Камбрия — навсегда! - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 81

Только Эйре с ирландкой разговаривать не стоит. Если вообще получится. А вот ему, иноземцу да монаху — в самый раз. И навность в местных делах извинительна, и в душу лезть — прямая обязанность. Если же сестра Немайн в это самое время пойдёт Гулидиену весточку передавать, вовсе хорошо. В подобном деле ревность — лучшая приправа. Вот так и округляются епархии: королева получится обязана епископу. Да и король тоже. Можно будет просить подчинения северных монастырей. Валлийские монахи, конечно, себе на уме. И сотня Адриану не замена! Но больше священников взять неоткуда. А приманка им будет знатная: десятина с гленских земель, с Кер-Тафа, когда его построят, с Ронды…

А Немайн достанутся благодарность короля и острая ревность королевы. Что в считанные месяцы, если не дни и недели, поглотит эту благодарность, как пучина — дырявый челн. Если только… Скорей всего, Августина сама уже знает, как вести партию дальше. Но если нет — нужно вовремя оказаться рядом и дать добрый совет. А ещё почаще говорить с Кейндрих. И лучше начинать, не откладывая!

Анне ход понравился. Первый, под Кер-Мирддином, она и не запомнила толком. А тут хорошо: залитые маслом лампы через каждые два десятка шагов, стража, на случай, если саксы полезут навстречу — ну и масло в светильники подливать. Пара бардов-аннонцев возятся с дубовой панелью, маскирующей проход. Открывается тяжело, а повредить — опасно. Если верить Сибн, ход ведёт не просто в подвал базилики. Помпезное здание, некогда служившее присутствием префекта западной Британии, после переноса административного центра провинции в Кер-Леон, служило языческим храмом, а потом церковью. Теперь в нём снова обосновались язычники — только поклоняются не Аполлону, а Вотану. И вот результат: камбрийцы сдвигают ветхую панель — и под ноги им сыплется золото чужого бога.

В отблеске факелов светлое, богатое серебром золото Британии обращается червоным златом! Хищно блестят лица римских владык, сверкают самоцветы на боках чаш, звонко шуршит под ногами почерневший прах серебра и меди, дрянной биллон разменной монеты. И странные кусочки кожи.

— Что это?

Бард-аннонец. Что-что. А иначе и быть не могло. Хотя шутка вышла занятная. Раз уж храм не сожгли, а приспособили к собственным нуждам — то для чего можно использовать отгороженную крепкой дверью в подвале клетушку? Запереть кого или что-нибудь! Так уж повезло: запереть тут решили храмовую казну.

Стены носят следы грубоватого ремонта. Потолок чёрен от сажи. Но приходится признать: варвары поддерживают храм в пристойном состоянии. На собственный манер. Вместо масляных светильников — стойки для факелов. И плевать, что лепнина на потолке прокоптится.

Немало ценностей скопилось тут за десятилетия. Хвикке постоянно воюют — значит, ищут благосклонности богов. А для скитальцев, ищущих добычи и славы — Вотан лучший покровитель. Ему и обещают при победе отдать часть добычи. Плохо пойдут дела — и половину. А как жадные твари зарвутся — так и всю посулят, лишь бы тот помог ноги унести да не взял до срока в дружину. Оно конечно, пасть с мечом в руке почётно. Но лучше на годик позже. А ещё лучше — на десять…

— А я ещё сомневался! — торжественно возглашает Харальд. — Славная добыча. И брать ничего не нужно: уже в руках. Эх, таскать нам, не перетаскать! Жаль, придётся делиться с армией наверху.

Сверлит Немайн вопросительным взглядом. Понятно, нормальный вождь добычу от войска не спрячет. Щедрость на чужое, бережливость к своему — таков хороший вождь. А Нэмхэйн…

— Отсутствие сокровищ заметят.

— И пусть заметят. Зато как приободрятся!

Старшая ученица лезет в висящую на поясе сумку. Перо, бумага, медная чернильница-невыливайка. Начинает что-то писать. Покусывает кончик пера, хихикает — пакостно, как только ведьмы и умеют.

— Чтобы саксы больше приободрились, оставим письмо. Мол, вора не ищите: деньги Неметона взяла. Наставница, приложишь пальчик?

Сида заглянула. За Анной Ивановной, как всегда, переделывать не надо. Коротко и доходчиво: «Взяла казну, возьму и город». И правда, осталось расписаться и припечатать.

Начали таскать добычу. Харальд деловито спросил:

— Кожу забираем?

