Магия обреченных - Клюева Варвара. Страница 15

Глаза Хайны наполнились слезами. Алмель, снова спокойная, просветлевшая лицом, присела перед девочкой и осторожно положила ладонь ей на голову.

– Не плачь, милая. Я не могу вернуть тебе Аину, зато я очень хорошо знаю женщину, которая будет любить тебя не меньше. Пройдет каких-нибудь два дня, и вы сможете обнять друг друга. И ты наконец ее поблагодаришь. Представляю, как будет счастлива старая Лана!

Глава 9

Соф Омри находился во власти двух, казалось бы, взаимоисключающих чувств: безудержной злости и сильнейшей радости. Что касается злости, то она была его давней и весьма близкой знакомой – спасибо малышу Кармалу! Венценосный братец как будто задался целью испоганить первому советнику жизнь. Чего стоит хотя бы факт его рождения!

У их отца, владыки Сегунда, были большие проблемы с потомством мужского пола. Имея полдюжины жен и две дюжины наложниц, он породил всего пятерых сыновей, и только двое из них были наследниками владыки по праву рождения. Первый законный сын, рожденный от одной из жен, страдал выраженным слабоумием и унаследовать престол не мог. Если бы Кармал не появился на свет или умер младенцем, претендентами на трон стали бы сыновья владыки, рожденные наложницами, и в первую очередь – Соф Омри, самый старший.

Когда родился щенок Кармал, Софу было восемнадцать. К тому времени мать уже лет десять отравляла его разум, нашептывая, что законные жены отца не способны зачать и выносить здорового мальчика. Невозможно передать, каким разочарованием для юноши, привыкшего считать себя будущим владыкой, стало рождение инфанта.

Образно говоря, ненависть Софа Омри к младшему брату родилась одновременно с последним. Правда, первые три или четыре года несостоявшемуся наследнику удавалось скрывать свои истинные чувства. Скрывать не только от мира, но и от себя самого, ибо под бдительным надзором лорда Региуса первое без второго было бы невозможно. Собственно, то, что двадцатилетнему юнцу столь долго удавалось обмануть проницательность трехсотлетнего мага, – уже чудо из чудес. И прямое доказательство незаурядных способностей старшего сына владыки Сегунда.

Но в конечном счете маг все же отыгрался. Когда Кармалу исполнилось четыре, погибла последняя надежда Омри – надежда на нежизнеспособность или серьезный душевный недуг инфанта. И здоровьем, и умом мальчишка превосходил большинство сверстников. Соф Омри долго не хотел верить очевидному, но в конце концов горькая правда все же проникла в его сознание: пятьдесят третий владыка Плоскогорья будет носить имя Кармал. И эта минута стала началом катастрофы для Софа Омри. Злоба и ненависть к брату, запертые где-то в самых глубоких подвалах его души, хлынули наружу неудержимым потоком, шокировав весь двор, включая отца. Разгневанный владыка повелел лорду Региусу наложить на юношу дополнительное заклинание, вызывающее невыносимо болезненные судороги всякий раз, когда бы старшему брату ни вздумалось позлиться на младшего. Не удовольствовавшись этим, отец выслал первенца из столицы в глухомань, на самую окраину цивилизованного мира и продержал в ссылке без малого десять лет.

Омри до сих пор терзало подозрение, что своим возвращением ко двору он обязан заступничеству младшего брата. При всем своем уме Кармал был очень своеобразной личностью. Имея все, о чем только может мечтать нагорн, он испытывал непонятную потребность дразнить судьбу – потребность, весьма напоминающую тягу к саморазрушению. Не настолько сильную, чтобы он взял и повесился, но достаточно выраженную, чтобы время от времени предпринимать недвусмысленные попытки подпилить сук, на котором его с удобством устроили. Вполне возможно, что одной из таких попыток была просьба, обращенная к отцу, – вернуть домой впавшего в немилость старшего брата, загибающегося от скуки, тоски и магических припадков где-то на задворках цивилизации. И не только вернуть, но и ослабить заклятие, защищавшее Кармала от ненависти этого самого брата, ибо после возвращения в столицу припадки у Софа Омри практически прекратились, хотя чувства его к наследнику остались прежними.

