Московские Сторожевые - Романовская Лариса. Страница 30

Я под эти мысли как раз до Конторы нашей дошагала, без всякого наземного транспорта, сама. Все-таки молодость — это очень приятно. Особенно если подробности омоложения забыть. Другое дело, что сейчас ко мне опять с расспросами приставать начнут — хоть из медкомиссии, хоть кадровики — надоело.

Очереди перед двадцать третьим кабинетом не было — у нас вообще очередей как-то не бывает. Другое дело, что подождать придется, — народ-то в Конторе разговорчивый, всех обо всем расспрашивает. Ну это пережиток прошлого: в старые, еще дотелефонные, времена через Контору все новости проходили, иными путями нужного человека найти было невозможно. Вот местные служащие и работают по старым правилам, все из посетителей вытягивают. Правда, в ответ и сами разное рассказывают. Не сплетничают, а так, анекдотцами промышляют.

Вот в прошлый вторник мне один местный счетовод (а на вид ничего так, внушительный, и не скажешь, что третья сотня ему идет) в утешение дивную историю презентовал. Дескать, мне-то с моими бумагами возни почти никакой, осталось только дождаться, когда из Ханты ответ на запрос придет, информация по старому паспорту и по анкете… Документы-то у меня в порядке, я ж естественным путем омоложалась, честь по чести.

А вот в войну или когда похуже — у них тут всякое бывало. Особенно с реабилитированными или теми, кто откопался посмертно. Вот, оказывается, однажды один такой, из врагов народа, выплыл по весне где-то в Оби — вроде как вытаял, его даже не закапывали после смерти. Ну как-то там мужик продержался, ожил помаленьку, вспомнил, что к чему, да и неведомыми окольными путями возвратился обратно в столицу. Регистрироваться на работу пришел, а документов-то у него с собой нет. Ни мирских, ни наших. После насильственной смерти с памятью на первых порах не очень, да и не помнил тот мужик номера паспорта или там чего еще. Архивы тогда бумажные были, пока в них нужную папку отыщешь, с ума сойдешь. Плюс фамилия у мужика была простая как табуретка: не то Кузнецов, не то Громов… А! Крылов! В общем, пока личное дело подняли, тот бывший зэк уже жениться успел и даже папашей стать — детей в количестве четыре штуки ему потом задним числом оформляли. Он вроде как из Спутников был, этот Крылов.

Ну с моей документацией в этом плане куда легче, а вот все равно в третий раз уже за лицензией приезжаю, да впустую. А я без этой бумажки у Дорки официально район перенять не могу, ее домой нормально отпустить. Да чтоб местные крысы канцелярские своими чернильницами подавились, хоть чернилами давно не пользуется никто!

В общем, я так на диванчике у двери и сидела, ждала, когда мне ответ дадут. То вправо по коридору всматривалась — в прозрачную бочечку с водой, то влево, где кофе-автомат. Все так чистенько, современненько, а все равно уныло. Казенный дом, что ни говори.

У нас ведь Контора — что наша, что любой филиал — ничем выделяться не должна. Сюда если кто мирской и сунется, так сразу сообразит: тут то ли риелторская фирма, то ли бюро путешествий. Пыльно, чинно, благородно. В иные времена подо что только наши чиновники не маскировались: то под статистическое учреждение, то под артель по сбору вторсырья, даже редакцию газеты-малотиражки при каком-то «почтовом ящике», и то изображали. Ну это из того, что я помню. А Жека вот рассказывала, что лет за десять до миллениума, чуть ли не в талонно-сахарные времена, наши чинуши и вовсе правление комсомольского банка представляли. Вот что это такое — я совсем понять не могу. Ну да ладно — мне и без того есть о чем подумать.

Опять ведь, кого ни встречу, все об одном и том же интересуются: я уже выбрала, от кого дите родить, или как? Все-таки пора, пора мне, четвертая жизнь, немаленькая уже… А хочу ли я того ребенка — даже и не спросит никто толком. Вроде как по возрасту полагается, и все такое: после пятого-шестого омоложения рожать куда труднее, надо в первые два века успеть все сделать. Ну до чего же они противные, те, кто пристает и любопытничает!

