Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен. Страница 130

Гралийцы – древний народ; их кланы обитали в диких холмах во времена Первой Империи, гралийцы целыми ротами служили в прославленных армиях Дессимбелакиса. Следопыты, застрельщики, штурмовики. Впрочем, такая манера воевать мало им нравилась. Даже тогда гралийцы предпочитали вендетты, пролитие крови во имя личной чести. Мщение было делом благородным. Убийство чужаков не имело смысла и пятнало душу, требуя мучительных ритуалов очищения. Более того, в таких убийствах не было удовлетворения.

За два месяца до Великого Падения командир по имени Ворлок Дювен вел Карашский легион в свободные просторы юго-востока. Он послал своих гралийцев в количестве семидесяти четырех человек в холмы Тассе, чтобы начать кампанию покорения племени, которое, по слухам, правило запретным хребтом. Гралийцы должны были втянуть тассе в битву и отступить, увлекая дикарей в засаду у самого края холмов.

Их вел умудренный ветеран из клана Бхокар, по имени Сидилек; многие звали его Змеиным Языком после того, как острие меча проникло ему в рот и разделило язык надвое. Воины щедро омылись кровью в ходе трехлетней кампании завоевания народов пустынь и равнин к югу от Угари, они отлично умели выслеживать скрытые тропы среди суровых утесов. Вскоре они обнаружили грубые хижины и пещерные укрытия среди древних руин, намекавших, что тассе давным-давно претерпели ужасное отпадение от цивилизации.

На закате третьего дня семеро раскрашенных вайдой дикарей напали на передовой отряд, успев убить одного, прежде чем их отбросили. Из четверых сраженных только один не умер от ран немедленно. Он страдал, бредил на языке, подобного которому ни Сидилеку, ни его воинам никогда не доводилось слышать. Наружность тассе под слоями синей краски также была совершенно особенной. Высокие, тощие, со странно короткими руками и ногами, лица вытянуты, подбородки слабые, а зубы очень большие. Глаза посажены близко, радужки рыжеватые, словно увядшие травы, белки пронизаны таким количеством сосудов, что казалось – они могут плакать кровавыми слезами.

Все четверо тассе страдали от обезвоживания и голода. Как бойцы они, со своими каменными наконечниками и узловатыми дубинками, оказались на редкость слабыми.

Раненый дикарь вскоре умер.

Гралийцы возобновили охоту, все дальше и дальше углубляясь в холмы. Они находили старинные террасы, на которых некогда росли злаки; ныне почва была истощенной, едва способной поддерживать даже жизнь равнодушных к влаге пустынных трав. Они находили известняковые каналы для сбора ливневой воды. Канала были пустыми. Они находили каменные гробницы с большими крышками в форме фаллосов. Под ногами хрустели белые кости и битые черепки.

В полдень четвертого дня гралийцы набрели на селение тассе. Двенадцать жалких лачуг, из которых выскочили трое воинов с копьями. Вопя, они построились в смехотворную линию обороны, заслонив пятерых голодных женщин и девочку двух – трех лет.

Умудренный, прошедший двадцать сражений, запятнавший душу убийством множества иноземцев Сидилек послал народ Граль вперед. Битва окончилась за дюжину ударов сердца. Когда пали мужчины, женщины тассе атаковали врага голыми руками и зубами. Когда пали и они, одинокая девочка присела и зашипела словно кошка.

Меч поднялся, готовый сразить ее.

И не опустился. Поляна внезапно была поглощена тенями. Из них выскочили семь свирепых псов, а затем вышел человек. Плечи его были так широки, что он горбился под их весом; волосы свободно спадали на рубаху из синих железных колец. Холодные голубые глаза уставились на Сидилека. Он заговорил на языке Первой Империи: – Они были последними. Я не стыжу вас за убийство. Они жили в страхе. Эта земля – неродная им – не могла их кормить. Брошенные Дераготами и собственными сородичами, они проиграли битву за жизнь. – Он повернул голову к ребенку. – Но её я оставлю себе.

Говорят, что Сидилек ощутил на душе своей самое черное пятно. Такое, какого не смоет любой ритуал. В тот миг он узрел угрюмую ухмылку своей судьбы – спуск в безумие и безутешное горе. Бог заберет последнее дитя – но оно действительно последнее. Кровь остальных на руках Сидилека – проклятие, одержимость, которую может удалить лишь гибель.

Но он гралиец. Ему запрещено забирать собственную жизнь.

