Тень кондотьера - Стерхов Андрей. Страница 21

– А потом топориком: раз-раз, и в квас?

– Ну да. В том-то и фишка. Понимаешь? Нужно показать его тёмную сторону на контрасте светлой. Показать, как оно у него там, внутри, не всё так просто. Показать, как у него там всё вот так вот, просто вот так вот всё перемешено. Показать, что прежде всего он человек. Спросишь, для чего? А я отвечу. Для того чтобы тот, кто ещё до сих пор сомневается, понял наконец: человек – наиопаснейший в этом мире зверь. Понимаешь? Впрочем, Артём не настаивает, я – тем более, сам решай. Ты автор, тебе и карты в руки. Или, если желаешь, шашки… Шашку.

Крепыш наморщил лоб, упёрся на какое-то время взглядом мне в плечо, будто именно в это место транслировал невидимый проектор только что описанную мизансцену, а затем сосредоточенно покивал:

– Знаешь, Егор, что-то в этом есть. Я подумаю. Обязательно подумаю… Слушай, а может, её ещё и увечной тогда уж сделать?

– Пожалуй, это уже чересчур, – засомневался я. – Это уже к одиннадцати туз.

– Пожалуй, да, – помолчав, согласился Крепыш, – пожалуй, действительно перебор. – После чего круто, не меняя интонации, перешёл от поэзии жизни к её прозе: – Тебе как обычно?

Я тоже переключился без особого напряга:

– Угу, как обычно. А сверх того ещё картошку в горшочке с мясом и грибами организуй, будь любезен, по-домашнему. Только на стол пока не подавай, пусть потомится в печи. Я, когда уходить буду, с собой заберу. Пётр вернулся из поездки, хочу попотчевать. Представляешь, один рис чефанить. Смотреть больно.

– Сделаю, – пообещал Крепыш. – Ещё что-нибудь?

– Ещё? Нет, больше ничего не надо. Только вот спросить хотел: нездешний Тёмный на этой неделе не заходил? Высокий такой, худощавый.

– Нет, Егор, – ни на секунду не задумавшись, твёрдо ответил Крепыш, – иногородних давно не видел. Дней десять уже. Как красноярцы, те, что на юбилей Воронцова приезжали, отвалили, никто не заходил.

Тогда я вытащил листок с портретом оборотня, развернул и положил на стойку.

– Ну а что насчёт вот этого вот волчонка скажешь? Сдаётся мне, тут я его мельком видел. Да? Нет?

– Вполне может быть, – моментом признал оборотня Крепыш. – Забегал несколько раз. В миру, слышал, Владимиром кличут, а тут – Дыгом себя объявил. Первый раз где-то три месяца назад зашёл, в конце февраля. Тихий пацан, даже слишком тихий, но по всему видать, с характером. Держался уверенно, взгляда не отводит, руку крепко жмёт. Только мне кажется, Егор, из прозелитов он. У меня глаз намётан, за версту вижу. А что, уже натворил чего?

– Хотел, да не успел, – уклоняясь от ответа, сказал я. – А что значит "Дыг"?

– Я спрашивал, он сказал, что "Искатель"… Нет, не так. "Ищущий". Да, точно "Ищущий".

– Это на каковском же языке?

– Про это я у него тоже спросил. Парень сказал, что точно не знает, но на каком-нибудь точно.

– Волчонок наш, похоже, большой оригинал, – хмыкнул я. И уже сползая с высокого табурета, попросил: – Заказ, как будет готов, на мой столик выставь. Хорошо? А я пока пойду с бабром потолкую. Давно не общались. Лет, наверное, двадцать уже. Захотелось вдруг.

И, не позабыв прихватить стакан, направился через весь зал к столику бывшего весельчака-кладоискателя, чей безрадостный удел с памятной ночи на Ивана Купала теперь в том исключительно состоит, чтобы, теша на виду у всех своё мрачное одиночество, тратить, тратить и тратить на хмельное вино нарытое в гиблом месте злато. Тратиться ему, судя по всему, больше не на что. Парчовые портянки нынче не в моде, к шалавам по старости лет охладел, а здешние цыганы давно забросили гитары-бубны и шумною толпою в драгдилеры подались.

Битый моему приходу ничуть не удивился. Выдвинул ловко ногой стул напротив и тряхнул седой гривой:

– Швартуйся, дракон, в ногах правды нет.

