Крест - Прокопчик Светлана. Страница 2

К полудню храм сиял. Оттара вместе с князем позвали на задний двор, куда все тот же монашек принес им молока и теплого хлеба. Князь ел быстро, почти торопливо, но притом не чавкал и не крошил вокруг себя. Оттар же от стеснения — с сеньором рядом сидит! — жевал куда аккуратней и медленней, нежели обычно. Молодой князь закончил скромную трапезу, оглянулся на Оттара, который прикончил едва половину, смутился:

— Извини. Я очень голоден, потому ел, как варвар.

Оттар чуть не подавился: если это "как варвар", то что тогда обеды его вассалов?! Барон Зигмунд не умеет вилкой и ножом пользоваться…

— Я тут с самого рассвета, — продолжал молодой князь, — службу отстоял сначала, а перед ней же есть нельзя, а потом сразу… вот… ну, ты видел.

Оттар вспомнил, что молодой князь всерьез молился, и выдал:

— Ты, наверное, обет такой дал, да?

Брякнул — и ахнул мысленно: по своей привычке верховодить обратился к сеньору на ты! Но молодой князь не одернул, только сверкнул глазами, ответив коротко:

— Епитимья.

— За что? — искренне удивился Оттар. По его мнению, уж этот-то святоша никак не мог знать про наказание.

— Чертыхнулся в храме.

Оттар его сразу зауважал. Надо же — в храме чертыхаться! Оттара бы за такое неделю пороли, и год на хлебе с водой держали. Да и не осмелился бы он, что и говорить.

— Да все из-за этого кривоногого осла Вальтера! — воскликнул молодой князь виновато. — На ногу мне наступил, когда из храма выходили. А ножищи у него здоровенные, как у простолюдина…

Оттар опасливо задвинул ступни под скамью. Конечно, у него тоже ноги больше, чем у молодого князя! Это потому, что Оттар старше. На целых два года. Но не станешь же всякий раз объяснять! Хотя у Вальтера Закарда ноги и руки действительно ужасные, у крестьян такие грубые и то редко встречаются. Даром что барон. Причем богатый.

— …Наступил и еще толкнул. Зацепился ножищами за порог. Я из-за него баронессу дель Нагга чуть не сбил и еще чертыхнулся. От неожиданности. Так что теперь мне долго грех замаливать. А отец Франциск просто чтения молитв не признает, говорит, что лучшая молитва — делом. Вот, я здесь убирался, а домой приеду — еще решетку для Трехреченского храма выковать надо.

— Сам куешь? — с восторгом спросил Оттар.

— Сам. Но я еще не все могу. Скажем, доспех выправить, это просто. Или вот решетку — она маленькая, из тонких прутьев. А что потяжелей — пока нет. Еще не умею. — Подумал, сказал убежденно: — Нет, конечно, я сам виноват. Можно было и построже епитимью наложить. Потому что я три греха совершил, а не один. Во-первых, Вальтер меня врасплох застал, а мужчина всегда должен быть настороже. Случись война, так и врага пропустить можно. Во-вторых, я равновесие не удержал, тоже плохо. В-третьих, чертыхаться в храме нельзя. Это и к Богу неуважение, и к людям, и к себе. Златирин всегда должен проявлять такое уважение, какое люди заслужили, правильно?

Оттар только кивнул.

— И еще я разгневался. Значит, даже не три, а четыре греха. Мужчине стыдно давать волю гневу. Он всегда должен быть спокоен и рассудителен. Это простолюдинам можно, а нам — никак нельзя. "Не будь духом твоим поспешен на гнев; потому что гнев гнездится в сердце глупых", — процитировал он.

Оттар понял наконец, отчего князь с ним столь разговорчив. Это же он кается! Правильно, и отец Сигизмунд говорил как-то, что верующие должны каяться наедине с собой или священнику только лишь когда нельзя покаяться такому же верующему. Одним словом, Оттар зауважал князя еще сильней. И, в свою очередь, покаялся ему, что вел себя как крестьянский сын, гримасничая в церкви, хотя он златирин, да еще ему уже четырнадцать. А рядом младший брат Карл стоял, ему всего-то девять. Глядя на него, Карл мог подумать, что ему тоже можно не уважать Бога и старших. Оттару стоило сдержаться, а он забыл о достоинстве златирина.

