Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 53

Он двинул ладонями, запуская растопыренные пальцы под корни волос.

– Нестерпимо, – произнес он чуть слышно. – Это похоже… как сказать… на другое бытие. По остроте ощущений это все… оно не вмещается в нашу жизнь. – Во взгляде его, когда встретил широко раскрытые, жадные глаза девушки, было смятение. – Другое бытие. Более действительное что ли, чем вот всё настоящее. Действительней, чем ты, Золотинка. И ты, Тучка. За это можно жизнь отдать. Не только свою – чужую.

Поплева умолк и уронил голову на руки.

– Что ж, попытайте и вы свою долю, – сказал он немного погодя с каким-то судорожным вздохом.

– Нет-нет, – возразила Золотинка почти испугано. Страдая вместе с Поплевой, она боролась с соблазном. – Потом. Не знаю. Жутко.

А Тучка хватил кулаком по скамье:

– Давай!

Поплева безропотно отдал камень – ни совета, ни предостережения.

– Как ты это делаешь? – через некоторое время сказал Тучка, повертывая волшебный камень, словно кольцо жало ему или, напротив, соскальзывало с пальца.

– Ты торопишься, – мягко попрекнул Поплева. – Не нужно суетиться. Терпение. Настойчивость и, главное… вот эта уверенность в себе. Асакон чувствует, кто его боится. Раз оробеешь и он уж к себе не подпу-у-устит, – протянул Поплева, сообразив, что сболтнул лишнего – под руку.

После всех усилий Асакон оставался и слеп, и глух. Красный от досады Тучка отер испарину:

– Нет, не выходит, не могу…

Золотника не вмешивалась, мучаясь от невозможности помочь такому большому, умному и сильному, во всем превосходящему ее Тучке. Поплева решился остановить все это своей властью:

– Ну, раз на раз не приходится, – он забрал Асакон и убрал его с глаз долой.

Другого раза уже не случилось – ни у Тучки, ни у Золотинки, ни у Поплевы.

Над заметно притопленными «Рюмками» взмыла, забирая все выше, большая черная птица… ворона. Вот показала она во всю ширь резные, обрамленные маховыми перьями крылья, прошла над головами и растворилась в небе. Но возвратилась прежде, чем лодка причалила к плавучему дому. Все притихли, чувствуя невозможность говорить непринужденно и громко при соглядатае.

– Главное, не подавайте виду, – вполголоса, только-только чтобы слышали свои, заметил Поплева.

Разрушения на «Рюмках» бросались в глаза: купы зелени на шканцах исчезли, словно опрокинутые бурей. Двери нараспашку, всюду земля с перепутанными плетями жалких, иссохших огурцов. Пропали оконницы со стеклами, на месте окон кормового чердака зияли пустые глазницы. Разная дрянь, включая вытертую метелку, исчезла бесследно, а дорогая утварь, два сундука с добром, заблаговременно затопленные в трюме, благополучно пережили нашествие.

Хозяйственные хлопоты, казалось, целиком поглотили обитателей «Рюмок». Но перекрикивались они друг с другом чуть громче, чем требовалось. Трудное при всех обстоятельствах умение забыть о том, что за тобой присматривают, хуже всего давалось Тучке. Демонстрируя полнейшую непринужденность, он обрушился на новую, только утвердившуюся власть законников, сваливая при этом в одну кучу и самоуправство городской стражи, и нахальство всех эти столичных штучек, что понаехали тут наводить порядок.

– Полно, Тучка! – не вытерпела Золотинка. – Ты ведь не думаешь в самом деле, что это справедливо и согласно с законами высшего блага, когда княжич Юлий упрятан в сырое подземелье с крысами, ни жив ни мертв? – отставив подальше, чтобы не обливаться, она держала перед собой охапку раскисших нарядов, которые извлекла из гнилой воды трюма.

– Послушай меня, Золотинка! – отозвался Тучка. – Я прожил на свете сорок пять лет и за всю свою жизнь не видел от злодейки Милицы никакого зла.

Соглядатай, увы, присутствовал в каждом горячечном замечании, в каждом несдержанном жесте и не слишком хорошо обоснованном мнении. Ворона, как скоро обнаружилось, пристроилась за кормой на сваях, верткой птице несложно было найти себе укромный насест.

