Ловчие Удачи - 2 книга - Седов Вячеслав. Страница 44

Никто не вмешался, как и обещал Жан. Даже одобрительных криков бросили всего пару, словно нехотя выполняя старый как мир обычай харчевенных потасовок.

Собравшись с силами, полукровка встал намереваясь докончить громилу.

Толстяк, не понятно откуда взявшийся и где пропадавший все то время, пока его компаньон вытворял свои зверства, с криком накинулся сзади, занеся над головой массивный табурет. Это было опрометчивым решением. Карнаж, с гортанным урчанием вывернулся, выбивая толстые короткие ноги, и бедняга, подкошенный ударом ниже колен, рухнул ничком, выронив свое орудие и расквасив нос.

«Ловец удачи» подхватил табурет и со всего маху ударил поднявшегося заранийца по голове. Предмет мебели разлетелся на части и стал никуда не годен, как впрочем и тот, в кого был направлен. Громила растянулся на полу среди обломков.

— Жаба!? — прорычал «ловец удачи», сотрясаясь от напряжения разгоряченных болью мышц на спине, — Так вот о каком долге говорил этот ублюдок!

— Я не… — начал толстяк, пытаясь подняться, но пятка Феникса ударила его в затылок.

— Нет! Ты Жаба! — полукровка продолжал зло вбивать ступней голову толстяка в пол, — Жадная! Неугомонная! Бородавчатая Жаба!

— Довольно, Феникс! — к камину подошел Жан, поднимая руку, чтобы утих поднявшийся гомон.

— Убью! — детина поднялся, выхватывая из-за пояса нож.

— Это уже лишнее! — сабля пирата свистнула в воздухе и со звоном выбила оружие из дрожащих рук заранийца.

Все трое замерли.

Стоптавший Сотню Сапог был тем, с кем ни Карнаж, ни те двое, что атаковали его, не собирались связываться ни при каких обстоятельствах.

Свое обманчиво безобидное прозвище Жан, разумеется, носил заслуженно, но он был кроме прочего не просто бродягой и бывшим пиратом, но и тем, кто дорого заплатил за свою жизнь, прорвавшись через кордоны феларских солдат. Этот философ меча слыл душегубом и непревзойденным мастером, чей талант не знал нравственных ограничений и взрезал животы с такой же легкостью, как вытряхивал свою любимую трубку, сдувая жизни на своем пути как пепел от табака со стола.

Феникс задушил собственную ярость перед лицом этой ходячей смерти. Здесь его ран'дьянские замашки были совсем не кстати. Но слишком многое накинулось на него в эти последние дни. Он ввязался в опасные дела, в которые раньше предпочитал не вмешиваться и едва успевал переводить дух, как вырастали новые препятствия. Отчего этот толстяк, старый знакомец Карнажа, бывший граф Жабэй, стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Даже он совал нос в дела полукровки, хотя их конфронтация была давней. Но этот мелкопоместный дворянчик, некогда пытавшийся прибрать к рукам деятельность «ловцов удачи» в южном королевстве, никак не мог угомониться и теперь гонялся за такими, как Феникс, грабя, а, иногда, и убивая. Подло, из-за угла.

Жабэй использовал в своих интересах помощь воровских гильдий, стражу и инквизиторов, сводя кое-как концы с концами, и полагая себя очень умным и вертким, что додумался до такого нехитрого открытия, как красть краденное. В последнее время дела его, видимо, складывались совсем скверно, так как начали поднимать из руин Шаарон, и на южные земли вернулась тяжелая дубина феларского правосудия. Вот он и оказался здесь и, разумеется, не мог упустить случая, едва прослышав о направляющемся сюда «ловце удачи».

Однако убить его Карнаж не мог, так как здесь были свои правила, а Жабэй всегда уделял правилам много внимания и использовал их также в своих интересах.

Полукровка молча смотрел на Жана и прекрасно понимал в чем дело. Конечно здесь были свои законы, но они надежно переплелись с интересами канцелярии, которая оказывала свое покровительство таким как Жабэй, ведь так ловко умудрялись устроиться немногие. Их орудием был шантаж, с помощью которого они забирали у тех, кто действовал на свой страх и риск, ввязываясь в сферу пересечения интересов магии и церкви, заработанные деньги, умело пользуясь шатким положением «ловцов удачи».

