Камбрия — навсегда! - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 83

С началом же осады жизнь стала вовсе невыносимой. Саксы, безжалостные в торжестве, от неудач обезумели. Хозяин — подслушивать не пришлось, при скотине не стесняются — сказал, что рабов надо бы убить. И христиан. Не то произойдёт вред. Ворота им не открыть, конечно. Но мало ли что. Многие закивали, да тут хозяйка руки в бока упёрла и заявила, что, выходит, мужики свободных женщин решили к квашне да жерновам приставить? Или воины намерены молоть да месить сами?

Вот и жива пока. Кто бы знал, что жёрнов, проклятущий, спасителем окажется?

Но что хозяева сделать догадались — так это вышвырнуть рабов из дома. На январский морозец. Мычащую скотину оставили. Мычащую не боятся. Ну, кроме быка. А говорящих разогнали по нескольким подсобкам, чтоб вместе не сбились, да подпёрли на ночь тяжёлым. Её — к малому жёрнову, да одну. Несмотря на холод, улыбка наползла на лицо. Боятся. Её, жалкой. Приятно. И грустно: лестно, да не про неё. Это там, за стенами — грозные люди. И не только люди! А у неё… Всего и есть, что имя. Немножечко тайной гордости. И много-много терпения — сносить скотью долю.

Холод и сон — не спать нельзя, спать страшно: можно не проснуться. А не спать — всё равно не выйдет.

Шуршание. Скрип. Холод. Дверь приоткрыта. Кто-то «выпустил». Со света сжить хочет. То ли её, то ли всех. Понятно же: отперли — дура-девка вылезет. Вылезла, значит, злоумыслила. Ей — верёвка на месте, а там и остальных под нож. Потому как саксы уже и теней боятся. Пока леность сильней страха. Да намного ли?

Тени, они страшные! Особенно лунные, а лунный свет проник в щель вместе с морозцем. Вот одна, в углу, и зашевелилась. Крыса? Нет, большая… Наверное, это тучи бегают по лицу Луны. Вот сложили невысокую фигуру. Почти человек. Человечек.

Лунный человечек откинул капюшон. Тускло блескнули засохшей кровью волосы. Странное лицо — полосками. Заворочались легендарные уши. Она их по другому представляла.

— Ты — бриттка. Значит, ты и нужна.

— Зачем ты пришла? Я слабая. Я рабыня и дочь рабыни, я ничем тебе не могу помочь.

— Я не нуждаюсь в помощи. Чего не скажешь о женщинах Кер-Глоуи. Да и мужчинах: есть же сыновья у пленных валлиек? Теперь, наверное, и внуки.

— Есть…

— Пусть выберут: кто они. Саксы-рабы или бритты, желающие свободы. Но это их дело, и я не хочу вмешиваться. Я только хочу, чтоб мои воины не перерезали невиновных. А то и родичей. Что делать, решай сама. Я пойду, навещу ещё кого-нибудь. Зимняя ночь длинная… Зато последняя.

— А как ты вообще сюда попала? Прилетела? Или через туман?

— Сквозь стену прошла, — буркнула Неметона. — Ты точно наша: сама околеваешь, а любопытство ещё живехонько. Эх, дала б тебе плащик погреться. Так мало что назавтра отберут, ещё и допрос устроят. Ну, до свидания.

Скользнула к дверям, и только тут рабыня подхватилась, окликнула.

— Так назавтра что, приступа не будет? — а из двери холод. Даже дрожь бьёт сильней.

— Будет. Только не мы, а нас. Ополчение снаружи, гарнизон изнутри. Как бы не с самого утра.

Сида вышла. Зябко потёрла руки. Хорошо, если эта — смолчит. Чем-то симпатична. Но предатель найдётся. Или хоть болтун. И это очень хорошо!

Наконец — подземный ход. Там уже подпрыгивает от нетерпения Луковка.

— Есть письмо! Я уже и чернила подобрала — похожие.

— Погоди. Сначала прочту.

Взгляд шарит по строчкам. Главное — вот: атака без условного сигнала. На шум боя. Это следует изменить. И забросить в город отравленное ложью письмо летучей стрелкой. Чтоб в городе знали: атака по условному сигналу. Тем, что битва стихла — не смущаться, отступление ложное!

Последний день перед битвой Немайн проспала. Впрок. Раз уж сказанула сдуру «ночью не больше, а днём не меньше четырёх часов» — так тому и быть. Засветло обошла позиции. Проверила бочки с маслом и жиром, факелы. Запасы стрел. Позавтракала ужином из солдатских котлов. Бодрилась. Шутила. Навестила Луковку — эта тоже перешла на дневной режим. Что поделать — камнемёт разбрасывает триболы, железные шары с четырьмя шипами: три — в землю упереться, один — врагу. А это ночная работа, иначе саксы увидят, куда те легли — и не полезут ноги колоть. Убедилась — всё готово. Оставалось — лезть на одну из дозорных вышек и ждать атаки.

