Мести не будет - Русанов Владислав Адольфович. Страница 12

Присел обратно и пан Шпара.

Оставшиеся порубежники заняли стол в самом темном угле шинка, а хозяин «Свиной ножки», начавший кланяться, едва завидел новых гостей, наконец-то остановился и бросился за пивом. Краем глаза пан Войцек заметил и намотал на ус, что за деньгами никто из порубежников не полез.

– Горелки! – крикнул пан Рчайка и прищелкнул пальцами. Похоже, привык, чтоб его приказания исполнялись мгновенно.

Шинкарь, оставив жбан с пивом на столе порубежников, метнулся стрелой, и не успел бы монашек прочитать «Господи, радуйся...», как перед Войцеком и Лехославом уже стояли пузатые глиняные чарки. Вырвав зубами затыкавшую горло бутыли кочерыжку, шинкарь сноровисто разлил горелку по чаркам.

– За братство северных и южных порубежников, да сгинут проклятые «кошкодралы», хоть желтые, хоть рыжие, хоть серо-буро-пошкарябанные! – провозгласил жорнищанский сотник.

Пан Шпара хмыкнул, но чарку поднял, чокнулся с паном Лехославом и выпил. Скривился. Горелка в «Свиной ножке» шибала такой сивухой, что конь, вдохнув, околеет.

Пан Рчайка вновь щелкнул пальцами, и застывший с бутылью в руках шинкарь немедленно повторил.

– Может, без слуг поговорим, Войцек Меченый, пан сотник богорадовский? – сощурился местный порубежник.

– Лекса – н-н-не слуга, – привычно ответил пан Войцек.

– Да ну?

– Н-ну да.

– А кто же, ежели не секрет, конечно?

– Боевой т-т-товарищ и односум, – твердо произнес Шпара.

– Вот как? – Пан Рчайка скептически приподнял бровь, словно намереваясь сказать: с каких это пор шляхтичи простолюдинов односумами кличут, но смолчал.

– К-как есть.

– Хорошо. Кто бы спорил, а я не буду. Щур, чарку односуму пана Войцека!

Шинкарь бросился к стойке, едва не опрокинув попавшуюся на пути лавку, вернулся и поставил чарку перед Лексой. Налил из бутыли.

– Теперь твое слово, пан сотник богорадовский! – Лехослав взялся толстыми пальцами за чарку.

– Я д-давно не со-отник. В Б-б-богорадовке нынче другой сотник, – ответил пан Войцек., но чарку поднял. – За мир и счастье всех П-прилужан, Великих и Малых.

Пан Лехослав скривился, будто услышал нечто оскорбительное для себя, однако выпил. Лекса сморщился, только поднес горелку ко рту. Конечно, с его выпивкой она ни в какое сравнение не шла. Хоть бы не поленился шинкарь Щур через угольки березовые пропустить – дух сивушный отобрать. Впрочем, что ему переживать? И такую выпьют. На окраинах Прилужан народ непритязательный живет. Лекса шумно выдохнул и тоже выпил.

– А за погибель желтых «кошкодралов» выпить не желаешь? – Лехослав закусил холодной галушкой и перевел вопросительный взгляд с пана Шпары на шинкаря. Тот поклонился в пояс и убежал. На сей раз, надо полагать, за закуской.

– Я кому погибели желаю, – медленно, растягивая слова, ответил пан Войцек, – того стараюсь повстречать и саблей либо кончаром приголубить. И кое-кто в Выгове моей стали еще отведает. А пьют горелку и орут по шинкам «На погибель!» пускай шпендики дешевые, которые и боя-то настоящего не видали ни разу.

Лехослав насупился:

– Я разумею, у вас там суровая жизнь на берегах Луги. Так и мы тут не девок по сеновалам тискаем. Сабельки заржаветь не успевают.

– Т-так я и не говорил, что хоровские порубежники хуже наших.

– А к чему тогда, пан Войцек, ты про шпендиков заговорил?

– А п-потому как много таких по шинкам встречал.

– Ну и?..

– Да н-н-ничего.

Пан Лехослав задумался, опустил вниз голову, словно намеревался забодать собеседника. Молчал он долго. Водил пальцем по столу, собирая в горку хлебные крошки. Потом решительно придавил собранное ногтем и поднял взгляд на малолужичанина:

– Значит, смерти желтым «кошкодралам» ты не желаешь?

– Же-е-елаю, но не всем.

– Почему?

– П-потому... Есть среди них и хорошие люди, и честные воины. А дерьма и среди наших, б-б-бело-голубых, хватает.

– Во как! – Пан Рчайка полез пятерней под кучму. – Где-то я такие речи уже слышал. Ладненько! – Он махнул рукой. – Еще по одной?

