Странствия Шута (ЛП) - Хобб Робин. Страница 58

Они говорили друг с другом, но их разговоры текли мимо меня и имели смысла не больше, чем звук саней, катящихся по снегу. Язык, на котором они говорили, журчал и лился, слова перетекали одни в другие по мере того, как их голоса трелями вздымались вверх или опадали вниз, будто они пели друг другу слова. Я выучила кое-какие из их имен, но только путем повторения. Имя, что они дали мне, было Шайсим – шипящего, дрожащего рода звук. То ли всего несколько человек знали мой язык, то ли они не считали необходимым разговаривать со мной. Они говорили надо мной и вокруг меня во время того, как переводили меня из саней в палатку и обратно. Они вкладывали мне в руки миски с едой и затем забирали их назад. Мне не позволяли практически никакого уединения, хотя они оказались достаточно порядочны, чтобы позволить мне и Шун  удаляться по требованию мочевого пузыря или кишечника.

Так как я говорила и за Шун, они не ставили под сомнение мое желание все время иметь ее подле себя. Я спала рядом с ней, днем она ехала вместе со мной в больших санях. Время от времени Двалия, Одесса и туманный человек, Винделиар, ехали с нами. Иногда они ехали верхом, или один из них сидел на облучке рядом с возницей. Мне не нравилось, когда они были рядом, и все же я чувствовала себя более безопасно, когда они ехали в санях. Они переговаривались вполголоса, образуя гармонию со звуками поскрипывающей упряжи, копыт и шелестящих полозьев. Когда их не было поблизости, тьма придвигалась ближе. Несколько раз я выходила из оцепенения и осознавала, что солдаты ехали рядом с нашими санями. Некоторые из них глазели на Шун, будто собаки, окружившие оставленный без присмотра стол в размышлении: не посметь ли им стащить забытую на тарелке кость. Она, казалось, не видела их, но у меня кровь стыла в жилах. Был один, с волосами цвета зрелого желудя, которого я замечала чаще всего, потому что раз или два он в одиночку порывался ехать рядом с санями. Другие всегда приближались в парах или тройками поглазеть на Шун, перекинуться словами и короткими резкими смешками. Какое-то время они пялились на нее или на меня. Я пыталась ответить взглядом, но это было тяжело – мои мысли были такими запутанными и неясными. Вскоре выражение их лиц смягчалось, рты иногда слегка приоткрывались, и они отставали, чтобы присоединиться к солдатам, идущим позади нас. Туманный парень делает это с ними, – думала я.

Мы путешествовали долгими зимними ночами, в самые темные часы, когда большинство местных спало. Дважды, когда мы выходили из леса на сельскую дорогу, я видела других проезжающих мимо нас людей. Я их видела, но не думаю, что они видели нас. В моей памяти всплыли старые сказки о мирах, которые соприкасались с нашим, но лишь на мгновение. Выглядело так, будто нас отделяла мутная стеклянная стена. Мне никогда не приходило на ум, что следовало бы позвать на помощь. Теперь моя жизнь заключалась в езде в санях Двалии сквозь заснеженный мир. Моя жизнь была поставлена на узкую тропку, и я двигалась по ней с уверенностью взявшей след гончей.

Ночью мы с Шун делили угол большой палатки. Я была бы рада почувствовать своей спиной ее спину, ибо даже на ворохе мехов и под тяжелыми одеждами я мерзла. Думаю, Шун мерзла, по крайней мере, так же сильно, как и я, но когда я однажды во сне придвинулась к ней, она коротко и резко вскрикнула, чем разбудила меня, Двалию и Одессу. Шун ничего не сказала, но отодвинулась от меня как можно дальше, прихватив с собой большую часть мехов. Я не жаловалась. Это не было тем, о чем стоило спрашивать, не важнее того жидкого, темного супа, которым сопровождался каждый прием пищи, или того, что Одесса ухаживала за моими волосами или втирала лосьоны в мои ладони и ступни на рассвете перед  тем, как лечь спать. Ее руки были холодными, как и лосьон, но у меня не было сил ей противиться.

– Так твоя кожа не потрескается, Шайсим, – выговаривала она мягкие и влажные слова никогда полностью не смыкавшимися губами.

От ее прикосновений меня пробирал озноб, будто сама Смерть гладила мои руки.

