Магия обреченных - Клюева Варвара. Страница 13

Только бы девочка не оказалась слишком больной, пугающе страшной или безнадежно глупой! Подъезжая к шарабану, Алмель заметила детский силуэт, нырнувший с козел под полотнище фургона, но не сумела разглядеть лица. И теперь с тревогой ожидала встречи. Две мили, которые им пришлось тащиться следом за неторопливыми айранами, показались ей бесконечными.

Но вот фургон въехал на единственную улицу неприметной деревушки и остановился перед единственным двухэтажным строением. Первый советник, брезгливо поджав губы и подобрав полы одежды, слез с козел и, высоко поднимая ноги, начал шествие к «парадному» входу. Когда он одолел половину пути, на крыльцо выскочил хозяин постоялого двора и, поклонившись, побежал гостю навстречу. После недолгих переговоров хозяин крикнул мальчонку, торчавшего в дверях, тот вихрем сбегал туда-обратно, и гостю был с поклоном вручен здоровенный ключ. Соф Омри вернулся к шарабану и повел айранов за угол дома. Всадники, наблюдавшие за ним с расстояния сотни саженей, тронули коней и двинулись следом.

Когда Алмель и ее спутник поднялись по шаткой и скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, Соф Омри стоял на площадке перед двумя закрытыми дверями. При виде Алмель его, как всегда, перекосило. Молча кивнув ей на одну из дверей, он так же без слов открыл другую и скрылся за ней. Алмель жестом велела слуге остаться на площадке, толкнула указанную дверь и вошла в комнату.

Девочка, сидевшая на низкой кровати, прикрытой шкурой неведомого зверя, вскочила. Алмель не смогла удержать вздох облегчения. Маленькая сгорнийка казалась невозможно бледной, очень худенькой, почти прозрачной, но ничего пугающего и тем более отвратительного в ее облике не было. Белые, как снег, волосы выглядели даже красиво. Бесцветные и потому совсем незаметные волоски бровей и ресниц, конечно, придавали лицу некоторую странность, но эта беда легко поправима с помощью краски. Наверное, только к этим совершенно прозрачным глазам будет трудно привыкнуть, но и это не обязательно. Если окажется, что с девочкой легко поладить, приемная мать скорее всего через неделю забудет, что обычно глаза выглядят иначе.

Алмель шагнула вперед и провела рукой по голове, освобождая волосы от даншила – традиционного головного убора конных воинов. Девочка распахнула глаза и, кажется, ахнула.

– Здравствуй. Меня зовут Алмель. Я хочу поговорить с тобой, как с равной. Можешь задавать мне любые вопросы, которые пожелаешь, можешь о чем угодно просить, можешь говорить обо всем, о чем посчитаешь нужным, или молчать, если тебе так больше нравится. Обещаю, что не обижусь на тебя и не причиню тебе зла. Как мне тебя называть, дитя?

Девочка молчала. И, как казалось Алмели, смотрела на нее с недоверием. Наверное, решила, что ей больше нравится молчать. Что ж, значит нужно говорить самой. Возможно, характер девочки проявится в ее реакции на рассказ. Алмель задумалась, соображая, с чего лучше начать. И тут раздался тихий голос, почти шелест:

– Хайна. Зовите меня Хайной, прекрасная госпожа.

Глава 8

Бесконечный сон Хайны становился таким невыносимо прекрасным, что она испугалась. Откуда-то из глубин памяти всплыла полузабытая картинка: Аина крепко прижимает ее, совсем еще маленькую, к груди. Лицо, ступни и ладони горят, как в огне, тело сотрясается и съеживается в сплошной ком боли от долгого изнурительного приступа кашля. Когда приступ кончается, у Хайны не остается сил даже дышать. Дыхание похоже на мелкие всхлипы засыпающего младенца, измученного долгим плачем. Того и гляди затихнет совсем.

– Аина, я умру? – из последних сил шелестит девочка.

– Может быть, радость моя. Но ты не бойся, это совсем не страшно. Ты заснешь и увидишь такой прекрасный сон, что просто не захочешь просыпаться.

«Мне страшно! Я не хочу!» – кричит Хайна глазами, потому что губы уже не могут выговаривать слова. Но Аина понимает ее и без слов.

– Этот сон приходит только к тем, кто его ждет. Если ты не хочешь его, значит, не умрешь.

Хайна не хотела. Прекрасный сон не пришел, и она не умерла. Но это тогда, давно. А теперь – вот он! Такой увлекательный, такой захватывающий, такой чудесный и добрый, что мысль о возможном пробуждении под скалой у пещеры бабуров отзывается болью в груди. Не хочет Хайна просыпаться, ну совсем не хочет! Стало быть, она умирает?

