Хозяин таёжного неба (СИ) - Лукин Андрей Юрьевич. Страница 2

Так что, возможно, дорогой читатель, внесёте и вы со временем свой скромный вклад в дело укрепления правопорядка. Кого бы ни посадили, общество будет удовлетворено: нечего чикаться с мерзавцами! Я, допустим, верю, что вы невиновны, но прочим-то какая разница?

Редкий случай: до перехода на оперативную работу Алексей Михайлович Мыльный боролся с экономическими правонарушениями и, надо заметить, ничуть не хуже, а подчас даже и лучше других. Скажем, видит, что раскрываемость у него низковата, – вызывает повесткой некрупного, давно уже облюбованного бизнесмена.

– Садись, – говорит, – пиши.

– Чего писать? – недоумевает явившийся.

– Чистосердечное признание.

– Ка-кое, в баню, признание?!

Мыльный поднимает задумчивые глаза, прикидывает.

– Н-ну, примерно этак… на год условно. Опять же явка с повинной зачтётся.

– А если не напишу? – ерепенится бизнесмен.

– А не напишешь, – объясняет со скукой Мыльный, – нагрянем – накопаем на три года строгого режима. Оно тебе надо?

То есть с отчётностью был ажур и претензий к Алексею Михайловичу ни у кого не возникало. Мент как мент. Если бы не гнездилась в нём одна, но пагубная страсть. Стоило Мыльному вцепиться в крупное дело, выпадал человек из социума и становился полным отморозком. Вынь ему да положь настоящего преступника! На родственника мэра ордер затребовать – это ж додуматься надо было! Как будто мало ему других подозреваемых!

Стали думать, куда бы определить невменяемого мента, чтобы в кратчайшие сроки выгнать за профнепригодность. А на оперативную работу! Сами подумайте: какой из экономиста опер? В убойный отдел его, к полковнику Непадло, к Герману Григорьевичу! Тем более, что полковник тоже каким-то боком доводился родственником мэру, словом, пощады от такого начальства ждать не следовало.

И началась чертовщина. Первого убийцу Мыльный изловил менее чем за час, причём минут сорок из указанного времени потрачено было на тщетное лазание по белёному подвалу в поисках вещественных доказательств. Ничего не нашли, перемазались с ног до головы, выползли на воздух, закурили в расстройстве. И вдруг идёт мимо мужичонка – весь точно в такой же извёстке.

– А ну-ка, мужик, – встрепенулся Мыльный, – иди сюда…

Оказалось: он! На место преступления потянуло придурка. Хоть бы почистился сначала!

Дальше – больше. То ли чёрт помогал Алексею Михайловичу, то ли зря он восемь лет просиживал штаны в ОБЭПе. Сразу надо было в опера подаваться.

В итоге Герман Григорьевич Непадло уже не знал, огорчаться ли очередному успеху ненавидимого подчинённого или же, напротив, радоваться.

Вот и славно. Вот и сработались.

Должно быть, не раз и не два помянули менты покойного Лаврентия тихим матерным словом. Судите сами: вдову не заподозришь по причине отсутствия, ограбление отпадает, среди сослуживцев ни единого Сальери – настолько все были умные, что старались держаться от правдоискателя подальше (киллеры – они ведь тоже иногда промахиваются). И что остаётся? Остаётся профессиональная деятельность. То есть хуже не придумаешь.

От большой безнадёги потревожили бывшую супругу убитого, но, как и следовало ожидать, ничего хорошего из этого тоже не вышло. При первом упоминании имени жертвы яркая блондинка ударилась в слёзы и принялась взахлёб перечислять обиды, нанесённые ей Лаврентием при жизни в законном браке, причём каждая новая подробность увеличивала скорбь. Сами по себе сведения были небезынтересны, однако никакого отношения к данному делу не имели.

– Жил по ошибке и погиб по ошибке, – всхлипывая, подвела итог несостоявшаяся вдова.

Пожалуй, эта несколько загадочная фраза была единственной похвалой покойному. И то, согласитесь, довольно сомнительной.

– Точечные застройки, – собрав своих орлят, угрюмо говорил старший оперуполномоченный Мыльный. – Саня! Все его передачи насчёт точечных застроек. Последний месяц он только о них и базарил… Костя! Депутатов-взяточников мне. Каждого, кого он хотя бы раз назвал… Стихи кто-нибудь пишет?

Мыльный вскинул глаза. На молодых лицах оттиснуто было лёгкое недоумение.

