Трафарет вечности - Костромина Елена. Страница 8

— Хрящи есть у меня. Могу поделиться…

— У меня есть мышцы, — сказала приятная высокая блондинка, уверенная в том, что Беляев к ней неравнодушен.

— А у меня — железы… Сообразим что-нибудь? — спросил спортивный парень, давно влюбленный в нее.

Девица одарила его заинтересованным взглядом:

— Сообразим.

Беляев заканчивал очередную лекцию. Сегодня его раздражало решительно все — шум в аудитории, вопросы студентов, его ответы, тема лекции, сама лекция, которую он мог бы прочитать не только во сне, но даже и под общим наркозом. Но внешне это не проявлялось никак.

— Вопросов больше нет?

Услышав в ответ смущенное бормотание, спокойно продолжил:

— Ну, тогда разрешите мне завершить сегодняшнюю лекцию. До следующей встречи, дамы и господа.

Он уже повернулся, чтобы уйти, как вспомнил еще одну вещь. Как только он повернулся к аудитории, студенты, уже начавшие собираться, застыли, как зачарованные.

— Да. Кто не взял темы для рефератов? Семестр заканчивается через два месяца. О чем вы думаете, непонятно. Давайте уже, начинайте работать, — он сделал паузу, завершая разговор, — До встречи. Жду вас за темами.

С этими словами, Федор кивнул, уже окончательно заканчивая разговор, и вышел из аудитории.

У двери в аудиторию стеной стояли студенты. Федор очень осторожно стал протискиваться сквозь вязкую, как желе, толпу, когда в общем гвалте услышал обрывок разговора:

— А кто в этом хорошо разбирается? — спросил приятный девичий голос.

— Да Достоевский! Он же доктор медицины, — ответил юношеский голос, и Федор тут же повернулся, чтобы как следует обругать нахала, который уже просто в глаза назвал его, хоть и почетной, но кличкой. Взглянув в ту сторону, он не произнес ни слова — его язык буквально прирос к гортани. Перед ним, в пол оборота, стояла высокая, почти с Федора ростом, девушка с красивой фигурой и длинными золотистыми волосами, такой красоты, что ему в голову пришли слова: "ни в сказке сказать, ни пером описать".

— Достоевский? — усомнилась красавица, захлопав золотыми ресницами, как крыльями бабочки. Самое поразительное, ресницы эти были настоящими и даже не накрашенными.

— Ну да, Федор Михайлович, — снисходительно сказал старшекурсник, уже предвкушая забаву, но тут увидел Федора и застыл.

— А где его найти? — искренне заинтересовалась красавица.

— А вон он, с лекции выходит. Вот… вышел… из аудитории… — пробормотал парень, кивнув Беляеву.

— Ага, спасибо! — ответила девушка и пошла к доктору.

Тот только молча смотрел на нее. Красавица подошла к доктору вплотную и посмотрела на него преданными глазами:

— Вы Федор Михайлович… Достоевский? — последнее слово девушка произнесла чуть смущенно, все-таки чувствуя во всем этом подвох.

За ее спиной раздалось радостное ржание старшекурсников, уже предвкушающих полное моральное уничтожение попавшей в такое глупое положение девицы. Федор укоризненно оглядел весело смеющихся студентов. Смех затих.

— Я. Что вам угодно, сударыня?

Старшекурсники опустили глаза, неожиданно засмущавшись. Девушка покраснела. Федор приветливо улыбнулся красавице:

— Могу я узнать ваше имя?…

— Всеслава… — окончательно смутившись, ответила девица и потупила глаза.

— Мне очень приятно, какой у Вас ко мне вопрос?

Они двинулись по коридору, дружески беседуя, но тут навстречу им показался Кузьма. Увидев Всеславу, он приподнял бровь, взглядом полностью одобрив выбор друга. Федор только неодобрительно нахмурился.

— Добрый день, сударыня. Добрый день, Федор Михайлович! — галантно произнес Кузьма.

— Добрый день, Кузьма Петрович. Искал меня? — суховато ответил Федор.

Кузя на мгновение задумался, затем спросил вовсе не то, о чем собирался, скосив глаз на Всеславу.

— Видел мою новую статью в "Nature"?

— Конечно, видел. Ты, дорогой мой, допустил там две фактические ошибки и неточность в определении, — пожал плечами Федор.

