Проклятие феи - Мак-Кинли Робин. Страница 55

«Рози, – повторял он. – Рози».

«Это всего лишь последнее из имен принцессы, – сказала себе Рози. – Это просто дом, даже если он достаточно велик, чтобы сойти за целую страну. Дома не запоминают длинные человеческие имена, как, впрочем, и я, – с некоторой тоской подумала она. – Пеони способна заучить их все, но я-то нет. Эти… эти слоги, которые я как будто слышу, всего лишь своего рода сквозняк, и дуновение в конце звучит похоже на имя… название цветка или имя принцессы. Пустяки. Это просто поток воздуха».

Она разглядывала туманную панораму, рисуя пальцем завитки в тонком слое меловой пыли на подоконнике. В комнате подметали и убирались дважды в день, но сохранить спальню принцессы в чистоте не удавалось никак, хотя никто, кроме заговорщиков, не подозревал в этом чего-либо более зловещего, чем наилучшие пожелания от каждой феи и каждого волшебника в стране. Возможно, неизменная паутина в верхнем левом углу любимого окна Рози была связана с тем, что комната располагалась на верхнем этаже башни и до недавнего времени мало использовалась. Рози часто видела паука – обычно он выбирался из своего угла, когда она подбирала ноги на сиденье и опиралась локтями о подоконник, чтобы выглянуть наружу. В отсутствие ее обычных товарищей-животных она начала ценить его общество, хотя он никогда с ней не заговаривал.

«Рози», – бормотали стропила.

«Рози», – шептала черепица на крыше.

Истории о Вудволде, которые много поколений не интересовали никого, кроме ученых и жителей Двуколки, всплыли из глубин людской памяти. Правда, в них было столько прорех, что от повествования почти ничего не осталось (если ради хотя бы умеренной правдивости не принимать в расчет наиболее замысловатые полеты фантазии сказителей из Двуколки). Вспоминалось только, что это странный старый дом, один из крупнейших, старейших и, возможно, страннейших во всей стране, и расположен он почти на самом краю нигде, на берегу реки Стон. Кое-что можно было рассказать о Прендергастах: род их был даже старше дома, их предки являлись на зов правителя всякий раз, когда тот в них нуждался, они поддержали королеву, когда та расстроила замыслы Перниции в первый раз, они сражались рядом с королем, когда тот изгонял из Двуколки огненных змеев. Люди наполовину помнили, наполовину верили, что именно тогда Прендергасты полюбили Двуколку и решили там остаться. В благодарность за их доблесть в сражении с огненными змеями король передал ее им.

Сохранилась крупица истории о том, почему Вудволд был основан именно там, где стоит сейчас: это имело какое-то отношение к пророческому видению. Видения предсказателей считались наименее надежными из практических чар, и чем большее время охватывало предвидение, тем меньше на него можно было полагаться. Мало кто из людей решился бы строить дом на основании слов провидца. Но крупица истории утверждала, что провидец и сам был одним из Прендергастов, хотя это весьма удивительно, поскольку прозрение, каким бы бесполезным оно ни было, требовало очень сильной магии, а Прендергасты не были волшебным семейством. Возможно, когда-то были, но со временем магия их оставила.

Свежих историй о Прендергастах не было, если вы не помешаны на лошадях. Странный сырой клочок земли под их управлением и впрямь процветал, но из отличных кож, шерсти, пряжи, скобяных изделий, резных веретен-волчков и лошадей не получается интересных историй.

«Какой найдут принцы свою старшую сестру?» – гадали люди.

«Какой мы найдем нашу будущую королеву?» – гадали все.

Айкор перебрался в Вудволд вместе с принцессой. Как чужак в Двуколке и королевский придворный (и, возможно, как беспечный носитель обнаженных сабель), он обладал авторитетом, на который с радостью полагались люди Вудволда (на животных он производил меньшее впечатление, а дом, как подозревала Рози, вовсе его не замечал). Тетушка и Катриона остались (не считая слишком редких визитов) в Туманной Глуши и старались выказывать не больше расстройства, чем дядя и тетя Пеони.