Тут, наконец, из кабинета сотрудница вышла, порадовала меня: дескать, через полчаса все готово будет, надо бы подождать. Я ждать совсем не против, да вот только где? В коридоре вылизанном скучно, на улице — не то чтобы сильно тепло, книжка, которую я с собой взяла, у меня еще в метро кончилась, а с девчонками рано болтать — десятый час утра на дворе, они с ночи отсыпаются, это я ничего не делаю, потому как нельзя.

Ну я так бочком, бочком, да и на лестницу — на дальнюю, где весь этот хваленый современный ремонт кончается. Там стены старые, ступеньки шагами протоптанные, штукатурка на ветхие книжные страницы похожа. Даже жестянка для сигарет и то выглядит так, будто ее здесь век назад поставили, хотя окурками от нее не пахнет, свеженькая она.

Я, конечно, сигареты не уважаю, но побаловаться иногда можно. Особенно если за всю свою нынешнюю жизнь еще ни одной затяжки не сделала. Тут как раз на подоконнике дама притулилась, можно попросить об одолже…

— Марфа!

Ну это ж надо, а? Первый раз в жизни вижу, чтобы Марфа-Мариночка за сигарету схватилась. Да что же с ней такое стряслось? Лицо серое, как гостиничное белье. Хотя вон, узнала меня, кивает. Даже улыбаться пробует, хоть губы в разные стороны разъезжаются.

Да что такое?

— За советом ходила. К социальщикам. Не знаю, что делать: сегодня Аньке буду про ведьмачество рассказывать.

Мамочки мои! Аньке — Марфушиной дочке — восьмой годик пошел, если я не путаю ничего. У нас как-то не принято, чтобы так рано про подробности работы узнавать, до двадцати одного редко в ремесло посвящают. Нет, ну понятно, что детки-то — не дураки, мы с Манечкой еще гимназистками не были, когда между собой эти тайны обсуждали, но… Это в исключительных случаях делают: когда ребенок сильно болен или когда какая опасность. Дорку вон во время погрома просветили, она тоже несовершеннолетней была. В войну бывало, но сейчас-то что?

— Она на дне рождения вчера была. У подружки. — Марфа тычет в меня сигаретой, а прикурить все не дает. — Одноклассница позвала, они еще в садик вместе ходили.

И что Марфа в этом такого страшного нашла?

— Они решили Пиковую даму вызвать, по книжке с гаданиями…

Тьфу ты, пропасть! Эти книжки мирские — тот еще обман. Вот век назад, помнится, когда мода на спиритизм была, такие анекдоты происходили. И в сумбурные времена, когда страна рушилась, тоже все какими-то экстрасенсами заделались. Без смеха не вспомнишь. Только вот кому смех, а кому…

— Ну вот она к Анечке и пришла. Больше никто и не видел…

Ну правильно, откуда мирским детям полтергейст-то углядеть? Наши Дамы — они ж навроде дворовых собачонок, и всехние, и бесхозные разом, потому и прибегают по первому оклику. Толку от них никакого, а удалить — рука не замахивается. Не мы их по миру пустили, не нам и убирать…

— Испугалась, да?

— Я за нее больше испугалась, — выдыхает Марфа.

И это понятно. Мы с Манечкой тоже в дортуаре пару раз Белую даму вызывали, на потеху публике. Там же самое интересное, что девочки от страха визжать начинали задолго до того, как Дама приходила. Вроде как они видят ее уже, чуть ли не сырой могильный холод на себе ощущают (а это Маня мокрую простыню припрятала заранее). Детские шалости, что с них взять. И сама Марфа, наверное, лет сто пятьдесят назад так же баловалась? Или нет? Неужели из-за такой шалости ребенку все тайны надо раскрывать?

— В общем, не знаю я, Лен… Чего-то тревожно мне. Вот как чувствую чего не то…

— Про дочку?

— Да не знаю. — И Марфа махнула на меня сигаретой. Пепел сразу разлетелся клочками — Марфа-Маринка так и не покурила толком.

— Уже вторую пачку за сегодня, — пояснила она. — Как Фоня ночью заехал, так и все. Чего-то уснуть не могу никак.

Фоня наш — ну Афанасий, или Толик-Рубеж, если по-нынешнему, — куда больше с Жекой общается, шебутные они оба. Чего это он…

— Говорит, проезжал неподалеку. Вышел на стоянке бензин залить, тут его и ножом…

— Насмерть? — ахнула я, забыв, что покойники так просто в гости не заявляются.