Это открытие обрушило на нее лавину разных страхов, и на секунду ее обуял гнев. Нет! Не надо! Не хочу! И тут же ехидный тоненький голосок спросил ее откуда-то изнутри: «Лучше очнуться на холоднющих камнях с голодной резью в брюхе? Царапая руки и ноги в кровь, ползти ко входу в пещеру? Задыхаться от вони, замирать при малейшем звуке от ужаса (не бабур ли идет?), обламывать ногти, отдирая от стен скользкие раковины личей?»

Хайне смешно. Вот уж действительно удовольствие! Она не безумна, чтобы ради такого отказаться от волшебного видения. Тем более теперь, когда мелкие несообразности и нелепости, смущавшие Хайну до сих пор, похоже, собирались потихоньку испариться из сна. Вместе со спутником-нагорном, который их породил.

Черный всадник, обратившийся в немыслимой красоты девушку, уж точно не может оказаться ни глупым, ни нелепым, ни злым. Как и полагается доброму волшебнику, он – нет, она! – понимает все. Например, что ребенку нужно разрешение, чтобы о чем-то спросить взрослого. Что маленькие девочки могут смутиться или растеряться, но это быстро пройдет, если позволить им помолчать, когда захочется. Что завоевать доверие незнакомого человека проще, если назвать ему свое имя.

Какое красивое имя – Алмель! И как невыразимо хороша его обладательница! Хайна и не знала, что волосы бывают такими черными! И при этом – такими блестящими. А брови! Тонкие, крутые, изогнутые, как птичье крыло… А черные ресницы, почти достающие до бровей! Но главное, конечно, глаза – одновременно и черные, и вроде бы мерцающие, подсвеченные изнутри. Дед, лорд Хедриг, носит на пальце драгоценный перстень с похожим камнем. Этот камень всегда завораживал Хайну своей таинственной красотой. Но по сравнению с глазами волшебницы он кажется неинтересной стекляшкой. Хотя бы потому, что в его мерцании даже при желании не уловишь понимания, сочувствия и теплоты, которыми лучатся глаза Алмели.

Она совсем – ну, нисколечко! – не рассердилась, когда Хайна, завороженная чудесным превращением всадника в красавицу, не сразу откликнулась на ее доброжелательное обращение. Жестом предложила девочке сесть на удивительную скамью – огромную, с мягким и упругим сиденьем, с блестящими столбиками по углам, с диковинными блестящими шарами, венчающими столбики, – а потом просто спокойно стояла и ждала, пока девочка справится с оторопью и сможет говорить. А когда Хайне удалось наконец разлепить губы и назвать себя, Алмель не стала брать нить разговора в свои руки по праву старшей, не начала задавать вопросы или излагать то, о чем считала нужным поставить девочку в известность. Нет, добрая волшебница действительно хотела говорить на равных и первым делом поинтересовалась, не хочет ли Хайна о чем-нибудь спросить или что-нибудь сказать ей.

Хайна хотела, очень хотела. Вопросов, накопившихся за время путешествия, было так много, что они мешались в голове, путались друг с другом и застревали на выходе, точно илшиги, столпившиеся в воротах. И получилось так, что Хайна, наверное, минуты две или три сидела с открытым ртом и молчала, чувствуя себя ужасно глупой и несчастной. Правда, Алмель по-прежнему не проявляла признаков раздражения, взгляд ее оставался ласковым и понимающим, но сколько же можно испытывать ее терпение? Наконец девочка кое-как исхитрилась вытолкнуть наружу первый попавшийся вопрос – наверное, самый глупый, какой только можно было придумать:

– Что значит скучать по кому-то, милостивая госпожа?

Если вопрос и удивил или насмешил волшебницу, то она этого никак не показала – ответила серьезно и толково, стараясь выбирать понятные слова:

– У каждого из нас обычно есть кто-то, кто нам нравится, с кем нам хорошо, кого мы любим. Часто это наши родные или просто дорогие нам люди, иногда – зверь или птица, а иногда даже – вещь или место, к которым мы особенно привязаны. Если приходится расставаться с ними, нам становится грустно, мы тоскуем, порой плачем и хотим поскорее вернуться. Это и называется скучать. Я, например, часто скучаю по маме и младшей сестре, по нашим птицам-жданкам, по дому. У тебя там, в горах, наверное, тоже остался друг, которого тебе будет не хватать?