Мести не будет - Русанов Владислав Адольфович. Страница 13

Пан Шпара вздохнул, провел большим пальцем вдоль края столешницы:

– Д-добро. Т-ты прости, ежели что не так, пан Лехослав. Я и в п-прежние времена до-обрым и п-покладистым не был. А теперь и вовсе стал – чистый трут. Т-то-олько искорку кинь, и загорелся.

Рчайка подал знак шинкарю наполнить чарки:

– Чтоб обиды наши ушли, как горелка из бутыли уходит!

Войцек кивнул. Выпил, зажевал окончательно заклякшей галушкой.

– Что за дрянь вы тут едите? – удивился пан Лехослав. – Сейчас прикажу подать...

– Н-не трудись, не на-адо, – остановил его пан Шпара. – Разговор у н-нас, конечно, интересный и п-почти душевный, но мы с дороги. М-м-может, завтра продолжим?

– Можем и завтра поговорить, – пожал плечами жорнищанин. – Только сегодняшний мой разговор еще не окончен.

– Д-да ну?

– Ну да.

– Т-тогда говори, н-не держи в себе.

– Ты, пан Войцек, в письме сказано, казну на Искорост вез.

– В-верно. На Искорост. Т-точные у тебя сведения, пан Лехослав.

– Это не у меня. Это у Рыгораша, посланника угорского.

– Все й-йедино. Все-то в-вы про меня з-знаете – что вез, куда вез, с к-кем вез да как вез. Может, ск-к-кажешь мне, что в сундуке было на моей телеге?

– Знамо что – золото. Или, может, камни самоцветные?

Пан Войцек, запрокинув голову, беззвучно расхохотался.

Лекса мотнул бородой и прихлопнул ладонью о стол, пробормотав:

– Это... того-этого...

– Что ты смеешься, пан сотник богорадовский? – быстро, словно опасаясь, что его перебьют, заговорил пан Лехослав. – Ежели сказал что не так, извини, мы в академиях да институциумах не обучались. Ежели смешны мои слова про камни самоцветные, так тоже прости – меня в Выгов не вызывали к митрополиту да подскарбию. Мы тут в захолустье живем, коровам хвосты крутим. Но мы хоть и в диком краю, а все ж не пальцем деланые. С головой дружим и сметку имеем. Потому предлагаю тебе, пан Войцек, вези казну Прилужанскую в Жорнище. Зджиславу Куфару она уже не понадобится. Слыхал я, он в застенках у Зьмитрока смерть свою нашел. Богумил Годзелка пускай Господу молится – к чему его преподобию мирскими делами голову забивать? А мы найдем злату-серебру применение. Пусть казна прилужанская народу послужит. Ведь что главнее всего для королевства? Народ! – Он торжественным движением поднял палец к закопченному потолку.

– С-сюда, говоришь, привезти? – Пан Шпара мгновенно посерьезнел и даже посуровел. – В Жорнище? Казну?

– Сюда. А что? – насторожился сотник Жорнища.

– А п-п-после чего будем делать? Поделим по-братски? Или, м-может быть, снарядим пять полков г-гусарских, во главе их станем и гэй-гэй на Выгов? Или пану Скорняге по-о-одарим? Адасю Дэмбку? Так чего уж т-тогда не пану князю Янушу Уховецкому? Что Искорост? Давай на Уховецк казну погоним! Вместе, разом, дружно!

– Что-то я тебя не пойму, пан Войцек... – Пан Рчайка насторожился, уловив неприкрытую насмешку в словах собеседника.

– Эт-т-т-то я тебя не пойму. С че-его бы вдруг сотник порубежной с-с-стражи глаз на казну коронную положил? Шляхтич! Вельможный пан! И д-д-другому шляхтичу п-предлагает на честь и совесть наплевать и вместе д-д-денежки казенные п-п-присвоить. Так или нет, пан Лехослав? В-верно я тебя понял? Или, м-может, ошибся в чем?

Пан Лехослав аж захрипел от ярости, приподнялся, упираясь ладонями в стол, подался побагровевшим лицом к пану Шпаре:

– Ах, вот ты как заговорил? О чести, о гордости шляхетской вспомнил? Учить меня вздумал, совестить?

– Н-н-ну, кто-то же должен...

– На себя погляди сперва! Я укрывать краденое не подряжался! Так кто из нас первым о честь сапоги вытер?

Пан Войцек тоже поднялся, выпрямился, будто невзначай бросая левую ладонь на эфес сабли. Ему, равно мастерски владеющему обеими руками, все равно, которой из них клинок вытаскивать.

