Мести не будет - Русанов Владислав Адольфович. Страница 14

Годится ли бросать односумов, спасая собственную шкуру?

Бывший богорадовский сотник дернул щекой. Ответ на этот вопрос он знал. И ответ был всегда один, независимо от обстоятельств.

Значит, единственный выход – тянуть время. Можно все-таки добиться поединка с красномордым жорнищанским сотником. Глядишь, тогда и товарищи услышат звон клинков, выглянут поинтересоваться, что да как.

Значит, тянуть время...

Пальцы Лексы сошлись на бугристой рукоятке мочуги. Сжались...

Две стрелы ударили почти одновременно.

Как порубежникам удалось рвануть тетиву до уха, прицелиться и отпустить? Уму непостижимо. Обычный человек и моргнуть не успел бы. Вот уж воистину мастера!

Звучно щелкнули тетивы по кожаным нарукавникам.

С глухим стуком вонзились граненые наконечники.

Охнул Лекса. Застонал сквозь сжатые зубы.

Одна стрела пробила ему ладонь, пригвоздив руку к дубине. Вторая прошла у самой шеи и пришпилила ворот кептаря к стенке. Войцек сразу понял – то был не промах лучника, а просто предупреждение. Не рыпайся, мол, везде достану и что захочу, то и сделаю.

– Бросай саблю, пан, – с нажимом повторил урядник. – А то как бы мы не устали уговаривать.

На луках, только что выстреливших, вновь хищно целились стрелы. Да, выучки военной не занимать-стать.

Пан Войцек почти решился. Господь не выдаст, свинья не съест. Тем паче, кольчуга под жупаном добрая – двойного плетения. Не раз в бою выручала. Прямого удара бронебойной стрелы, конечно, не выдержит, но, если удастся вскользь пропустить, должна защитить. Сперва прыгнуть вправо, закрыться от двоих стрелков урядником, срубить его, а если удастся – и жорнищанского сотника, а там видно будет. Может, без командиров порубежники не захотят в бой ввязываться. Не очень-то много чести в таком бою заслужишь.

В этот миг на полутемной лестнице, ведущей на жилой этаж, появились пан Юржик и медикус Ендрек.

Не одни появились, а в компании того сухопарого, одетого в коричневый мятель и зеленый пелеус старика, что пришел с паном Рчайкой, и двух порубежников.

С первого взгляда стало ясно, что не своей волей в подобном обществе они оказались.

Руки Ендрека были заведены за спину и, судя по развороту плеч, туго скручены в локтях. Но это все безделки! Во рту студиозус держал деревянный чурбачок, закрепленный петлей через затылок.

«Чтоб не кричал, что ли? – подумал пан Шпара. – Так и кляп сгодился бы... Что за обычаи чудные в хоровском порубежье?»

Но гораздо больше, чем связанный студиозус, поразил пан Юржик. Шляхтич шагал словно во сне. С людьми иногда такая хворь приключается. Встают с постели среди ночи и, не просыпаясь, начинают бродить, пугая родственников и соседей. Хорошо, если по ровному будет ходить, а то у многих проявлялась тяга то на крышу забраться, то по колодезному срубу погулять. После упадет – ноги переломает, если не шею, не приведи Господь. В Прилужанском королевстве таких путешественников называли лунатиками. Лечили молитвами, постами и отварами трав. Но с чего бы это пану Бутле, никогда раньше повода даже не дававшему заподозрить себя в лунатизме, такое вытворять?

Войцек поискал взглядом глаза студиозуса. Нашел...

Ендрек видел, в каком затруднительном положении оказался их небольшой, чтобы не сказать маленький, отряд. Понимал отчаяние и беспокойство пана Шпары. Но с палкой во рту не то, чтобы объяснить, что к чему, даже подмигнуть не мог. Челюсти и щеки затекли мгновенно, из уголка рта стекает слюна – попробуй-ка сглотни, когда взнуздали словно коня норовистого.

Ничего он не мог поделать.

Не мог рассказать, как в комнату, где он приступил к лечению пана Юржика, вдруг вошел высокий худой старик в странной одежде, мало принятой в Прилужанах. Вот в купеческом квартале Руттердаха он не привлек бы внимания ни на полгрошика.

