Осенними тропами судьбы (СИ) - Инош Алана. Страница 105

На третий день, впав в болезненно-зябкое оцепенение души и тела, Ждана увидела чёрного всадника, надвигавшегося на неё из грозного, клубящегося и вспыхивающего алыми гневными сполохами сумрака. Перед ним она была беззащитна, охваченная позорной, жалкой слабостью. И сам всадник, и его конь казались исчадиями тьмы; плащ развевался на ветру, как чёрные крылья летучей мыши, а из-под наголовья торчали вперёд крутые бычьи рога. Голова коня тоже была увенчана рогатым шлемом…

Разбудил Ждану стон Яра:

– Ма… матушка…

Страшное видение разбилось, как отражение на воде от брошенного камня. Явь встретила её серовато-синими сумерками и встревоженным блеском глаз сыновей. Яр весь пылал, как уголёк, тяжко дышал с хрипами и взмахивал руками, точно защищаясь от чего-то.

– Матушка, Яр захворал? – спросил Мал.

– Да… Похоже, у него бред, – пробормотала Ждана, получше укутывая младшего сына и стараясь удержать его лихорадочные движения.

Как назло, вокруг не было ни одной деревни: они заехали в какую-то глухомань и медленно тащились по раскисшей лесной дороге. Одни лишь тёмные стволы старых елей плыли мимо – ни единого живого огонька.

– Мал, передай там Зайцу, чтоб погонял пошибче, – севшим от тревоги голосом попросила Ждана. – Надо поскорее к людям выехать… Может, лекарь где найдётся.

Мал, открыв окошечко позади сиденья, высунулся и передал её слова вознице.

– По такой дороге не особо шибче-то разгонишься, – послышался в ответ голос Зайца. – Кони и так уже изнемогают… Загоним – издохнут. И всё, матушка-государыня, приедем тогда. Пешком с ребятами пойдёте?

На глазах Жданы задрожали горячие, отчаянно-злые слёзы. Малыш в её объятиях метался в бреду, лепетал бессвязно и звал то матушку, то нянюшек, то братьев. Его тело словно горело изнутри, жизнь тлела лучиной, грозившей вот-вот погаснуть, а Заяц… жалел лошадей. Конечно, в чём-то он был прав: если они погибнут, поездка завершится. Но её и смысла не будет продолжать, если умрёт Яр.

– Слушай, ты! – крикнула Ждана, нагибаясь вперёд, к окошечку. – Если взялся помогать, так помогай, а не рассуждай мне тут! Новых лошадей можно раздобыть, а Яру жизни не вернёшь!

– Что, всё так худо? – спросил Заяц уже несколько изменившимся голосом.

– Хуже некуда! – От колючего кома в горле Ждана закашлялась. – Гони, не жалей коней! Из любой беды можно выкрутиться, покуда мы живы…

– Слушаю, государыня…

Осенняя ночь не знала пощады. Лес тянулся и тянулся, тёмным стволам не было счёта, а беда раскинула чёрные крылья, птицей-падальщиком кружа над головами путников. Гладя пылающий лоб сына и зарываясь губами в его волосы, Ждана мысленно просила Лаладу помочь, но, не обладая даром исцеления, не особенно надеялась на успех. Для этого нужно было родиться в Белых горах.

«Пощади моего сына, Маруша, – не зная уже, к кому ещё обратиться, посылала Ждана свою просьбу безжалостной владычице тьмы. – Забери от него свою хмарь, дай ему вздохнуть…»

Доходили ли её мольбы до ушей Лалады? Быть может, в преддверии зимы богиня уже спряталась в свой светлый чертог, на время уступая власть тёмной сестре? А Маруша, без сомнения, не могла не слышать: хмарь быстрее молнии передавала ей шевеление губ любого смертного, произносившего её имя. Слышать-то слышала, вот только желала ли внять? Просто так просить её о чём-либо имело мало смысла: для пущей доходчивости требовалась кровавая жертва.

Пасмурный рассвет застал их ещё в лесу. Радятко с Малом дремали, убаюканные покачиванием колымаги, Яр утих и только похрипывал при дыхании, а остекленевший от бессонницы взгляд Жданы устремлялся в какие-то неземные чертоги. Прижимая к себе ребёнка, она словно старалась отдать ему тепло своей груди, исцелить его жаром своего сердца. Заяц на своём месте возницы под козырьком зевал с опасностью порвать рот или свихнуть челюсть; впрочем, уже через несколько мгновений ему пришлось стряхнуть тяжкие цепи усталости и подобраться.

С колымагой поравнялся всадник весьма жуткого вида. Он скакал не по дороге, а вдоль неё, лавируя между стволами, то слегка отставая, то опережая повозку, а иногда огибая её сзади и перемещаясь на другую сторону. Ждана застыла камнем, узнав в нём страшного верхового из своего недавнего видения. Ноги всадника по колено, а также плечи и руки по локоть были покрыты тёмной бронёй, туловище защищала кольчуга с нагрудными пластинками; кисти рук скрывались под весьма искусно сделанными латными перчатками с когтеобразно заострёнными и удлинёнными пальцами, что придавало им сходство с птичьими лапами. Воронёный шлем с пристёгнутым наголовьем чёрного плаща украшали великолепные бычьи рога, окованные стальными узорами и направленные от висков вперёд. Перемещаясь около колымаги, всадник то и дело заглядывал в дверное окошко пронзительно-холодными, светлыми до почти полной белизны глазами – как затянутое тучами зимнее небо; нос, подбородок и часть щёк ограждали лицевые пластины шлема. У коня на шлеме красовалось целых пять рогов: два по бокам, один во лбу и два маленьких, большее похожих на шипы – на морде около носа. Вооружён был всадник мечом, луком и стрелами.

– Эй! – окрикнул его Заяц. – Ты кто таков? Что тебе надо?

Вместо ответа тот приблизился к дверце и царапнул острыми пальцами стальной перчатки по окошку. Ждана внутри отпрянула, защищая младшего сына в своих объятиях, Радятко проснулся и схватился за меч, а Заяц, оскалив клыки, крикнул:

– А ну, пошёл прочь! Не зли меня – разорву в клочья!

Это как будто подействовало: всадник отдалился от колымаги и некоторое время ехал рядом, пугая Ждану пристальным холодом своих глаз и приглушённым блеском воронёных лат – грозным, как небо над полем боя; потом, подняв на прощание руку в указующем жесте, свернул в лес и пропал из виду. Сердце Жданы отозвалось морозным жжением: стальной палец показал прямо в него…

– Матушка, кто это был? – испуганно спросил Мал. – И отчего он показал на тебя?

Язык Жданы лежал во рту мёртво. Отголоски ужаса холодили душу; по сравнению с ними осенний воздух казался теплее летнего ветра.

Этот устрашающий витязь не мог принадлежать к войску Вранокрыла. Его воины не носили ни тёмных доспехов, ни рогатых шлемов, а также не имели обыкновения одевать в сталь своих коней. Лишь соглядатаи, следившие за вышивками, носили чёрные одежды и ездили на вороных лошадях, да только в последнее время они стали редко появляться.

Тем временем они наконец выехали из леса. Вдали показались домики, и Заяц воскликнул:

– Государыня, деревня!

Ждана, смахнув настойчивое видение указующего стального пальца, с надеждой устремила взгляд вперёд, на приближавшееся человеческое жильё.

На подъезде к деревне им встретился сутулый и кривой мужичок с жидкой бородёнкой и с белым узелком в руках. Изуродованное веко правого глаза всё время дрожало, как и правый угол рта.

– Эй, дяденька! – окликнул его Заяц.