Получался изрядный клубок, в котором разобраться было непросто и рискованно, особенно в нынешние времена. Это и предрекал Окулюс Берс в своем критическом труде посвященном интригам и борьбе интересов, в которых гибнет магия, как наука невиданных открытий, превращаясь в инструмент власти, не лучше и не хуже прочих.

Стоптавший Сотню Сапог держал паузу явно неспроста. Что-то важное было передано ему с тем посланием, о котором говорили «ловцу удачи». Значит кому-то было важно, чтобы он, Феникс, добрался туда, куда следовал, то есть в Шаргард. На этом можно было неплохо сыграть, подначив Жабэя, который слыл очень злопамятным человеком. Карнаж поглядел на распластавшегося у его ног толстяка, зло плюнул тому на спину и, собрав свои вещи поднялся по лестнице, собираясь найти себе комнату на ночь.

Но спать этой ночью Карнаж не собирался. Последние события сильно измотали, однако они своим появлением взывали к его благоразумию.

Устроившись в тесной комнатушке с плотно занавешенным окном, «ловец удачи» навалил на кровать свои сумки и накрыл их одеялом. Прекрасно понимая, что подобный трюк здесь никого не введет в заблуждение надолго, полукровка погасил свечу и устроился в противоположном углу, предварительно забаррикадировав дверь столом и стулом, так как хлипкий засов внушал мало доверия.

До восхода солнца нечего было и думать выбраться через окно и уйти к переправе, как бы он сделал в любом другом месте. Походило на то, что его зажали в угол, однако в распоряжении был весь остаток ночи, и Феникс мудро рассудил, что ночь время довольно беспокойное, и за несколько часов могло случиться что угодно.

Пока Карнаж приготовился к осаде, попутно с этим раздумывая над ситуацией, Жабэй вел успешные дипломатические переговоры. Закрывая рукой разбитый нос и принося свои извинения Жану, он вскользь упомянул о том, что «ловец удачи» мог везти с собой что-то весьма ценное, распаляя тем самым алчность старого пирата, которую не могла истребить никакая философия клинка. Однако Стоптавший Сотню Сапог никак не выказал ожидаемую графом реакцию. Пирату было чего опасаться. Риск перейти дорогу канцелярии возобладал. В то же время жадность Жабэя и желание отомстить только набирали обороты, не сдерживаемые текстом секретного послания из Шаарона.

— Ну вот мы и договорились, — прогнусавил Жабэй, кривясь от боли и продолжая зажимать разбитый нос.

— Да, любезный граф, однако не забудьте о братстве серых дорог, когда сочтетесь с этим «ловцом удачи», — напомнил Жан.

— Разумеется, — ответил толстяк, — Я всегда ценил тех, кто чтит законы серых дорог и не вмешивается в частные дела странствующих. Тут сущая безделица. Речь идет всего на всего о некой сумме, и никак не о жизни этого полукровки.

— Надеюсь.

— Не сомневайтесь, слово дворянина.

Толстяк отвернулся и дал знак своему подручному следовать за ним, поэтому не увидел скептической гримасы, что возникла на лице бывшего пирата от того «слова», которое ему дали в залог, словно позолоченную побрякушку, брошенную опытному владельцу ломбарда с таким видом, будто это настоящее золото.

Жан вернулся за стол в углу. Там его ожидал мужчина, поглаживая ладонью свою совершенно лысую голову. Брови двумя клочками сошлись на переносице, глаза недобро посмотрели на пирата, когда тот сел напротив.

— Хлеб без тмина запекаете? — начал гость, отламывая горбушку.

— Это за рекой так запекают, — возразил Жан.

— По вашей просьбе. Не юли, — повысил голос лысый, — Ты знаешь, что будет, если в столице об этом узнают? Вдобавок вы еще и снов своих не рассказываете и не исповедуетесь. Якобы потому, что фэтчи монахов извели.

— Но это правда, сударь!

— Нет правды кроме бога, уразумей!

— И для вас тоже?

— О, нет. Моя правда — это я сам, как и ты для себя, пират. А если нет монахов, так со мной есть один, вон тот послушник, — лысый указал на закутанного в робу с надвинутым капюшоном низкорослого человека, который сидел на скамье за общим столом.