Ни повернуться, ни спросить, какого лешего приперся, студиозус не мог, поскольку наконец-то утвердил клещи на больном зубе пана Бутли. Перед тем раз десять стальные губки соскальзывали, причиняя шляхтичу лишние страдания. И так больно, мочи нет терпеть, а тут еще железом стучат. Поэтому Ендрек изо всех сил старался думать о скорейшем выздоровлении пан Юржика, о том, как хворь уйдет, покинет распухшую щеку и налитую гноем десну. Так он вылечил некогда самого пана Войцека. Просто, складывая ломаные-переломаные кости, изо всех сил желал им срастись. В итоге страшная, по меркам любого ученого врачевателя, рана зажила за какой-то десяток дней.

Старикан цепким взглядом враз охватил убогую обстановку комнаты, укоризненно покачал головой.

– Ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй, – голос у него был высокий и слегка дребезжащий, как надтреснутый колокольчик. – Значит, Контрамацию нарушаем? Нехорошо. Ай-яй-яй...

Ендрек хотел ответить, что Контрамацию он нарушать никак не может, поскольку чародейством не пользуется, а если и применяет какие-то жалкие крохи магической силы, то неосознанно, в жалких количествах – не больше, чем бабка-ворожка, заговаривающая на покосе порезанную кметем ногу. Но не смог. Попробовал пошевелиться, хотя бы вынуть клещи у пана Юржика изо рта и извиниться перед волшебником – а старик без всякого сомнения был волшебником, скорее всего реестровым чародеем жорнищанской сотни, – и тоже не смог.

А потом он увидел остановившийся, бессмысленный взгляд пана Бутли, который сидел без движения и только со свистом втягивал воздух через распахнутый до предела рот.

Вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Так же, как тогда, когда висел, распятый на деревянной раме над гексаграммой в замке пана Адолика Шэраня, когда мазыл Козма из отряда рошиоров Тоадера наклонялся над ним с широким ножом...

А старик прошелся по комнате, брезгливо придерживая полу мятеля, чтоб не зацепиться ненароком за покрытую слоем пыли мебель. Осторожно вынул клещи из рук Ендрека, опустил их на стол.

– Ай-яй-яй... – продолжал он нарочито сокрушаться. – Как нехорошо, юноша. Большую ошибку ты совершил, большую. – Вдруг голос его стал холодным и твердым. – Позволь представиться, реестровый чародей Гудимир, сотни порубежной стражи пана Лехослава Рчайки. Властью, данной мне прилужанской короной, Советом чародеев Выгова и польным гетманом Хорова, я тебя арестовываю, ибо... Да ладно, какое там ослу под хвост «ибо». Колдовать не надо, где ни попадя. Ясно? Ощутил призвание – будь добр в Институциум, в стольный Выгов-град.

Ни ответить, ни пошевелиться Ендрек все еще не мог. Как в кошмарном сне, когда к тебе приближается чудовище, разевает зубастую пасть, а ты ни убежать не в силах, ни даже закричать от ужаса.

А Гудимир тем временем выглянул в коридор:

– Заходите. Вяжите его. С особым тщанием вяжите: паренек – сильный чародей. Только не осознал еще этого.

«Кто сильный? Я? – поразился студиозус. – А какой же тогда силой обладает Мржек, которому моя защита, что плетение паука?»

Вошли двое порубежников. Настороженные, напряженные.

– Да не бойтесь, не бойтесь, не укусит, – хитро подмигнув, подначил их Гудимир. – Я обездвиживающие чары последних сто лет отрабатываю. Никто еще не вырывался. А вы вяжите его. Да так, чтобы ни пальцем, ни рукой двинуть не мог, да чтоб заклинание не произнес, не приведи Господь.

Жорнищане сноровисто, выдавая немалый опыт, скрутили Ендреку локти за спиной, тонкой бечевой обмотали пальцы, которые, как назло, тут же начали невыносимо чесаться. В рот засунули гладко оструганный липовый чурбачок. К нему полагался ремешок с петельками по концам и еще одной петлей сзади – она пришлась как раз на затылок. Один из порубежников вставил в заднюю петельку палочку и закрутил. Похожее приспособление используют конюхи, смиряя самых злых лошадей, если приходит нужда их полечить. Называют его «закруткой» и набрасывают коням на верхнюю губу.

Гудимир оглядел работу подручных. Подергал узлы. Кивнул одобрительно. И тут же к Ендреку вернулась способность двигаться. Правда, единственное, что он смог сделать, это обессиленно опуститься на табурет.