Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна. Страница 39

Пригляделась она к охнувшему человеку и узнала того стремительного милиционера, который, как нарочно, все время попадался ей на пути. Но если быть до конца правдивым, надо сказать, что тот "Ох!" Дима совсем не позаимствовал, он случайно совпал с Нонкиным, и вообще он случайно остановился около нее. Ведь должны же в жизни оставаться таинственные случайности!

Как оставил Дима Нонку с компанией, так, толкая прохожих, двигающихся на него сплошным встречным потоком, добежал до конца улицы. Уже осталось только дорогу перебежать, и вот кинотеатр, и вот Невеста! – так нет, надо же, наскочил он на какую-то женщину, чуть не свалил ее и вдобавок отдавил ей ногу. Она вскрикнула, мужчины, что рядом стояли, к ней бросились, а Дима, даже не извинившись, дальше побежал, а вслед ему неслось: "Хулиган! В милицию его!"

Упоминание о милиции придало Диме силы для решающего рывка, и он его сделал. А пострадавшая женщина, ставшая жертвой его умопомрачительного бега, была Наталья Савельевна, которая вместе с любимым мужем выбралась в тот вечер в кино, чтобы отвлечься от мыслей о своих первоклассниках. Она остановилась поговорить с матерью Маши Соколовой, которая вместе с мужем, Максимом Петровичем, тоже шла из кино домой. После обмена впечатлениями разговор перешел на Машу – как тяжело она болеет, как сделать, чтобы она не отстала от класса. Наталья Савельевна сокрушенно качала головой, а муж ее думал о своем: "Проходу ей прямо не дают, до чего привыкли все лезть, вот опять меня побоку, развели тут свои разговоры, хоть вози ее на машине".

Вот в этой-то обстановке и произошел с Натальей Савельевной тот несчастный случай, смешной случай, доставивший массу переживаний первоклассникам, когда на другой день они увидели ее хромавшую. Они сочувствовали ей изо всех сил, вели себя, как дрессированные медвежата, и открывали рот, только когда она о том их очень просила. Саня Иванов подошел к ней на перемене и спросил, не надо ли ей на ногу подуть, Федя посоветовал растереть, он очень хорошо умеет, научился в хоккее, а Алла предложила мазь принести, которую изобрела ее бабушка от всех болезней, – только очень щиплет. Купаясь в сочувствии я трогательной ласке первоклассников, Наталья Савельевна совсем забыла о толкнувшем ее хулигане и утешилась. Нога, однако, болела до самого родительского собрания.

…А Дима? Очутившись на той стороне улицы, за трамвайной линией, он облегченно вздохнул, но тут же задохнулся, как будто прекратилась ему подача кислорода. Навстречу, из толпы людей, под ручку с Усатым Котом вынырнула его Невеста, прошивая его автоматной очередью надменных глаз. Таких глаз он у нее никогда не видел. Два года с ней дружил, все про нее знал – как встает, как делает зарядку, когда с работы домой возвращается, какие книги любит, – а вот про надменные глаза не знал! Приняв царственную осанку, она проплыла мимо него, и понял он, что – навечно, навсегда.

Не захотел Дима смириться со своей потерей, встал поперек дороги – как из железа: массивный подбородок, нависшие брови и остекленевшие, бешеные глаза.

– Вали отсюда, пока цел! – сообщил Коту Дима, употребляя несвойственный ему оборот речи.

Усатый Кот, шедший под ручку с его Невестой, со своей уже невестой, окинул Диму ленивым взглядом человека с пляжа:

– Кто такой? Почему не знаю?

Невеста прищурилась, оглядела Диму, будто бритвой его располосовала:

– Бывший мой обожатель. Два года в меня всматривался, анкеты собирал, гожусь ли я ему в жены, сыщику Ангофарову несчастному!

– Годишься! – истошно закричал Дима, но было уже поздно.

Дима попытался руками отобрать Невесту от Кота, но Кот вынул бумагу и прочитал заявление в загс – у него до черта оказалось этих бланков – от гражданина Котова – выбрал себе подходящую фамилию, ничего не скажешь! – и Невесты, которую звали Зиной Сверчковой.

Дима был парень горячий, но профессия давала себя знать, и голосом тоски и горя он сказал:

– Неужели не сон мне снится? Не могу представить, что мою долголетнюю, проверенную и прочную любовь ты, Зинаида, предпочла минутному знакомству с этим, извини меня, Котом! Опомнись!