Проходит час, другой. Ночные краски сгущаются, понемногу преврящаясь из ярких — в мрачные, когда Луна, пособница саксонская, прячется за холмом. Но саксы показываются. Может, догадались, что письмо перехвачено? И ударят утром, по невыспавшимся?

— Пора?

Граф Окта. Кони, впряжённые в колесницу, и те фыркают тихо, соблюдая тайну. Предпоследняя команда, которую следует отдать шёпотом.

— Выступай. На тебя очень надеюсь. Если они не полезут ночью — то, что ты выбрался из лагеря, станет главным моим достижением на сегодня.

— Не беспокойся. Когда в Роксетере ковали наконечники стрел, там знали, что пользоваться ими буду я. По крайней мере, большими. И сестру твою сберегу.

Ушёл. Интересно, как он Эйру опекать собирается? Её, и все пять колесниц, что всё ещё на ходу. Всё-таки как судно назовёшь — так оно и поплывёт. Две из семи «Пантер» сломались на переходе в полторы сотни километров. Без боя. Кажется, пора пересматривать конструкцию. Чтоб получился «Т-34-85». Или хоть «Шерман». А заодно придумать применение для трёхосной рессорной повозки, помимо обозного. В Рождественскую битву только обоз и спас! А если сделать на основе таких колесниц специализированные подвижные укрепления?

Тут и выяснилось — просто взять и представить вещь у Немайн не получается! Клирик, если нужно, видел чертежи в голове — а ей нужна картинка перед глазами. Иначе образы путаются и сливаются, рождая невнятных чудовищ. Сида принялась вспоминать задачки из полузабытого курса начертательной геометрии, но проявить перед глазами абстрактные линии не получилось. Зато, взяв за пример один из окрестных холмов, удалось мысленно дорисовать простые сечения плоскостями… И тут абстрактная линия взбухла вражескими воинами. Саксы всё-таки начали атаку.

Колонна старалась идти тихо, крадучись — и сиду никак не покидало ощущение, что перед ней разворачивается бездарная кинопостановка, и орда статистов сумеречным днём изображает ночь и скрытность. Впечатления впечатлениями, но… Этот шёпот — последний.

— Готовьсь!

По лагерю пробегает шелест. В спящих гленцы не играют давно. Теперь же стрелы ложатся на тетивы, руки перехватывают копья и билы покрепче. А вот теперь — громко:

— Свет!

Загораются факелы. Не фонари — ориентиры. Прямой крест, косой, круг с крестом…

— Альфа! Прямой, возвышение два… — значит, две ладони. — Бей!

— Гамма! Круг, возвышение один. Бей!

Враг успевает понять, что замечен. Уйти от стрел — нет. Даже щиты подняли, на звук. Два лагеря работают, третий ждёт. Одна колонна? Не верится, другие просто поотстали. Вот и они. Хорошо, что есть река: Немайн со своей вышки видит все позиции войска. При полностью круговой обороне такое бы не получилось.

— Бета! Прямой, возвышение один. Бей! Альфа, круг, возвышение два. Бей!

Вторая колонна успешно влипла в «минное» поле. Не простенькое, наспех набросанное прошлой ночью, а любовно вкопанное. И если трибол всего лишь пропорет ступню, то стрекало — и до живота доберётся. А ведь простейшая вещь. Даже без пружины. Грабли, да и только. Но грабли, верхняя часть которых вооружена железным остриём. Простеньким, без режущих кромок. Дешёвка. Даже не дротик. Вот только что должен подумать враг, напоровшись ночью на засаду из сотни-другой подобных штуковин? Особенно если римские военные трактаты наизусть не учил, зато слыхивал сказки о сидовском колдовстве, обращающем траву и кусты в непобедимые армии?

Этой колонне хватило капканов и стрел. Зато первая прорвалась ко рвам. Теперь врага видит уже не одна сида. А тем, кто бой ещё только слышит, стоит напомнить:

— Всё хорошо! Всё держим! Бей!

Фашины летят в ров, а в фашины — зажигательные стрелы. Наконечник у каждой — клетка с раскалёнными углями, да крюк острей рыболовного: за крыши цепляться. Ну, или вот — за фашины. А то, перелётом, и саксу за щит. Или за рукав. А то и за штаны. Жаль, мало огневых наконечников. А фронт широкий, а саксов много. Господи, до чего же их много! Даже в одной колонне. Один ров уже перешли — во второй защитники льют масло, поджигают. Кое-где уже и билами отмахиваются.