Говорил он на особинку: слегка грассируя и при этом тягуче. Будто измазанные в мёде слова прилипали к языку. Однако разобрал я его слова без особого труда. Приняв приглашение, отодвинул в сторону плошку с мочёной брусникой и положил на стол уже изрядно помятый лист. Хотел развернуть, чтобы фото предъявить, но Битый меня упредил. Сказал, оправив лацкан допотопного твидового пиджака:

– Не суетись, крылатый. Знаю твой интерес.

– Знаешь? – деланно удивился я. – Откуда?

– От шулды-булды, – грубовато ответил он, после чего, манерно отставив мизинец, опрокинул очередную стопку. Затем вытер тонкие бледные губы тыльной стороной ладони и произнёс, как мне показалось, не без некоторой взволнованности: – А я ж его, сопляка, предупреждал. Отговаривал я его. Тоже мне удумал чего. Одни раз стукнулся-обернулся, на дальняке случайного завалил, и решил – у Лишнего под мышкой. Дурачина. Говорил же ему: не рыпайся. Говорил же: умоешься. Видать, положил он от умишка-то дырявого на мои заказы отеческие.

– Твоя правда, фартовый, – подтвердил я. – Положил.

– Совета хитрого хотел, – будто не слыша меня, продолжил сетовать Битый. – Справлялся насчёт вас, нагонов. Что да как. Как да что. Можно ли обуздать, а ежели можно, то как сподручнее.

– Слыхал, завернул ты его, фартовый. Спасибо за то.

Оборотень хмыкнул и с оттяжкой, по-кошачьи вытягивая и выгибая шею, потёрся изуродованной щекой о плечо.

– А на кой мне этот геморрой, скажи, на старости-то лет? Да и против обычаев это было бы старых. Сам рассуди. Ничего худого ты лично мне не делал – так? Так. Никогда ворогами не были – так? Так. Ну и вот. А потом – кто мне этот наново обращённый? Брат? Сват? Шулды-булды? Да никто он мне. Никто и звать его никак. Так что, забирай, дракон, своё спасибо взад, да забирай поскорее. Мне оно изжогой обернётся.

– Уже забрал, – усмехнулся я понимающе. Повертел стакан по часовой стрелке, повертел против, а затем рубанул с плеча: – Слушай, фартовый, а может, раз такое дело, намекнёшь, где этого гаврика найти?

Зря на чудо надеялся. Битый так возмутился, так разволновался, что страшный рубленый шрам на его правой щеке стал багровым.

– Ну ты, дракон, и хватил! Ну и сказанул! Я это что же, на крысу, по-твоему, похож?

– Вообще-то, не очень, – признал я. – Просто подумал, может…

– Забудь, дракон. И даже не пытайся. Деньгами меня не возьмёшь, Силой не проймёшь, на слабо не разведёшь. – Оборотень вновь наполнил стопку из янтарного графинчика и, подводя черту под разговором, пожелал: – Будь здоров.

– И тебе, фартовый, не кашлять, – сказал я в тон ему.

Как только выпили, я тут же поднялся. Но не успел и шага сделать, как Битый меня остановил.

– Скажи, – спросил, не поднимая глаз, – какое шулды-булды он против тебя применил?

– Стрекоз напустил, – ответил я.

Оборотень крякнул и возмущённо (а может, и восхищённо, – их перевёртышей толком не понять) покачал головой, а затем произнёс, вроде как ни к кому не обращаясь, вроде как в пустоту:

– Какие препоны не чини, а на дурное дело завсегда подсказчик чёрный найдётся. Завсегда, шулды его в булды.

Не знаю почему, – возможно, сказалась тут генетическая неприязнь кошек к псам, а может статься, естественное отвращение прирождённых оборотней к вновь обращённым, – но дал-таки мне подсказку-зацепку бабр-оборотень по прозвищу Битый. Сам бы я до мысли расспросить Рудика Подсказчика дошёл бы, наверняка, ещё нескоро. А может, и вообще никогда бы не дошёл.

Благодарить оборотня я не стал, сделал вид, что не понял намёка. А он сделал вид, что не заметил, что я понял. А я сделал вид, что не увидел, как он сделал вид, что не заметил, что я понял. А он… А я… Вот так и живём: недомолвки, умолчания, экивоки и намёки. И опять и снова: намёки, экивоки, умолчания и недомолвки. Словом, всё, как у взрослых. Как у сильных мира сего.

Между тем, Кеша Крепыш уже выставил мой заказ туда, куда я и просил, – на столик у стены, где висит картина в массивной золоченой раме. На этом полотне хозяин заведения собственноручно изобразил обезьяну в клоунском костюме. Поскольку обезьяна жонглирует стеклянными шарами, многие в шутку называют картину "Автопортретом". На самом деле называется она "Номер на бис" и является частью большого цикла "Шапито".