Кузя радостно улыбнулся. Всеслава удивленно переводила взгляд с одного на другого.

Кузя улыбнулся уже Всеславе:

— Федор Михайлович настолько строгий судья, что всего три замечания о десятистраничной статье — это просто комплимент.

Всеслава неожиданно ответила:

— Я тоже… читала Вашу статью, Кузьма Петрович… О стоянке Мамонтова курья…

Федор и Кузя посмотрели на Всеславу с уважением. Кузьма приосанился:

— Нет. Ту статью Федор Михайлович около часа ругал. А это — новая. О клеточном строении мышц диплодока, найденного в пустыне Гоби два года назад.

— О… — Всеслава удивленно приподняла брови и спросила, — А разве находят не только кости?

— Нет, не только. Современные технологии препарирования окаменелых тканей…

— Я думаю, мы избавим даму от невероятных тайн препарирования окаменелостей, — холодно заметил Федор, — Ты в прошлое свое явление на кафедру обещал принести отчет?

— И я принес его… — с нежностью в голосе ответил Кузя.

— О! Я должен увидеть это! — сказал Федор, тут же позабыв о Всеславе.

— Увы! Мой научный руководитель схватил его жвалами и унес в берлогу.

— А два экземпляра — никак?! — Федор изобразил, что поражен в самое сердце.

— А вы аспирант Федора Михайловича? — не совсем вежливо встряла в разговор Всеслава.

— Он докторант и я его оппонент, а не руководитель, — ответил Федор и, подумав, добавил, — К счастью.

— О! — Всеслава переводила взгляд с одно на другого, явно не решив еще, кем восхищаться больше.

— Сударыня, если вы придете завтра, я принесу вам книгу, — сказал Федор, изящно дав понять, что хотел бы избавиться от ее общества. Всеслава кивнула, поняв намек:

— Большое спасибо, Федор Михайлович!

Девушка ушла, а двое ученых еще некоторое время провожали ее взглядами.

— Знаешь, Федя… Твой вкус действительно безупречен и я…

— Кузенька, — нахмурил брови Федор, — еще одно слово и я разгневаюсь.

Кузя жестами показал, что тема закрыта. Федор кивнул, и они пошли по коридору в подсобку. Федор и Кузя зашли в комнатушку, где Федор хранил разные ненужные никому вещи. Или прятал чьи-нибудь очень нужные. Как в этот раз. Щелчком согнав со стопки газет спящую мышь, не соизволившую при виде людей даже пошевелить хвостом, Федор полез в глубину книжных завалов, что стояли у дальней стены. Наконец, извлек из их недр большую картонную коробку, ногой задвинул книги на место и повернулся к Кузе:

— Ну, что тебе сказать… — он открыл коробку, протянул ее Кузе.

Там, аккуратно упакованные, лежали странной формы кости.

— Да ты одно слово лишь скажи.

— Кремний, — дернул плечом Федор.

— Значит, не наврали, — констатировал Кузьма, — Придется ехать.

— Как некстати этот саммит! — вздохнул Федор.

Глава 4.

Двадцать лет назад.

Огромный дом в Петергофе, построенный двести пятьдесят лет назад, был великолепен и сейчас. Выстроенный в Тюдоровском стиле, дом под островерхой черепичной крышей, с четырьмя каминами и голландской печью, огромными окнами, украшенными затейливыми витражами и сложными переплетами рам, с глубокой наружной галереей, огромным эркером и двумя мансардами, служил убежищем и крепостью семейству Кравченко со дня своей постройки.

Десятилетний Кузьма сидел за столом в библиотеке, и переводил старинный манускрипт, написанный на арабском языке. Работа шла медленно, в основном потому, что переводить нужно было на латынь, а Кузя терпеть ее не мог.

Библиотека была отделана панелями из резного дуба, изображавшие различные картины батальных сцен, сцены благородной охоты и звериной травли. С потолка на подростка смотрели вырезанные в темном дубе драконы и нетопыри, а в углах красовались тритоны и русалки, рыбьими хвостами срастаясь со стенами, превращаясь в морскую пену и коралловые острова. Между всем этим великолепием стояли массивные книжные шкафы, полные антикварных книг и редкостных безделушек. В центре библиотеки, напротив камина, стоял огромный письменный стол, за которым и занимался Кузьма.