Камень, брошенный богом - Федорцов Игорь Владимирович. Страница 71

— Ваше Сиятельство, — легкий реверанс в мой адрес, — вас просят навестить Их Сиятельство.

— Кто просит? — разгневался я на деву.

— Их Сиятельство, сеньора Валерии.

— А подождать с визитом Их Сиятельства не может?

— Нет. Просили зайти тотчас.

Говоря со мной, служанка стояла посреди дороги, что айсберг на курсе Титаника. Ни влево, ни вправо не увернуться.

— Ступайте лейтенант, — вынужден был расстаться с Маршалси я. — Мое отсутствие не продлится слишком много времени.

Я проследовал за белобрысой. В эти мгновения, сам себе я напомнил революционера-семинариста, которого припутала царская охранка.

На этот раз служанка не докладывала. Распахнула дверь и впустила меня в покои. Злопамятный мопс поднял уши и по-взрослому рыкнул. Однако рассмотрев меня, поспешил спрятаться за подушки на диване.

Заводным солдатиком, я без задержки, проследовал в спальню. Валери сидела на краю кровати и смотрела куда-то в угол.

— Знаете, сеньора, — наболевшее рвалось наружу, и я готов был выплеснуть обиды наружу, особенно пройдясь по поводу использования меня как к мужчины. Валери подняла глаза, и я заткнулся в начале речи. У киношного вампира глаза и то бледнее. А тут представляете в рубиновом ореоле черная точка зрачка. Ух!!! Мороз по коже!

— Вы хотели, что то сказать? — спросила Валери.

Я промолчал.

— Вас смутил цвет моих глаз, — она не сводила с меня своего упырьего взгляда.

Опять промолчал.

— Второе драже, — подсказала Валери. — Следовательно, вы знаете, зачем вы здесь? — и, глядя прямо мне в глаза медленно спросила. — Лех фон Вирхофф? Кажется, так вас зовут?

17

Ровно через два дня, как отгремели литавры побед, отпела звонкая медь хвалебных труб, раздали все пряники и всыпали все плети, попили и поплясали на хмельном пиру победители, наша славная компания: я, Маршалси и Амадеус, верховыми въезжала в Галле.

— Сдалось вам тащиться к занудливому попу, — отговаривал меня от визита Маршалси. — Еще неизвестно примет епископ тебя или нет. Будем торчать, ожидая аудиенцию невесть сколько.

— Меня примет немедленно. А зачем я к нему еду, так это вопрос особый и касается одного недоконченного в Эль Гурабе дельца. Я бы рад гнать во всю резвость наших рысаков в Тиар, в эту Содому желаний и Гоморру пороков, но вынужден, как сказано, свернуть с пути ради небольшого дела.

— Содома?! Гоморра?! Вы слишком подолгу пропадали в библиотеке. От того и выражаетесь, в оскорбительной для простого невежды замудрой форме.

— Ничего поделать не могу, но повторюсь снова и думаю в последний раз. Прекратите ныть, Маршалси, мы должны навестить епископа.

— Вечно вы со своими тайнами, Вирхофф. А потом ломай голову, где у ежа жопа. Вы-то не поторопитесь с разъяснениями.

— Я не зоолог и про ежовый анус ничего не знаю. (Маршалси отмахнулся — кому говорилось!) И прекращайте брюзжать. Подобными речами вы вгоняете нашего барда в окончательный кризис. Заметили, он за все время отъезда не попросился спеть и не написал в тетрадь ни строчки.

— Давно так следовало поступить! Что хорошего в карьере писаря? Мужчина должен предпочитать меч перу, кружку вина чернильнице и…

— …И объятья шалавы размышлениям над бумагой, — как обычно помог я закончить речь идальго.

— Пускай шалавы, — принял мои слова Маршалси. — Среди них попадаются такие цацы, не чета недотрогам с волосатыми ногами, воспетым всякими дурнями.

Маршалси рассмеялся по-детски счастливо. Не иначе вспомнил любимую куклу Барби.

— Какие еще волосатые ноги? — не понял я.

Идальго поведал нам примечательный случай, произошедший с ним в пограничном Сване. Суть коего — живущая по соседству с казармой вдовушка, хранившая верность мужу не из преданности, а из стеснения своих волосатых ног.

— Вас Маршалси подобное обстоятельство не оттолкнуло, — поскольку вы об этих ногах узнали.