— Бери всё подчистую! Наставница, веники зачем?

— Подметём.

— Услышат же!

— Если остальную возню не заметили — караула за дверью нет. А есть замок. Большой. Висячий. А что там дальше — потом посмотрим. Когда сестра планы привезёт. Если отыщет. Зато смотреться как будет…

Добычу в лагерь внесли тихо-тихо. До палатки Немайн. А вот уж оттуда — со всей помпой и с фанфарами! Чтоб саксы заметили. Тут часовые в подземном ходе ожиданием истомились: отыщут, не отыщут. Не нашли. Зато саксы обнаружили записку. И стало им совсем весело. Настолько, что горевать начали тут же, на месте. И не столько по деньгам.

Девичья любознательность Луковки принесла новую огромную добычу. Ох, и не даром уговорила она слазить в подземный караул именно воинов, говорящих по-саксонски. А чтоб сидели тихо, приставила аннонскую лучницу в надсмотрщицы. Сама напросилась: тоже хлеба не надо, дай чего подслушать. Потом и не рада была: саксы за ширмой стенают и чуть не бороды себе с горя выдёргивают. Воины, что понимают — перемигиваются, руки потирают. Большие пальцы — кверху. Это у одного. Другой рот зажал, на спину свалился и ногами сучит. Тихо. И уже ясно, что, как пост сменят, будет что послушать, а потом всласть пересказать ватессе. Но это же сколько ждать! Если бы беседа была еда, на слюнки б изошла. Целиком. А так — выжила. Всё выслушала. Ахала, охала, смеялась. А там потащила рассказчиков к Нион.

Ватесса смеяться не стала. Немедленно послала за Анной, богиней и Харальдом. Ну а кто ещё в верованиях саксов разобраться может?

Харальд подтвердил: саксы боятся сглаза. Кружочки кожи, что вынесли с ценностями — нё что иное, как жертвы. В Норвегии, правда, когда воин посвящает себя Отцу Дружин, довольно простого пореза. А саксы народ, верно, подлый, им без залога веры нет — вот и оставляют в храме кусочек кожи. Имея часть чужого тела, великий ас такого может натворить, если кто обета не сдержит… Тут Харальд задумался, а подумав, пришёл к выводу, что и представить не может, каков тут будет предел власти. Впрочем, посвящение Одину обычно означает всего-навсего согласие воина погибнуть в следующем бою — лишь бы войску досталась победа.

Анна, пожав плечами, заявила, что уж она-то не ас. Но натворить гадостей человеку, имея кусок добровольно пожертвованной кожи, может немало. Даже со света сжить. Но никогда не делала, как христианка. Ей-ей. Грех это. А что заказчик якобы может взять грехи ворожеи на себя — дурацкая байка. Опять же — на войне дозволено больше, да что епископ скажет? Если уж сиду за бой перед воротами судил.

Тут все на Немайн уставились. Мол, решай, матушка-командирша. Как скажешь, так и будет.

— Я не чёрная колдунья, а честная христианка! Потому колдовать не будем, — решительно заявила Немайн. — Более того. Я не могу совершить многие таинства, но погребальная служба — то, что мне дозволено. Подобно капитану корабля. Ещё, кстати, могу повенчать и окрестить. Только сейчас это не нужно, саксы же язычники. Останки саксонских воинов мы предадим земле со всем должным уважением. И пусть со стены видят — против мёртвых врагов мы ничего не имеем. Мёртвый враг — хороший враг.

— Там и останки живых! — встрепенулась Нион. — Ой, что я сказала…

— Верно сказала.

Тут и до Анны дошло. Великолепно! Те саксы, кто перед осадой посвятил себя Вотану, и так чувствуют себя неважно. Теперь у них нет уверенности, что они погибнут ради общего торжества. А если ещё и церемонию провести — будут уверены, что полягут зря. Только…

— Наставница, кожи лучше сжечь. Саксы же язычники.

Да и заставлять человека гнить заживо неделями — слишком уж жестоко. Пусть умрут быстро!

К утру церемония была готова: перед широкими восточными воротами, посреди римской дороги — перед самыми рвами контрвалационной линии установили жаровню. Нион слегка развернула скорпиончик — не точно на ворота, а так, наискосок, верёвки по земле валяются, в праще свинцовые, дорогущие, пули. Но со стены видно только расчёт, что и камень пока к машине не тащит, и вообще — глазеет на сидовское волхование, пока начальства рядом нет. У других зевак под плащами луки — а стрелы уже воткнуты в землю за частоколом, чтоб видно не было.