Дядя и тетя Пеони пребывали в изрядном замешательстве, пробуждаясь, как им казалось, от долгого сна, в котором Пеони была их племянницей. Теперь их огорчала лишь собственная неспособность толком вспомнить, как вышло, что их столь неожиданно избрали в тайные опекуны принцессы. Им казалось, что у них сохранились смутные обрывки воспоминания о том, как некто, фея или волшебник («Я думаю, волшебник, – решила Хрослинга. – Разве он не был высоким, величественным и одетым во все черное?»), отдал им ребенка, чтобы они растили его как свою племянницу («Я припоминаю, как он объяснял нам, что ему придется сделать так, чтобы мы забыли о его приходе, – утверждала Хрослинга. – Я припоминаю, как его рука коснулась моего лба, стирая память. Правда»).

– Мы всегда знали, что мы заурядные люди, – говорил Крантаб, – но даже не представляли, насколько мы заурядны!

Ему так нравилась его шутка, что он повторял ее по нескольку раз за день, но люди были готовы потакать человеку, вырастившему принцессу, и продолжали смеяться, чтобы сделать ему приятное. Крантаб с Хрослингой были вполне довольны тем, что их не зовут в Вудволд, – они с радостью уступали эту обязанность Катрионе, Тетушке и завораживающему и несколько пугающему Айкору.

Но однажды Хрослинга, в десятый раз пересказав Катрионе повесть о маге в черных одеждах (с небольшой помощью история обрастала все более любопытными подробностями, хотя, как заметила Катриона Тетушке, видят судьбы, она не очень-то нуждается в помощи), добавила кое-что еще. Они вместе складывали простыни и вспоминали, что раньше этим занимались Пеони и Рози. В повисшей тишине Катриона переложила слои ткани веточками лаванды и собрала соседские простыни, чтобы отдать их Хрослинге.

– Для меня это большое облегчение – узнать, что она мне не родня, – задумчиво поделилась Хрослинга, принимая стопку белья. – Я знала, что никогда не любила ее так, как следовало бы, и это меня тревожило.

Она слишком глубоко погрузилась в собственные мысли и не заметила, как, избавившись от веса простыней, задрожали руки Катрионы. И ей неоткуда было узнать, что, как только она ушла, Катриона закрылась у себя, чтобы никто не видел ее слез. Она вышла несколько минут спустя, утирая глаза, спустилась во двор, где трое ее детей играли под присмотром занятого, но достаточно бдительного Бардера, и крепко обняла их всех по очереди («Ой, ну, мам», – с отвращением буркнул Джем). Она никому не пересказала слова Хрослинги, даже Тетушке и Бардеру, и, вопреки обычной своей совестливости, наложила на Хрослингу слабые чары, чтобы та никогда их не повторяла.

Прочих фей Двуколки тоже призвали на службу принцессе, но это была служба иного рода: им поручили обходить границы Двуколки и заговаривать их против… чего бы то ни было нежелательного, что может попытаться туда проникнуть. Возвращение принцессы так взволновало народ, что по всей Двуколке творилось невероятное множество чар. Заговора границ в таких условиях было более чем достаточно, чтобы ни одной фее не хватало ни сил, ни времени любопытствовать, чем занята другая. Или, скажем, гадать, не слишком ли усталыми и встревоженными выглядят две лучшие феи Двуколки, когда круг их забот не должен бы отличаться ничем особенным, помимо того что они скучают по двоюродной сестре и племяннице, о которой прекрасно заботится весьма необычный, но, несомненно, влиятельный Айкор в Вудволде, где она живет вместе с принцессой.

Не то чтобы границы следовало заговаривать от чего-то – или кого-то – в особенности. Это была просто охранная деятельность общего характера, хотя и весьма утомительная. Вся Двуколка притягивала те же мелкие, но досадные волшебные возмущения, что и дома фей, но в бóльших масштабах. Лозы джа, вместо того чтобы вырастать длиной в руку, за ночь вымахивали в рост высокого мужчины. Появлялись облака бабочек, облаченных в пышные платьица из примул и шляпки из ландышей (в разгар зимы это несколько сбивало с толку). Дверные щеколды начинали пророчествовать, и нельзя было войти или выйти за порог собственного дома, не услышав (от замогильного голоса), какая неделя вам предстоит (по счастью, предсказания обычно оказывались ошибочными). В разных уголках Двуколки видели трех стремкопусов, хотя они редко заходили так далеко на север и никогда в это время года: от зимних ветров отмирали кончики их рук-веток.