Суровые будни быстро превратились в рутину. Плен выбил меня из колеи. Я не задавала вопросов и не разговаривала со своими похитителями. Я ехала молча, слишком смущенная, чтобы протестовать против похищения. Мы останавливались, и я оставалась в санях, пока последователи Двалии копошились вокруг нас словно муравьи. Разводились костры и ставились палатки. У рейдеров Эллика были свои палатки и свой отдельный лагерь неподалеку от нашего. Люди Двалии готовили еду и относили им в трехногом чане, но вместе солдаты и бледный народ никогда не ели. У меня возникал смутный интерес – это капитан Эллик приказал им держаться обособленно, или на этом настояла Двалия? Когда еда была готова, меня звали из саней. Меня кормили, весь короткий зимний день мы спали, а вечером попозже мы вставали, снова ели и ехали дальше.

На рассвете, когда шел густой снег, спустя несколько дней после начала нашего путешествия, я доела все, что было в миске. Мне не хотелось водянистого коричневого настоя, что они дали мне, но он был теплым, а я чувствовала жажду. Я выпила, и, как только сделала последний глоток, тут же почувствовала недовольство желудка. Я поднялась и последовала за Шун, которая, очевидно, преследовала те же цели, что и я. Она отвела меня на небольшую дистанцию от лагеря к кустам, покрытым снегом. Только я устроилась за ними, чтобы облегчиться, как вдруг она проговорила рядом со мной

 – Тебе следует быть более осторожной. Они считают тебя мальчиком.

 – Что? – я была ошарашена, как тем, что она заговорила вновь, так и смыслом ее слов.

 – Тс–с–с! Говори тише. Когда ты ходишь со мной писать. Ты должна постоять какое–то время и пошарить в брюках, как будто писаешь, потом чуть отойти и сделать это по-настоящему. Они все думают, что ты – мальчик, чей-то пропавший сын. Я думаю, это единственное, что спасло тебя.

 – Спасло меня?

 – От того, что случилось со мной, – она жестко чеканила каждое слово. – От изнасилования и побоев. Если они узнают, что ты – не мальчик, не потерянный сын, то и с тобой сделают то же самое. Перед тем, как убить нас обеих.

Мое сердце колотилось где-то высоко между грудью и горлом. Я чувствовала, что не могу сделать и вздоха.

 – Я знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Ты не слишком молода, чтобы избежать подобного. Я видела, как один из них гнался за девочками-кухарками, после того, как те выбежали из своего укрытия. Я слышала ее крик.

 – Чей? – вытолкнула я слово маленьким облачком оставшегося во мне воздуха.

 – Я не знаю их имен, – выплюнула она, будто я ее оскорбила, предположив, что она может знать имена слуг. – И какое значение это имеет теперь? Это случилось с ней. Это случилось со мной. Они вошли в мою комнату. Один схватил шкатулку с драгоценностями. Двое других пришли за мной. Я кидалась в них вещами, и кричала, и била их. Моя горничная боролась, но совсем недолго. Потом она стояла как корова и смотрела, как они атакуют меня. Она ни звука не издала, когда ее толкнули на пол и взяли. Чтобы держать меня, потребовались силы двоих. Я дралась с ними. – Крошечная толика гордости в этих словах превратилась в пепел, когда она задохнулась. – Но они смеялись, когда делали это со мной. Насмехались, потому что были сильнее. Потом меня притащили к другим. Единственной причиной, почему этого не произошло с тобой, было то, что они считают тебя мальчиком и в чем-то особенным. – Она отвернулась от меня. Как же зла она была на меня за то, что они не причинили мне той боли, что причинили ей! Она медленно поднялась, позволяя подолам юбок упасть вокруг себя. – Ты, вероятно, считаешь, что я должна быть благодарна тебе за свое спасение. Что ж, я не уверена, что ты спасла меня. Быть может, тот последний мужчина оставил бы меня в живых, и я, по крайней мере, все еще была бы дома. Теперь, когда они узнают, что ты – женского пола, думаю, мы обе столкнемся с участью похуже.

 – Мы можем сбежать?

 – Как? Смотри. Та женщина стоит и смотрит, куда мы пошли. Если мы не вернемся в ближайшее время, она пошлет кого-нибудь за нами. А когда еще мы можем ускользнуть?