По домам разъехались на следующий день. Агнесс, не прятавшая счастливых глаз, осталась в Травискаре с мужем, а Оттар прибился к поезду молодого князя. А все равно Годинор — отцовское поместье — от Найнора совсем близко, это вам не Травискар, до которого целый день и еще половину ехать надо.

На развилке Эрик — Оттар уже называл молодого князя по имени — спросил:

— Ты в мяч играть умеешь?

— В мяч? — растерялся Оттар.

— Ну да. Эта игра еще ланд-бол называется. Там мяч надо специальными лопатками на площадку соперника перебрасывать, чтоб он об твою землю стукнулся только один раз. Кто перебросить не успеет, или мяч два раза стукнется, тот и проиграл.

Оттар промямлил что-то неопределенное. Он даже не слышал про такую игру, несомненно, очень приличную для златирина, иначе бы молодой князь ею не забавлялся. Стыдно стало. Молодой князь великодушно сказал:

— Это ничего. На Валаде мало, кто в нее играть умеет. Меня во дворце моего зятя, герцога дель Хойра, научили. Приезжай в Найнор завтра к полудню, сыграем и пообедаем. А играть я тебя научу. Ты двигаешься быстро и легко, у тебя непременно получится.

Молодой князь со слугами давно укатил к Найнору. Мимо Оттара проехали родители, младший брат скорчил рожицу. Из глубины возка высунулась рука, влепила Карлу затрещину. Братишка захныкал, впрочем, больше для виду — оплеух братьям доставалось много, давно привыкли и за наказание не считали. То ли дело порка! Но хныкали, особенно по малолетству: чтоб сильней не досталось.

А Оттар, ехавший верхом, все стоял на развилке и сияющими глазами смотрел туда, где за лесом, на вершине самого высокого из семи холмов вздымались зубчатые стены Найнора. Завтра он туда поедет. Его пригласили к обеду.

***

Про молодого князя говорили всякое. И много. Раньше Оттар считал, что в княжестве болтают только про Эйнара Силарда да про него самого. Он просто не прислушивался. А между тем, сплетничать больше всего любили про молодого князя.

Оттар уже много раз ездил в Найнор, был совершенно очарован и покорен величием цитадели, которая в его восторженном, детском еще разуме смешалась с величием древнего рода Хайрегардов. В Найноре ему рассказывали о подвигах Хироса и Юлая Валенсара, будто это случилось вчера. Казалось порой, он собственными глазами видит, как Устаан вызывает Хироса на поединок: "Бейся же со мной, ибо тесно нам двоим в одном мире". Взялись они за мечи, но Хирос в великодушии и милосердии своем не захотел убивать черного бога, не нападал, а лишь отражал удары. Долго они бились, с полуночи до рассвета, и не мог Устаан победить Хироса. А на рассвете сломался чудесный меч Хироса. Ликуя, сбросил проклятый хозяин преисподней лицемерную маску дружбы и благородства. Замахнулся на безоружного противника волшебным мечом Лангдиром, тем, который ему подарил Хирос. Но изменило ему оружие, вывернулось из руки, ранив хозяина. И сказал тогда Устаан: "не дашь мне победы, погублю мир". А Хирос ответил: "если нужна тебе моя жизнь, приди и возьми, но оставь мир". Отложил тогда Устаан меч, и взял страшный каменный топор Хустанкарн, принадлежавший ему с начала времен. Тем топором он и нанес тяжелую рану Хиросу, но, будучи подлейшим из подлецов, отказал противнику в честной смерти от боевого оружия и приказал ему сколотить крест, на каких рабов да воров казнят. И распял на нем Хироса посреди Румалы, и созвал людей, сказав: "Вот ваш бывший царь, принявший от меня унижение и поношение. Поносите и вы его, ничего вам за то он не сделает. А потом поклонитесь мне".

Люди же поносить мученика отказались. Лишь стояли кругом, плотно, к плечу плечо, и молчали. А Хирос ровно в полдень умер, и многие видели, как вознесся к небу дух его…

Оттар чуть не плакал, слушая о том дне. А потом спросил: зачем Хирос позволил позорить себя? Зачем не противился унижению?

— Устаан грозил уничтожить весь мир, — просто объяснил Эрик. — Хирос согласился умереть добровольно, принес себя в жертву.

— Но зачем он сам крест сколачивал? Разве не мог он сказать — убей оружием, а на унижение я не согласен? Вот ты бы как поступил?