– Я спрашиваю, стихи из вас кто-нибудь сочиняет?

Переглянулись, с ухмылкой покачали головами.

– Кончай лыбиться! – вспылил Мыльный. – Шуточки им!.. Славик!

– А чего я?

– Того! Кто полтора года на филфаке учился?

– Так меня ж отчислили…

– Ну по глазам же вижу, сочиняешь!

– Алексей Михайлович! Как перед Господом Богом…

Несколько секунд Мыльный неистово смотрел в глаза подчинённому, но тот не дрогнул.

– Бардак! – с отвращением подвёл черту старший опер. – Найдёшь того, кто сочиняет, возьмёшь у него стишки и перепишешь своим почерком… Объясняю: при Союзе писателей по четвергам собирается литературная студия. Вход свободный. Ты – начинающий поэт. Спросят, кем работаешь, сильно не ври. Скажешь: слушатель Высшей следственной школы…

– Понял…

– Ни хрена ты пока не понял! Про ёфикацию слышал?

– Нет.

– Значит, так. Существует Союз ёфикаторов. Задача у них – воскресить букву «ё».

– В Ульяновске памятник ей поставили, – сказал Костя. – Букве «ё».

Сказал – и тут же об этом пожалел. Задумчивый оценивающий взгляд начальства остановился на нём. К счастью, помедлив пару секунд, вернулся к Славику.

– Местное отделение ёфикаторов возглавляет Пётр Семёныч Пёдиков. Именно Пёдиков, а не Педиков, запомни! Так вот он ведёт эту самую литературную студию. Подружись, расспроси…

Вместо второй главы

Нет, не всё так плохо, как кажется. Вскоре выяснилось, что дело обстоит гораздо хуже. Негласные обвинения в адрес блюстителей правопорядка отпали сами собой, но ни милицию, ни прокуратуру это нисколько не обрадовало. Ранним утром в небольшом сквере возле фонтанчика дворниками был обнаружен ещё один мужской труп с теми же признаками насильственной смерти: затылок потерпевшего пробит тупым предметом, а на груди вырезано слово «ЖЁЛЧЬ».

– Сериал, – изрёк сумрачный опер Мыльный.

Не подвела его интуиция.

– Ты!.. – вскинулся полковник Непадло – и приглушил голос до шёпота. – Думай, что говоришь!

– Думаю, – ещё мрачнее отозвался опер.

– Вот и думай про себя!

Остолбеневший над трупом прокурор Серафимыч молча играл желваками и так сопел, будто минуту назад собственноручно передвинул служебный сейф. Негромкого разговора ментов он вроде бы не услышал, хотя сам наверняка был одолеваем той же безрадостной мыслью.

Однако, замалчивай не замалчивай, а от фактов никуда не денешься. Пару часов спустя (это уже в Управлении) настырный опер заявился в кабинет Германа Григорьевича.

– Сразу мне это «ё» не понравилось, – брякнул он с порога.

Полковник вспылил, хлопнул ладонью по столу.

– Раз «ё», значит, обязательно маньяк? – Тут он запнулся и с подозрением вперил взор в подчинённого. – В словарь, небось, заглядывал?

– Заглядывал.

– «Жёлчь»?

– «Жёлчь».

– Через «ё»?

– Через «ё».

Впрочем, сходство обоих происшествий бросалось в глаза и без сличения орфографии. Лаврентий Неудобняк возвращался с работы через тёмный парк, а Николай Пешко (так звали второго потерпевшего) примерно в то же время суток шёл через скверик, правда не с работы, а с литературного вечера, где читал стихи (стихи, стихи!) собственного сочинения. И в том, и в другом случае никаких намёков на сексуальные мотивы преступления не обнаружилось, да и до полнолуния было далековато. Хотя нашим маньякам, как известно, фазы луны не указ. Любая сгодится.

Первым делом, конечно, пересмотрели записи разоблачительных передач Лаврентия, уделяя на этот раз особое внимание орфоэпии. Всё верно: «аферу» Неудобняк произносил исключительно через «е». О речевых особенностях Николая Пешко судить было пока сложно. В библиотеке, где он выступал со своими стихами, ничего конкретного припомнить не смогли. Сказали, что несколько шепеляв – и всё. В поэтическом сборнике, напечатанном за счёт автора, слова «жёлчь» не нашлось. Частное издательство, выпустившее книжку, заверило, что буквы «ё» рукопись не содержала вообще.