Мартлет и Змей - Яковлев Олег. Страница 88

Холодное и безразличное ко всему происходящему солнце продолжало вставать над Теалом, его тусклый свет едва озарял циферблат на возвышающейся в центре города башне ратуши. Пробежав очередной круг, стрелки остановились на цифре «VI», так и не решившись нарушить царящий вокруг покой звоном ударов. Часы по-своему были правы – зачем будить добропорядочных горожан ни свет ни заря?

А между тем стоило бы. Не каждый день на город опускается столь плотный туман, что становится ничего не видно уже на расстоянии вытянутой руки. Да еще и вызывающий панический беспричинный ужас, стоит только случайному прохожему погрузиться в хмурую белесую мглу с головой.

Впрочем, прозвучи сегодня в Теале даже колокольный набат, большинство из горожан и носу не показало бы из своих домов. Даже отбросив в сторону исконную привычку обычного теальца «стоять самому за себя», благодаря чему и своих-то сеньоров здесь не слишком жаловали, проливать кровь за чужаков никому и в голову не могло прийти. Раз город захвачен вражеской армией, пусть захватчик сам и защищает себя, а горожанин изволит побеспокоиться разве что за сохранность собственной жизни, дома и нажитого имущества. Так что даже ударь вовремя колокол, расквартированным в городе воинам графа Сноббери это не слишком бы помогло. Но колокол не ударил…

Патруль из десятка солдат пробирался сквозь туман вдоль главной теальской улицы, которой особым вердиктом нового управителя Теала, графа Уильяма Сноббери, вернули прежнее название, переименовав из Свободной снова в Королевскую. Причем новым властям не пришлось даже менять таблички с надписями – прежний бургомистр не удосужился потратить на замену старых ни единого тенрия. Впрочем, сейчас прочесть столь часто меняющиеся названия улиц все равно было бы невозможно – реггерцы едва различали тонувшие во мгле стены домов и друг друга. Солдаты то и дело переговаривались между собой, чтобы не потеряться и хоть как-то отвлечься от не дающих покоя страхов, крадущихся в окружающей мгле.

– Не знаю, как вас, ребята, а меня этот туман уже до костей пробирает! – сокрушался один из солдат, высокий сухопарый тип с выпяченными глазами и вечно удивленным лицом. – Бьюсь об заклад, все наши уже с полуночи по кабакам сидят, одни мы, как бараны, топаем, сами не знаем куда. Все равно, Бансрот подери, в двух шагах не разглядеть ничего!

– Уймись, Верни, и без тебя тошно, – отозвался угрюмый здоровяк-сержант, пиная ногой ни в чем не повинный камень. Булыжник тихо шлепнулся где-то впереди, совсем не с тем звуком, что полагался удару камня о мостовую. Туман искажал даже звук шагов, что уж там говорить об упавших булыжниках. Голоса солдат, и те звучали неправильно: казалось, что говорят не люди, а какие-то охрипшие диковинные звери.

– И все-таки кого мы тут высматриваем, если смотреть не на что? – продолжал гнуть свое Верни.

– И то правда, – поддержали товарища сослуживцы, – свернуть бы куда. Туман этот не иначе самим Бансротом послан…

– Вам что, делать больше нечего? – Сержант начал злиться. На самом деле ему и самому было явно не по себе, но как командир он старался не показывать виду. – Кто еще раз Бансрота помянет, тот первый от меня в зубы получит. Беду накличете.

– Да что тут можно на… – солдат не договорил.

В этот самый миг его страхи материализовались самым ужасным образом – из пелены тумана показалась бледная женская фигура, от которой веяло потусторонним холодом, а сердце при одном только брошенном в ее сторону взгляде будто прокалывало иглой. Она скользила по воздуху, не касаясь босыми ногами мостовой, в своем длинном выцветшем платье-саване. Призрак двинулся прямо на умолкшего человека, широко расставив в стороны руки, словно намереваясь поймать его в свои пугающие и совсем не женские объятия.

Верни даже успел по обыкновению удивиться, всмотревшись в ее лицо – молодое и красивое, с длинными распущенными волосами, омраченное лишь неестественной бледностью кожи и странной печалью в глазах.

«Такие красивые, белоснежные… Должно быть, она подолгу расчесывает их каждое утро», – отчего-то именно эта дурацкая мысль, а не более подходящая случаю предсмертная молитва посетила застывшее на краю отчуждения сознание.