– Прощай, Дима-милиционер! На глаза мне больше не попадайся. Я ждала тебя два года и сегодня полчаса! – гневно сказала Зина, и предательские слезы брызнули из ее глаз.

– Он доведет тебя до смерти, а я еще не прописан у тебя! – возмущенно сказал жених. – Пошли!

Дима ничего не слышал, бормотал как в бреду:

– Я с мальчиком, с Вадиком познакомился, ему семь лет, мы с ним…

– У него не хватает, – перебил Кот, – я так тебе, Зинок, сразу и сообщил. Дочь директора большого гастронома, своя машина, да я за тобой в огонь и в воду, да я с тобой и в шалаше! – поправился Кот. – Вперед!

– Зинок! – подпрыгнул Дима. Он иначе, как Невеста, не называл ее. – Была Невеста, стала Зинок. Дай тебе бог счастья, как говорят старые люди, – прибавил Дима с прощальной грустью, и дрогнул его массивный подбородок, и охнул Дима, откликнувшись на родственный вздох, раздавшийся неподалеку от него.

Вгляделся он и узнал Нонку:

– Ты?

Невеста, пронзенная его "охом", чуть было не бросилась ему на грудь, умоляя о прощении, но, услышав его вопрос и посмотрев на Нонку, сделала свои выводы и ушла под ручку с Котом, чтобы познакомить его со своим отцом Тимофеем Павловичем, пребывающим после того инфаркта в полном здравии.

Нонка и Дима – две отчаявшиеся души – остались стоять на опустевшей площади около кинотеатра. Дима то сном каким-то забывался, то в себя приходил, все не верил, что Невеста ушла от него. Нонка диву давалась, до чего отключился начальничек. Значит, и у них сердце стучит, значит, и они не деревянные! И стала она, чтобы Диму утешить, на Невесту его наговаривать :

– Знаем мы этих папочкиных дочек! А ты вот по живи попробуй как продавщица магазина, тем более ювелирного. После работы нацепишь на себя все богатство – королева! От красоты голова кружится, смотреть на себя страшно! А снимешь богатство, отстранишься, – и живешь на зарплату да на свою красоту. Забудь ты про ту, получше ее на свете девчонки найдутся. Вот смотри, и я ничего! Слава, правда, дурная, но больше в ней выдумок. А что до песен и веселья, так люблю я повеселиться, в кого такая уродилась – не знаю. Отец с матерью правил строгих были…

Много она еще о себе рассказывала, а он был полон той, своей Невестой, которая в потере обрела себе цену великую, и он, прощая ее, думал: только бы до завтра дожить.

Пошел он под ее окна, а Нонка, как овца заблудшая, ходила за ним следом. Крутились, кружились неприкаянные две души; Дима, краем уха слушавший Нонку, не боялся ее больше, не казалась она ему роковой, и наваждение прошло от нее, развеялось. Он жалеть ее начал, успокаиваясь, что не собьет она его с пути, как ни хитрит. Жалость ей – и все, а Невесте – любовь. На все пойдет, лишь бы ее вернуть!

Когда они оказались возле Нонкиного дома, она наклонилась над Димой, поцеловала его прямо в глаза и ушла домой.

Ощутив ее губы у себя на глазах, Дима вроде как очнулся от своего пространственного полузабытья, взял себя в руки и отправился к себе.

Вошел Дима в квартиру и услышал стрекот будильника и чье-то прерывистое дыхание – вроде стеклодув у него поселился. В комнате горел свет, на диване спал мальчик – невольная причина его сегодняшнего несчастья.

Вдруг Вадик приподнялся на локтях и сказал, не открывая глаз:

– Пришел все-таки.

И создалось такое впечатление, что он про Диму не забывал ни на минуту и даже во сне ждал его появления и точно его отметил.

Упал Вадик на диван вниз лицом, нераздетый, как спят охотники на диких зверей, и услышал Дима, что бормочет Вадик во сне:

– Вместе! Только не один!

Дима над ним наклонился – ничей отец над ничьим сыном, – чтобы перевернуть его на спину. Переворачивая, нечаянно дотронулся до Вадиковой головы и отдернул руку, так горяча была голова. Вадик горел, лицо разрумянилось, был он прекрасен и напоминал Диме Нонку. Именно ее, его мать, которая бродила с ним по улицам ночью, а сын ее тем временем метался в жару. Возмущение против Нонки, обида за Вадика поднялись в нем.