– Вот и поговорили, пан Лехослав, – произнес он без малейших признаков заикания, что свидетельствовало о холодной ярости, подступившей к сердцу и грозившей вырваться наружу от любого неосторожного слова или жеста. – Я тебя потешил, и ты меня порадовал. С избытком порадовал. А теперь слушай меня. Уходи прочь из этого шинка... Как бишь его там называют? Из «Свиной ножки». Уходи и не мозоль мне глаза. Слишком ты благородный, чтоб со мной, ворюгой малолужичанским, за одним столом сидеть, слишком. Обещаю в свою очередь, что уеду завтра с рассветом. И ноги моей в Жорнище не будет больше никогда. Невелика потеря и для Жорнища, и для меня. Все. Прощай, пан Лехослав.

– Э-э-э, нет! – У жорнищанского сотника, похоже, было собственное мнение о дальнейшем развитии их знакомства. – Ты меня гнать не моги. Я тут хозяин. Мое слово в Жорнище закон. И если я решил казну Прилужанскую у тебя отобрать, то отберу. Хватайся ты за сабельку или не хватайся. Уяснил, пан сотник богорадовский?

– Что?!

– Взять его! – воскликнул пан Рчайка, с неожиданным проворством отскакивая от стола.

Впрочем, далеко отбежать он не успел. Пан Войцек пнул ногой тяжелый стол и он, переворачиваясь, ударил пана Лехослава по коленкам, заставил ойкнуть жалобно, а после разразиться бранью, благородному сословию вовсе не приличествующей.

– Помните, живьем! – выкрикнул он в промежутках между ругательствами, обращаясь к своим, вскочившим и схватившимся за оружие, порубежникам.

– Кидай саблю, пан! – строго приказал рыжеусый урядник. – Нам кровь ни к чему.

Пан Войцек, не говоря ни слова, оскалился, поводя острием клинка из стороны в сторону. Шестеро противников... Если бы в чистом поле, а не в тесноте шинка... Да если бы четверо из них не подняли натянутые наполовину луки. Стрелы с граненым наконечником – пригвоздит к стене, сам не вырвешься, не расшатаешь. Да и стрелки, наверняка, мастера своего дела. Не даром со степняками воюют.

– Сдавайся, сдавайся, пан Шпара, – продолжал подзуживать Лехослав, держась на порядочном расстоянии, но все же за спины порубежников решивший не прятаться.

– Не сотней тебе командовать, боров, а дерьмо, через тряпочку процеженное, сосать, – дернул щекой пан Войцек.

– А за эти слова ты мне еще ответ дашь, Шпара! – Лехослав зашипел, даже брызги слюны изо рта полетели.

– Изволь. Хоть сейчас готов. Поединка! – Старинная сабля пана Войцека, доставшаяся от отца, а тому от деда, глянула прямо в лицо пану Рчайке. Неяркие отблески освещающих залу лучин побежали по узорчатому клинку наподобие утренней дымки над озером.

Пан Лехослав молчал. Кусал губы и усы, но ответить не решался.

– Ну, дерьмошник, поединка! – возвысил голос Войцек. – Или тебя при твоих людях за уши оттрепать, трус?

Жорнищанский сотник захрипел горлом (со стороны глянуть – вот-вот удар хватит от злости), вытащил клинок до половины... Потом мотнул головой, словно отказывая самому себе, и бросил саблю обратно в ножны. С силой бросил. Так, что крестовина звякнула об оковку устья.

– Не будет тебе поединка, песья кровь! Не дождешься! – И загремел, обращаясь к своим людям: – А ну, взять их! Да поживее!

Рыжеусый урядник кивнул, шагнул ближе к опрокинутому столу:

– Кидай саблю, вельможный пан. Не вынуждай грех на душу принять. Именем Господа прошу.

Войцек внимательно на него посмотрел. Простое лицо. Из селян, вольных землепашцев, либо из безденежной шляхты. Глаза с хитринкой, но это доброе лукавство. Здоровая деревенская сметка, которая и урожай собрать лучше соседского помогает, да и в сражении не лишняя тоже. Оружия урядник не обнажал, но руку держал так, что саблю мог выхватить в любой миг.

Краем глаза пан Шпара отметил, что ладонь Лексы, прижавшегося спиной к стене, медленно-медленно ползет к рукоятке мочуги.

Эх, прыгнуть бы сейчас вперед! Зацепить клинком хотя бы двоих из четырех лучников, дать время Лексе раскрутить дубину... А там пойдет как по маслу. Уж на конюшню, во всяком случае, прорваться труда не составит.

Только как же тогда Ендрек и пан Юржик, которые пошли наверх рвать зуб?

Услышат? Прибегут?

А если нет?