребра болели, но это было ничто по сравнению с режущей болью внутри. Она отпихнула тюремщика, поднялась на колени, и ее вырвало. Все ее существо молило об отдыхе, о покое, но она заставила себя встать. Стражник заворочался. Она сняла у него с пояса кинжал и вонзила ему в затылок. Он дрыгнул ногами, зацепил койку, захлебываясь собственной кровью. Она вытащила кинжал, приставила к его спине, надавила всей своей тяжестью. Лезвие вошло между ребер в легкие. Теперь он затих. Под телом расплывалась лужа мочи. Сигурни присела на койку, оглядела камеру, примечая каждый камень, каждую крысиную нору. Увидела свои брошенные в угол штаны, надела. Тесемки на поясе перерезали. Она сняла ремень с тюремщика, проткнула ножом еще одну дырку, подпоясалась.

Болело все. Губы распухли, щеки посинели. На правой ягодице и левом бедре обнаружились ножевые порезы. Тюремщик снова зашевелился. Ей не верилось, что он все еще жив. Она вытащила нож из спины, полоснула его по горлу. Кровь хлынула на каменный пол. Сигурни перевернула тело на спину, принялась кромсать низ живота. Остановилась она обессиленная, с покрытыми кровью руками.

– Надо выбираться отсюда, – сказала она себе. – Надо найти их.

Под конец, когда двое на нее помочились, она только притворялась, что лежит без сознания. Тот мелкий, Релф, говорил о таверне «Синяя утка». Она знала это заведение, расположенное неподалеку от Рыночной улицы.

С ножом в руке она вышла в коридор. Ноги подогнулись, и ее снова вырвало.

– Будь сильной, – с укором сказала она. – Ты Сигурни-Охотница, не какая-нибудь неженка.

Дойдя до темной лестницы, она начала подниматься. На середине послышались чьи-то шаги, и она остановилась, прижавшись к стене.

– Эй, Оуэн, – позвал кто-то сверху, – я уж домой собрался, да подумал, не отчехвостить ли ту бабу еще разок. Хочешь?

Из темноты появился здоровенный пузатый стражник. Сигурни вонзила кинжал прямо в пузо, рванула вверх.

– О Боже! – вскрикнул солдат, плюхнувшись на ступеньку.

Она выдернула нож, подошла вплотную.

– Хочешь меня отчехвостить, равнинный житель? Хочешь со мной полюбиться?

– Сжалься, не убивай!

– Это ты укусил меня за грудь, жирный ублюдок. Отведай-ка этого! – Она просунула нож между его зубов, вогнала по самую рукоять.

Стражник замолотил руками, но она уже села ему на грудь и перерезала горло. Когда он перестал биться, она оскопила его так же, как первого. Медленно поднялась наверх, отворила дверь. Освещенный луной двор был пуст, лишь в воротах сидел часовой, глядя в сторону города.

Он даже не успел понять, что умирает. Сигурни, слабая, вся в крови, вышла на тихую улицу.

«Эбби погибла, пытаясь спасти меня. Я тоже все равно что мертва, – думала Сигурни. – Они убьют меня, ибо у меня недостанет сил разыскать их всех». Мысль о близкой смерти не пугала ее. Она передвигала ноги лишь благодаря жажде мщения, древней, как самые горы. В кланах нравы суровые и нет краснобаев-законников. Обидчиков наказывают сами обиженные, а с убийцами расправляются воины, назначенные лордом-ловчим. Правосудие вершится быстро и беспощадно.