– Ничего не могу сказать о Рукосиле и говорить не стану, – продолжал Тучка. – Зато я знаю епископа Кура Тутмана, знаю лично. Достойнейший человек! Я знаю Миху Луня, он представляется мне… человеком высоких побуждений. И это довод. Законники разгромили и разграбили мое жилище – это довод, и еще какой!

– Послушай, Тучка! – возразила Золотинка, отжимая мокрое тряпье – Пусть Миха не обижается, я бы и в глаза ему сказала, если бы когда-нибудь его встретила… – голос ее звенел. – Всего в нем намешано и хорошего, и дурного… Мутный человек – вот что. Мутный.

– Бесполезный спор, – пытался показать пример благоразумия Поплева.

А Золотинка, глянув невзначай за борт, наткнулась близко-близко на бесстрастный, лишенный всяких признаков созерцательности взгляд: две блестящие бессмысленные бусины – одна и другая по сторонам черной узкой головы. Второй или третий час сидела, словно приклеившись к просмоленному канату, ворона и терпеливо впитывала в себя весь этот словесный мусор.

– Я про Миху так скажу! – словно огрызалась на кого-то Золотинка. – Он волшебник средней руки и ничего больше. Человек, который застрял на распутье. Потому что и того хочет, и этого – всего сразу, а так не бывает. Надо выбирать. Выбирать – значит от чего-то отказываться, – сказала она во внезапном прозрении. – Потому-то и Колчу держал. Потому-то нетронутую душу ищет. Всю-то он мудрость превзошел, талантом он не обижен, души только нет. А что талант? Талантливых волшебников много! Состоявшихся мало. Сочти! Вот он и рыщет по свету, где бы чужой души подзанять.

Едва ли Золотинка и сама толком понимала, что такое она вещала с пронзительной силой убеждения. Едва ли она сумеет избежать сомнений, когда успокоится. Едва ли сможет тогда избавиться от неуверенности в собственном праве судить и выносить приговоры – но сейчас внезапная ее догадка походила на откровение.

Все молча, наконец, принялись за работу – дел невпроворот!

Ворона улетела, не попрощавшись.

И лишь когда черный, меняющий очертания комок исчез, обитатели «Рюмок», оставив свои не такие уж срочные дела, сошлись вместе.

Все трое после недолгого обмена мнениями пришли к выводу, что показали себя настоящими дураками.

Ворона возвратилась на заре. Солнце взошло, и снова, в который раз выяснилось, что оно ничего не утратило в ночных блужданиях – ни извечного блеска, ни изумительной правильности очертаний. Возникшая из зари ворона бесстрашно занеслась над низко стоящим светилом, провалилась, оплавляясь в огненном жерле, и вновь возникла – ближе.

Золотинка беспокойно почесывала ногу об ногу, когда на лежащую в тени палубу вышли и братья – розовым были окрашены внутренности борта, надстройки и слегка припухшие со сна лица. Они изменились сразу, когда заметили черный, лишенный подробностей, но беспрерывно меняющийся очерк птицы.

Словно уклоняясь от внимания людей, ворона вильнула в сторону. Как вдруг, сложив крылья, пал сверху огромный орел – и хвать ворону когтями. Та задушено каркнула, сразу превратившись в беспомощно трепещущий комок перьев.

Ни люди, ни ворона, остерегаясь друг друга, никак не ожидали такой ужасной превратности. Золотинка вскрикнула, не понимая, кому сочувствовать, Поплева вцепился руками в поручень. С размочаленной добычей в когтях орел взмыл еще выше. Взмахами могучих крыльев пошел вокруг судна, заскользил вниз и в мгновение ока свалился до самой воды. Чтобы видеть, люди метнулись к другому борту.

Извернувшись на лету, орел клюнул жертву – огромный железный клюв блеснул. И тотчас же в когтях птицы очутилось человеческое, женское тело – необыкновенно большое от мгновенной перемены соразмерностей между хищником и жертвой. Тело прогнулось, взметнулись волосы, и хлопнула на ветру многоцветная юбка. Внезапная тяжесть камнем увлекала орла, тело плюхнулось в воду, а хищник взмыл над водой.

– Боже! – промычала, зажимая рот, Золотинка.

Поднятая всплеском рябь вязла в неподвижности черных утренних вод.

Орел уходил, забираясь в беспредельную высь, где некому было дать отчет в только что совершенном убийстве.