От мысли, что улучшением в своей судьбе он обязан ненавистному братцу, Омри хотелось скрежетать зубами. И ведь скорее всего так оно и было. В пользу этого предположения говорило и извращенное чувство юмора Кармала. Юный принц, а потом и владыка, получал несомненное удовольствие, возвышая и приближая к себе людей, у которых были основания сильно его не любить. Казалось, ничто так не развлекает Кармала, как возможность осыпать монаршими милостями именно тех придворных, которые меньше всего склонны испытывать к нему благодарность. И доводить их до белого каления, поддразнивая, когда они вынуждены эту благодарность выказывать. На взгляд Омри, эта пытка была не менее тяжела, чем приступы боли, скручивающие его в минуты обострения ненависти к младшему брату. Точнее, его приступы были прямым следствием унижения, которое он испытывал, рассыпаясь в благодарностях за очередное монаршее благодеяние. Что может быть мучительнее необходимости лобызать туфли ненавистного господина, кинувшего тебе очередную подачку?

Хотя Кармал, надо отдать ему должное, придумал пытку похлеще. Привел во дворец безродную нищую шлюху из самых мерзких отбросов общества и поставил ее над всеми своими женами и наложницами. Да что там над женами – над всеми вельможами при дворе!

Вспомнив Алмель, Соф Омри по обыкновению скрипнул зубами. Временами ему, какой бы нелепой ни была эта мысль, казалось, что единственная причина привязанности владыки к поганой девке – желание посильнее досадить своему первому советнику. Черная, как головешка, тощая, угловатая, с резкими, почти мужскими чертами лица, она являла собой прямую противоположность любым канонам женской красоты. Польститься на это недоразумение в юбке мог разве что какой-нибудь полуслепой голодранец, да и то спьяну. Можно ли поверить тому, что великий ценитель женских прелестей, имеющий возможность отбирать к себе в гарем первых красавиц Плоскогорья, был очарован с первого взгляда этой высохшей змеей?

Приведя ведьмино отродье во дворец, Кармал нарушил немыслимое число гласных и негласных законов. Собственно говоря, и законы, и правила приличия были нарушены им с первой минуты встречи с девкой. Соф Омри знал об этом не понаслышке, поскольку встреча произошла у него на глазах…

Владыка Кармал в сопровождении первого советника Софа Омри и придворного мага лорда Региуса ехал на еженедельное заседание Верховного суда. Выезд, как и все официальные появления владыки на людях, был обставлен с парадной торжественностью: впереди – глашатаи, оповещавшие горожан о приближении возлюбленного монарха, дабы горожане успели своевременно выразить верноподданнические чувства, павши ниц; следом – колонна конных гвардейцев; следом – собственно экипаж повелителя в окружении всадников личной охраны; снова колонна гвардейцев и наконец придворная свита. Кортеж неспешно катил по главной улице города, лорд Региус мирно дремал в углу кареты, Кармал и Соф Омри, скучая, озирали восторженные затылки и зады жителей столицы по обе стороны дороги… И вдруг в глубине кривой улочки, уводящей в лабиринты какого-то бедного квартала, показалась худая девица-переросток в дешевеньком выцветшем платье.

Соф Омри разглядывал ее с ленивым любопытством, ожидая мгновения, когда девица осознает, что происходит и как не вовремя ее сюда занесло. Осознает, застынет в ужасе, а потом рухнет в пыль как подкошенная. Но, к удивлению Омри, девица все продолжала и продолжала идти. Прямиком на экипаж владыки. Перехватив ее невидящий взгляд, первый советник почувствовал себя неуютно. «Безумная! – мелькнуло у него в голове. – Не приведи Меур, с ножом бросится!» Но тут нарушительницу заметила и стража. Двое всадников пустили коней ей наперерез. Один уже протянул руку, чтобы сбить голодранку с ног, когда Кармал вдруг заорал, что есть мочи: «Стоять! Не смейте ее трогать!» – и на глазах потрясенной свиты выскочил из экипажа. В эту минуту ненормальная девка почуяла наконец неладное, очнулась, обвела оторопелым взглядом всадников, кортеж, лежащих ниц прохожих, идущего к ней владыку и, залившись темным румянцем, стала медленно опускаться на колени. Но подоспевший Кармал ее удержал. Стражники, повинуясь его знаку, вернулись к экипажу, после чего владыка Плоскогорья, попирая все нормы этикета, наплевав на ждущих его вельмож, судебных чиновников и сотни лежащих в пыли горожан, проговорил с голодранкой не менее получаса. А девка, которую надлежало бросить в темницу за неуважение к государю, получила перстень с личной печатью владыки и приглашение посетить дворец в любое удобное ей время.