Серебряные ночи - Фэйзер Джейн. Страница 28

Впрочем, это правило не распространялось на его собственную жену – вероломную Еву и ее неизвестного любовника. Какого черта должен он оставаться верным… Нет! Он не может поступить так, как однажды поступили с ним. Однако, запретив себе когда-то даже думать об этом, Адам постепенно становился все менее решительным. На это оказывали влияние и его возмущение бессмысленной дмитриевской мстительностью, и собственное непреодолимое желание хоть чем-нибудь помочь Софье, и взаимное признание в любви, которое прозвучало за час до рассвета.

– Я приведу Хана в мою конюшню, – вернулся он к разговору. – Если появится возможность, скажи Софье Алексеевне, что я сделаю это обязательно. Я выкуплю Хана; у меня ему ничто не будет угрожать.

Борис Михайлов ни на мгновение не усомнился в намерении графа. По всему поведению этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не бросает слов на ветер.

– Я передам, барин. Несмотря на ее мужество, такая жестокость – сильный удар для нее.

Адам вспомнив, какой мегерой она предстала перед Дмитриевым, невольно улыбнулся.

– Генералу ее не сломить, Борис.

– Будем надеяться, что вы правы, – хмуро откликнулся мужик. – Сломить можно кого угодно. Это вопрос времени. А времени у его сиятельства, я думаю, сколько угодно.

Адам не найдя возражений, молча взобрался в седло. Он направился в сторону Смоленского тракта, в погоню за торговцем лошадьми.

Борис Михайлов с угрюмым видом остался стоять у ворот конюшни. Он не стал делиться с полковником подозрениями о том, что у генерала есть некие особые, личные причины, тянущиеся корнями в далекое прошлое, мучить Софью Алексеевну. Что изменится для Софьи Алексеевны или для графа, расскажи он им о своих бездоказательных подозрениях?

На прием к княгине Нарышкиной князь Дмитриев прибыл в одиночестве, объяснив отсутствие дражайшей супруги жестокой мигренью. Он пробыл там около часу, был галантен, смущенно благодарил за прозвучавшие вновь поздравления с браком, благосклонно улыбался в ответ на заверения знакомых дам обязательно навестить его жену на следующей неделе, уверял их, что Софья Алексеевна будет очень рада и что он сам очень благодарен им за проявленное участие к его юной и неопытной жене, которая нуждается в заботливых советах. Потом, как самый заботливый муж, сославшись на нежелание оставлять больную одну, откланялся.

Приехав домой, Дмитриев прошел на свою половину и переоделся. Облачившись в ночной халат, он без церемоний вошел в спальню Софьи. В комнате царил полумрак; единственная свеча горела на ночном столике. Полог постели был глухо задернут. Отодвинув его в сторону, он внимательно всмотрелся в бледное, осунувшееся лицо жены.

– Вы похожи на больную кошку, – заявил он, развязывая пояс халата. – Пожалуй, меня даже нельзя упрекнуть в неправде, когда я объяснял ваше отсутствие на вечере головной болью.

– Так уж случилось, я не совсем здорова, – пробормотала Софья, глядя на него сквозь полуопущенные веки. – Обыкновенное женское…

Дмитриев помрачнел и злобно запахнул халат.

– Мы должны постараться, моя дорогая. А вам следует вести себя немного спокойнее. Такие безудержные вспышки не могут на вас хорошо действовать.

Он вышел из спальни. Софья услышала скрежет ключа, Ее заперли.

Уткнувшись лицом в подушку, она боролась с подступившими слезами. Ее охватило глубокое отчаяние от своего медленного умирания заживо в этой клетке, от невозможности увидеться с Адамом. Ей до боли хотелось любви и нежности, хотелось снова пережить то восхитительное чувство, вздымающееся откуда-то из глубины души от его сладостного поцелуя. О, если бы на месте мужа, с которым она вынуждена совершать этот холодный, обидный акт, превратившийся в тягостную обязанность, мог оказаться Адам! Это могло бы превратиться в волшебную сказку! Но ей никогда этого не узнать. Не в силах больше сдерживаться, Софи залилась слезами. Она оплакивала себя, оплакивала дедушку, такого одинокого в своем Берхольском, горестно оплакивала Хана, оплакивала Адама и свою любовь, которой суждено умереть, едва зародившись.