Чудовище закричало…

У Верни, что оказался ближе всех к вышедшему из тумана духу-плакальщику, голова треснула, как перезревшая тыква. Кровь и мозговая жидкость, словно варево, вскипевшее в котле, выплеснулись наружу, вспучившись на коже и волосах горячими пузырями. Тело несчастного отлетело назад и рухнуло так, будто его с размаху ударили чем-то тяжелым в грудь.

Еще пятеро солдат, те, кто стоял чуть поодаль, все разом схватились за головы и повалились на землю, зажимая уши руками, – из глаз, носов, ртов и сквозь пальцы из ушей у них сочилась кровь, а скорчившиеся тела начинала охватывать предсмертная судорога.

Четверым оставшимся дозорным повезло больше – вездесущий туман скрадывал звуки, и жалобный крик-плач, в один миг убивший их боевых товарищей, не причинил столь ужасного вреда остальным – лишь жуткая головная боль молотом постучалась в виски.

– Аааа! – дико закричал один из еще стоящих на ногах солдат, пятясь назад и осеняя себя святым знамением. – Хранн Милосердный! Это же баньши!

Все слышали о баньши, про́клятом духе-плакальщике. Считается, что это призрак покончившей с собой вдовы, которая не может найти себе успокоения после смерти своего мужа и беспрестанно оплакивает его. Хакраэны, стражи Арки, не пускают ее в страну Смерти, пока та не выплачет все свои слезы. Близость скорой кончины притягивает подобных духов: баньши может появиться возле дома обреченного на смерть человека и своим плачем возвестить, что час его близок. Впрочем, сам по себе ее крик также может стать причиной смерти.

– Не может быть, – в ужасе пробормотал сержант. Младших командиров учили, кого из нечистой силы стоит бояться, а кого – нет. – Духи могил не разгуливают по улицам, как какие-нибудь собаки, живые пугают их. Тут что-то не так…

Чудовище повернуло к нему искаженное от гнева лицо и рванулось вперед. Глухо звякнула натянувшаяся цепь – пришедший из потустороннего мира дух в ярости схватился руками за шею, пытаясь содрать с себя нечто вполне материальное: то, что удерживало его на привязи. Только теперь стало видно, что бледную шею призрака венчает стальной ошейник с впившимися в призрачную плоть шипами. Дух истекал дымчатой кровью, роняя на мостовую тлеющие белые капли; он неистово выл и царапал собственную кожу ногтями, пытаясь освободиться, но безуспешно.

Воспользовавшись заминкой, солдаты бросились наутек. Последним рванул с места сержант, все еще раздумывающий, стоит ему отдавать приказ перейти к обороне или же все-таки к бегству. Это его и погубило: неожиданно цепь, сдерживавшая баньши, ослабла, и бледная фигура ринулась за новой жертвой – тонкие женские руки впились в солдатскую спину, с легкостью пройдя сквозь звенья кольчуги, кожаную поддевку и плоть. Пальцы призрака сжались на его хребте. Над улицей разлетелся предсмертный крик, заглушаемый женским плачем, но вскоре все звуки смолкли, поглощенные вездесущим туманом.

Но все только начиналось… Вслед бегущим солдатам просвистела стрела. Еще один несчастный упал, когда наконечник вонзился ему под лопатку и вышел в области сердца, – спустивший тетиву стрелок бил без промаха, и непроглядный туман вовсе не являлся ему помехой. Двое оставшихся в живых реггерцев удирали что было сил; вскоре им удалось достигнуть спасительной темноты переулка и свернуть за дом, чудом избежав несущейся за ними по пятам, как представлялось беглецам, смерти…

…Полтора десятка фигур в черных доспехах и высоких закрытых шлемах остановились посреди улицы. Поверх вороненой кольчуги и нагрудника каждый из воинов был облачен в сиреневую накидку с вышитым на груди черным лебединым крылом. Для окружающих, если бы тем пришло в голову выглянуть из окон домов, черно-пурпурные силуэты были едва различимы в непроглядном тумане, но сами они отлично видели сквозь белесую мглу как лица друг друга, так и фасады окружающих зданий, вплоть до последней резной завитушки на захлопнутых ставнях окон верхних этажей. В их понимании улица была слишком узкой, затхлой и грязной, впрочем, как и все в этом никчемном городе.