Другая легенда поведала долгий путь Змеиного Языка и его финал. Он искал ответа на вопросы, на которые не может быть ответа. Он печально брел в Пустыню Мертвеца – царство павших гралийцев – но даже доблестные духи отвергли его, его душу, его пустое желание оправдать убийство.

Таралеку не хотелось обдумывать всё это. Отзвуки истории о девочке, шипящем существе, еще не человеке, затянутой в тени каким-то богом… ради чего? Тайна легенды никогда не будет разрешена. И все же он не верил, что в сердце бога таилось милосердие. Он не хотел представлять маленьких женщин с тонкими руками и ногами, слабым подбородком и большими зубами, сверкающими глазами и запахом трав саванны…

Он не хотел думать о Сидилеке и бесконечной ночи его судьбы. Воин, чьи руки и душа были запятнаны кровью невинных. Таралек Виид не уставал повторять себе: я ничем не похож на этого трагического дурака. Истине нет дела до схожести ситуаций, ей важны подробности – а они резко отличают его от старины Змеиного Языка.

– В последние дни ты мало говоришь, Таралек Виид.

Гралиец оглянулся на Икария. – Я боюсь за тебя, – признался он.

– Почему?

– Друг, я не вижу в твоих глазах твердости, той твердости, которую может замечать лишь давний спутник. Твердости, говорящей о гневе. Кажется, твой гнев уснул, и я не знаю, сможет ли сам Рулад ее пробудить. Если не сможет – мы умрем. Очень скоро.

– Если все, что ты рассказал обо мне, правда, – ответил Джаг?- то моя смерть будет благом. Она будет оправданной, во всех смыслах слова.

– Никто иной не сможет победить императора…

– А почему ты уверен, что смогу я? Мой меч не волшебный. Я не восстаю из мертвых. Именно такие слухи ходят о Тисте Эдур по имени Рулад?

– Икарий, когда твой гнев прорывается, тебя невозможно остановить.

– Ах, но ведь кто-то остановил.

Глаза Таралека сузились: – Икарий, к тебе возвращается память?

– Будь так, меня здесь не было бы. – Джаг остановился у лавки, торгующей оплетенными веревкой кувшинами. – Погляди на эти вещи, Таралек Виид, и скажи: что видишь? Пустые сосуды? Или бесконечные возможности?

– Всего лишь кувшины.

Икарий улыбнулся.

Гралиец решил, что улыбка его стала слишком доброй. – Ты смеешься надо мной?

– Нечто поджидает меня. И я не имею в виду безумного императора. Что-то иное. Скажи-ка: как можно измерять время?

– По движению солнца, фазам луны, коловращению звезд. Разумеется, в городах, как в этом, по звонам через определенные промежутки времени… идея совершенно нелепая и приводящая к падению духа.

– Сказано гралийцем.

– Теперь ты явно надо мной смеешься. Непохоже на тебя, Икарий.

– Звон колоколов. Интервал определяется течением воды или песка через узкий сосуд. Как ты сказал, нелепая идея. Но можно ли говорить, что само время постоянно?

– Любой из народа Граль скажет, что нет. Или наши ощущения лгут?

– Вполне возможно.

– Тогда мы потеряны.

– Чувствую, сегодня ты настроен на ученую дискуссию, Таралек Виид.

– Я понимаю твою одержимость временем, – ответил гралиец. – Ты проходишь от эпохи к эпохе неизменным, несознающим.

– Несознающим, о да. В этом и проблема.

– Не согласен. В этом наше спасение.

Они пошли молча. Многие встречные бросали на них взгляды, любопытные, а иногда сочувственные. Ведь слово «чемпион» – синоним слова «приговоренный». Но не таилась ли в бегающих глазах надежда? Надежда на избавление от кошмара, которым был Рулад Сенгар, эдурский Император Летера.

– Без понимания времени история ничего не значит. Ты следишь за мыслью, Таралек Виид?

– Но ведь ты не понимаешь времени?

– Да, согласен. Но мне кажется, что я пытался понять… раз за разом. От века к веку. Я верил, будто открытие смысла времени отомкнет и тайны личной истории. Я хотел найти истинный способ измерения времени, Таралек Виид. И не только измерения – я хотел понять природу времени. Подумай об этом канале и тех, что связаны с ним. Течения и приливы толкают воду из реки, она проходит сквозь город, чтобы вернуться в реку недалеко от того места, из которого изначально пришла. Мы можем попытаться отойти от реки, выбрать собственный путь – но каким бы прямым он ни казался, в конце концов мы придем обратно к реке.