— Конечно, нет. Во-первых, добиться благосклонности волосатоногой сеньоры стоило мне уйму времени и терпения. Во вторых, она явила собой образец любовницы, которая знает, чем следует заниматься в постели.

— И чем же следует заниматься? — поинтересовался я у специалиста по шашням. Удивить меня кроватными трюками и стойками сложно, но не невозможно. Поэтому и спросил.

— Ограничений, ни каких! — провозгласил свободу нравов Маршалси. — Единственное, по первости её ноги ассоциировались у меня с ногами капрала Камю. Вот кто воистину был покрыт шерстью, что мейская болонка императрицы Амели.

— Как тебе, случай Амадеус? Чем не сюжет? — обратился я к Амадеусу, чуравшегося нашей вольной беседы.

— Не сюжет, — открестился от подкинутого нами материала, печальный бард. — У поэтов другие критерии оценок взаимоотношений женщины и мужчины.

— Вирхофф мы возьмем его в бани, — пообещал Маршалси. — Он там познакомится с таким количеством критериев и взаимоотношений, что хватит впечатлений до конца жизни.

— Какие еще бани, Маршалси, — осадил я запальчивого воспитателя. — Откройте глаза! Юноша отравлен ядом влюбленности.

— Вот поэтому и настаиваю на банях, — Маршалси похлопал барда по плечу. — Любовь это проходит, Амадеус. Поверь мне проходит. Сначала, кажется, вот-вот умрешь. Потом умрешь, но завтра. Далее если умрешь, то не от этого. А под конец и во все удивишься, от чего собирался наложить на себя руки.

Бард не удостоил нас ответом. В его скорбном молчании было столько нездорового пессимизма, что я заопасался не запил бы.

Галле, Галле… Мечта меланхоликов и аскетов. Благочестивый тихий городок. Собаки лают на проезжих без всякого задора. Не видно не пьяных, не драных. Представительницы прекраснейшей и древней профессии отсутствовали как класс и вид. Путной пивнушки и то не попалось.

— Наглядный пример! Нам здесь делать нечего, — жестом сеятеля обвел вокруг Маршалси.

— У нас другая цель, — напомнил я идальго.

— У нас?… У вас!.. Это вы едете к епископу и силком тащите меня и поэта вслед за собой в эту пустынь, обрекая на голод и одиночество, — посетовал Маршалси на мою душевную черствость. — Не поеду к попу, пока не изопью рос и не отведаю маковин.

— Поедете, поедете, — не внял я его причитанием. Хотя признаюсь, тоже был не прочь поесть-попить.

Нарядная и противоестественно чистая улочка вывела нас на рынок. Не рынок, а эталон торговли. Ни шуму и ни гаму, ни дурной толчеи.

От рынка свернули к гимназии, от гимназии вниз к пруду.

Резиденция епископа располагался в небольшом оазисе из дубков. Эдакий дом лесника у озера. На въезде, там, где обычные люди ставят ворота по крепче и садят сторожей побдительней и псов позлей, маленькая будочка, на манер газетного киоска, в которой красовалась постная харя святоши, плямкающего под нос молитвы.

— Любезный, — обратился я к стражу. — Нам бы повидаться с Его Преосвященством.

— Вам назначено? — спросил он, блеклым голосом умирающего старца.

— Понятно назначено, коли мы здесь, — я протянул свиток, врученный мне Гартманом.

— Позвольте узнать ваши имена, сеньоры?

— Сеньор Гонзаго, сеньор Маршалси и служитель муз бард Амадеус.

Харя довольно кивнула головой.

— Пускать вас не велено ни под каким видом, — страж сломал печати и прочитал бумаги. — Дело, по которому вы явились, решить без проволочек.

Цербер нагнулся под прилавок, загремел замком и зашелестел бумагой.

— Слава Троице, нас попрут отсюда, — обрадовался Маршалси. — А я отчаялся, отделаться от аудиенции.

— Сеньор Маршалси? — обратилась харя к лейтенанту Эль Гураба.

— Что такое? — удивился идальго.

— Вам вручается патент на капитанство, со всеми вытекающими из звания правами и обязанностями, — комментировал написанное страж. — Однако без снятия запрета на пребывание в столице империи.

Харя протянула патент ошарашенному Маршалси. Идальго взял, развернул и прочитал одним глазом, другим продолжая, косится на монаха.

— Так же вам полагаются, рубиновый [72] орел.