Войцек пожал плечами:

– Н-не спеши, пан Лехослав. Д-д-давай начистоту. Ты ж не зря сюда пришел?

– Конечно, не зря. С богорадовским сотником познакомиться. Про тебя, пан Войцек, может, песни от Жорнища до Хомутца слагают.

– Ага, к-коломийки. Не верю, п-пан Лехослав. Не герой я. Да и ты н-не тот человек, чтобы любопытства ради, п-п-прибежал с неразбери-поймешь кем знакомиться.

– Откуда ты знаешь, пан Войцек? – развел руками жорнищанский сотник.

– В-вижу. Опять же, п-пан Лехослав. Ты знал, что я п-п-п-проезжать Жорнище буду. Ждал меня. Охрану н-н-на воротах предупредил. Так?

– Так, – угрюмо кивнул пан Рчайка.

– Зачем?

– Долгий разговор получается.

– А т-ты торопишься, п-пан Лехослав?

– Нет.

– Я т-тоже.

– Ладненько, – крякнул жорнищанский сотник. – Начистоту так начистоту. Понимаешь, пан Войцек... Ребятишки мои давеча угорского гонца изловили...

– Т-так.

– Угорец, молоденький такой, мальчишка еще, с коня падал когда, убился насмерть. А у него письмо нашли. Что хмуришься, пан Войцек? Думаешь, мародерствовали порубежники?

– Н-нет, не ду-умаю. Ежели бы у Б-богорадовки зейцльбержского гонца схватили, я бы тоже п-приказал обыскать его.

– Ладненько. Про угорца, считай, договорились. Теперь про письмо. Так вот, в письме том про тебя, пан Войцек, писано.

– Н-неужто? – углом рта усмехнулся пан Шпара.

– Могу показать. Если ты по-угорски читать можешь.

– А ты, в-вы-ыходит, можешь?

– Нет. Я не могу, – честно признался пан Рчайка. – Я вообще грамоту не люблю. Поповские и чародейские штучки – эта грамота. Учил, когда мальцом был... А нынче завсегда найду, кто мне вслух почитает. Так на кой ляд глаза насиловать?

– Ч-что-то в твоих словах есть, пан Лехослав, разумное. Я п-подумаю. Продолжай, будь так любезен.

– Письмо с угорского мой чародей переводил. Гудимир. Это чтоб ты знал. Писано оно было от имени боярина Рыгораша – уж не знаю, сам писал или диктовал писарчуку. Там все про смуту Прилужанскую сказано. И как Юстына королем ставили...

– Ох, боюсь н-не все, пан Лехослав. Ох, не все...

– Откуда знаешь? – опешил жорнищанин.

– Когда-нибудь потом, пан Лехослав. Когда подружимся и время найдем горелки попить.

– Да не такой дряни вонючей... того-этого... а моей милости прошу... – не выдержал Лекса и испуганно замолчал.

Пан Рчайка с любопытством посмотрел на него.

– Прощения прошу, панове, – забормотал великан. – Может мне... того-этого... пойти куда? Чтоб... того-этого... не мешать...

– Сиди уж, – отмахнулся пан Лехослав. – Куда пойдешь?

– Ну...

– Сиди, Л-лекса, – сказал пан Войцек. – У меня от т-тебя секретов нет. П-продолжай, пан Лехослав.

– Продолжать? Ладненько. Еще в письме было сказано, что митрополит наш, Богумил Годзелка, и подскарбий бывший, пан Зджислав Куфар, казне прилужанской ноги приделали. Чтоб, значит, Юстыну со Зьмитроком и всяким прочим «кошкодралами» правление медом не показалось. А ты им в том помогал. Так ли, пан Войцек? Поправь меня, коли ошибаюсь.

– Т-так не ты ошибаешься, пан Лехослав. Рыгораш ошибается. Хоть муж уважаемый и почтенный.

– В чем же он ошибается? – вкрадчиво так, как выбирающий лесу рыбак, поинтересовался жорнищанин.

– Что я к-к-казну увезти помогал.

– А в остальном?

– А т-ты пойди, п-пан Лехослав, поспрошай Богумила Годзелку, а? – внезапно окрысился пан Шпара. Даже шрам на щеке побелел.

– А что ты так разговариваешь, пан? – Жорнищанский сотник начал наливаться краской. Даже шея сзади побагровела.

– А как м-мне с т-тобой разговаривать, коль т-ты допрос мне учиняешь?

– Я в своих правах. В своем городе.

– З-значит, можешь хватать всех п-подряд и допрос устраивать?

– Обижаешь, пан Войцек! – Лехослав засопел, набычился. – Я тебя не хватал. Честью пришел поговорить. Как равный с равным. А ты оскорбить меня норовишь.