Дверь оставалась запертой до полудня. Софи даже не пыталась позвать колокольчиком молодую служанку, полностью уверенная в том, что до тех пор, пока дверь закрыта, все просьбы останутся без ответа. Обнаружить пренебрежение со стороны прислуги, хотя бы и невольное, как она прекрасно понимала, было бы невыносимым унижением, Лучше сделать вид, что спишь, остаться в спокойном забытьи. Никому, а мужу в последнюю очередь, она не доставит удовольствия думать, что она страдает от этого пренебрежения.

Когда наконец ключ повернулся и дверь распахнулась, Софи быстро села в постели, опираясь на подушки, и изобразила смущенную робкую улыбку, которой научилась хорошо пользоваться за последнее время.

– Добрый день, Павел, – проговорила она как ни в чем не бывало.

Вставив ключ в дверь изнутри, он приблизился к постели.

– Вам следовало бы позвать служанку и одеться к обеду. Я жду гостей.

– Гости? – не удержалась Софья от удивленного восклицания. – Вы имеете в виду графа Данилевского?

– Я не считаю моего адъютанта гостем в своем доме, – заметил князь. – Он просто обедает с нами в те дни, когда мы с ним вместе работаем.

Софи, испугавшись, что чуть не выдала себя неосторожным восклицанием, опустила глаза и смущенно пробормотала:

– Да, я поняла, Павел. Как глупо с моей стороны.

Он подозрительно присмотрелся. До вчерашнего дня он не сомневался в искренности ее смущения и покорности, но теперь эта уверенность поколебалась. Впрочем, с того момента ей пришлось пережить несколько чувствительных ударов – потерю коня, запрещение выезда в свет, которого она так страстно ждала, истосковавшись в одиночестве, наконец, унижение домашнего ареста, о котором, как она догадывалась, известно прислуге.

И князь решил с выгодой для себя использовать свою неуверенность.

– Моими гостями будут сослуживцы, только что вернувшиеся из экспедиции в Казань. Граф Данилевский тоже будет присутствовать. Надеюсь, вы не станете пренебрегать ролью хозяйки. – Дмитриев насмешливо приподнял бровь. – От вас не требуется принимать участие в общей беседе. Всего лишь простое соблюдение приличий. Как только обед закончится, вы можете быть свободны.

Софья вновь вспыхнула от возмущения таким распоряжением, более подходящим для ребенка, допущенного к столу вместе со взрослыми, или для бедного родственника, которого держат в доме из милости. Но она опустила глаза, пытаясь унять дрожь в пальцах и сосредоточившись на радостной мысли от того, что в этой отвратительной обстановке сможет увидеться с Адамом. Возможно, им удастся обменяться взглядом украдкой, а может, и парой слов, значение которых будет понятно только им двоим,

– Вы должны спуститься в гостиную поздороваться с гостями без четверти два, – уведомил ее князь, направляясь к дверям. – И не стоит слишком наряжаться. Дневного платья будет вполне достаточно для той роли, которая меня устроит.

– Хорошо, Павел, – с деланной улыбкой проговорила Софи. Как только он закрыл за собой дверь, она подхватила со столика канделябр и что было силы швырнула его об стену. Услышав грохот, она тут же пришла в ужас от мысли, что муж мог вернуться обратно. Но дверь осталась закрытой. Этот всплеск ярости принес такое облегчение, что она чуть не рассмеялась, подумав, как станет объяснять причину сломанного канделябра и попорченной стены прислуге. Слава Богу, пока что это не Мария, а застенчивая молодая горничная, приставленная к ней; непохоже, чтобы этой девушке навязали роль соглядатая.

Она позвонила в колокольчик и быстро направилась к гардеробу. Может, ей и запретили слишком наряжаться, но сама мысль о том, что посторонние люди увидят ее, будут общаться с ней, пусть даже из чувства обычной вежливости, доставляла ей наслаждение.

Она выбрала для себя батистовое платье цвета зеленого яблока со скромным кринолином. В голову пришло воспоминание о первом вечере с Адамом, когда она появилась за ужином в своем пропыленном костюме для верховой езды и ботинках, с неприбранными волосами. За те несколько недель, которые она прожила во дворце до свадьбы, Софья успела научиться находить удовольствие в изысканном гардеробе и премудростях придворных нарядов. Цвет платья благородно оттенял ее темно-каштановые волосы, туго уложенные вокруг головы, что как нельзя более подходило к овалу лица. Это платье было элегантно в своей простоте. Последним криком моды был кружевной воротник, гармонирующий с кружевами на рукавах, прикрывающих локти. Руки очень даже изящны, с некоторым удовольствием заметила Софи, в первый раз в жизни обратив на это внимание. Она полюбовалась изяществом кисти и гладкостью молочной белизны кожи.