Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 107

– Где ж его возьмешь, – сказал. – Да и не хорошо. Как‑то же обходились раньше цыплятами и овцами… Ты вообще коров резал. Может, взять много скотины? Целое стадо?

Обсудили. Выходило – без толку. Богиню не подделать…

Вернулся седой. Выслушал. Поочередно поднимал то одну бровь, то другую, то обе разом. Временами чуть прижмуривал морщинки вокруг глаз.

– А зачем? – спросил наконец. – Самозванке, если человек, и корова сойдет. Управимся. А сида выживет сама. Наше дело только облегчить. А это травы, отвары. Спину помять, конечности, чтоб не застаивалась кровь. В общем, завтра предлагаем помощь Дэффиду ап Ллиувеллину – так хозяина зовут. А для начала попросимся хоть одним глазком на сиду посмотреть – чтобы установить, какие именно зелья варить придется.

– Мне проще, – сообщил кряжистый, – я руками лечу и языком. Только вот от отравлений обычно не помогаю. Ну а эллилов прострел или одержимость – всегда пожалуйста.

Родичи собрались, чтоб не отнимать воздуха, в соседних комнатах. При Немайн осталась только мать и целители. К тому времени, когда Дионисий со свитой вошел к болящей, мэтр Амвросий уже заканчивал допрашивать сиду.

– Пульс бешеный, – констатировал врач. – Немайн взрывается изнутри, как мех с перебродившим вином. Но это ненадолго. Хотя бы потому, что сердце долго такого не выдержит.

– Не надо долго, – сида едва говорила, – надо достаточно. Это… испытания. Как новой колесницы… Органы… Как механизмы… По очереди… Сейчас сосуды. Потом другое… Я скоро забудусь опять. Надолго… Не навсегда… Надо только ухаживать. Знаете лучше… чем я.

Немайн замолчала в чуткой тишине. И епископ, понявший главное, спросил:

– Сколько у нас времени, мэтр?

– Не знаю…

– Хорошо, начнем. Возможно, успеем…

Пирр до рези в глазах всматривался в багровое от болезни пятно лица. Глаза серые. Рыжая. Волосы коротко отрезаны – да, про это сообщали… Спокойна. Молчит. Не узнает? Не подает вида? Или измучена болью? Скорее последнее.

Начали читать обычную заутреню – самый короткий вариант.

– Что вы делаете?

Луковку Пирр видел впервые. Дионисий – нет. Решил – проще и быстрее объяснить.

– Лечим твою подругу. Соборование есть таинство, исцеляющее тело и душу через молитву и прощение грехов. Не мешай – она едва в сознании, а для покаяния сознание необходимо…

Нион пошатнулась. Происходившее было странным и почему‑то знакомым. Может быть, потому, что происходило обращение к силам, превосходящим человека? Превосходящим и Неметону! К той силе, которую признала богиня, рассорившись со старыми божествами. Но доверить этим людям делать с Неметоной это таинственное страшно…

– Тогда сделайте это и со мной! – выскочило само собой, как и должно. – Я – она. Не вся. Но часть. Вот. Я объяснить‑то не могу!

Епископу перевели.

– Можно, – согласился Дионисий, – а ты крещена, дочь моя?

– Я – это она. Раз Неметона крещена, значит, и я.

– Нельзя так. Ты – это ты, ибо пред Господом каждый станет на месте своем… А ты человек, и душа у тебя своя.

– Раз она крещена, значит, должна и я! – Речь странно напомнила Дионисию ту, которая сейчас лежала на болезненном одре. – Такого же быть не может, не положено… Ну или крестите меня отдельно.

– Ты понимаешь, чего просишь?

Нион кивнула:

– Единения.

Дионисий тяжко вздохнул.

С постели больной снова раздались слова.

– Крестите ее.

– Она ведь не понимает, – заметил викарий, – видно же… Так нельзя.

Больная кашлянула. Перевела дух.

– Сакс, приходящий в церковь потому, что это делает король, понимает больше?… Даже если вызубрил нужные слова… Она искреннее ребенка, который не понимает совсем ничего. И мудрее меня… У нее нет земной учености, зато есть сердце, чувствующее правду…

Старому священнику, видимо, стало трудно стоять. Но от поддержки викария он отказался.

– Разве этого мало?… А наставить в вере найдется кому. И – она это я. Поверьте. Она была моей жрицей… И если души у нас разные, то грехи… общие… Грех, совершенный двоими, и тому и другому вменен. И если у меня есть надежда на спасение, прошу, не отказывайте в ней и той, что шла по моим стопам.

У сиды пошла носом кровь. Бриана приложила влажный платок и принялась укоризненно смотреть на священство. Тогда заговорил Пирр – Дионисий успел заметить, как тот отреагировал на речь больной.

– Юная язычница говорила о единении с человеком, вызывающим восхищение… О единении, а не преклонении! А чувство общности и верность не есть сотворение кумира. Она меня даже немного удивила. Сколько христианок творит себе кумиров – из мужей и любимых, а иной раз из святых людей – а чаще людей, представляющих себя святыми. Полагаю, крестить ее можно. Но если прямо сейчас, то больная не может быть восприемницей.

– Ох, – сказала Глэдис обреченно, представив реакцию мужа на обретение еще одной родственницы, хоть и не кровной, – я…

– Ее крестной матерью буду я, – отрезала Анна, – возражения есть?

Не нашлось.

– Тогда сначала соборуем Немайн, пока она в сознании, затем крестим ее жрицу, – подвел итог епископ Дионисий.

И снова зазвучали стихи покаянной утренней службы…

Крещение там, не крещение, а звали все Луковкой, никто слово не коверкал. Похожа. До слез! За эти дни Глэдис попривыкла к нескладной девчушке, что неотлучно сидит при дочери, разве иногда до ветру бегает. Привыкла – молчит, делает все, что ни скажет мать сиды. Заговариваясь, зовет ее именем Дон. Иногда говорит голосом дочери. Сильным и решительным. Но сейчас – сейчас просит от себя. Запинаясь и глядя в пол.

– Я снова не слышу Неметону… А настойка помогает…

– А тебе не надо слышать, – отрезала Глэдис. – Надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.

– Я должна быть рядом. Я – это она.

– Не для меня.

– Для меня. И для нее. Одежду свою дала. В кровати своей ночь спать позволила. Имя дала.

– Имя тебе Анна дала. Но, верно, настояла на твоем крещении моя дочь. Так что она тебе и правда кто‑то вроде крестной матери, хотя двух и не положено, – решила Глэдис. – Ну так тем более настойку нельзя. Ты же теперь христианка. А прорицать пьяной – это самое язычество. И раз уж та, что должна тебя наставить в вере, пластом лежит, а вторая вокруг хлопочет… Читать умеешь?

– Нет. Мы в Анноне все наизусть учили.

– И правда горе луковое… Ладно. Погодим немного. Одну я тебя с дочерью все равно не оставлю… Делай что скажут, помогай. А если Немайн захочет, чтобы ты ее расслышала, ты ее, наверное, услышишь.

Луковка робко улыбнулась.

– Ты думаешь, она захочет?

– Сама говорила – признала, имя дала, одежду, кров, крестила. Ты Немайн нужна, наверное. – И вдруг вывернула: – А она тебе?

– Я – это она. Меня без нее нет. – Голос Луковки дрогнул – А можно мне здесь что‑нибудь для сна поставить? Чтобы всегда рядом.

Когда Глэдис вышла, Нион повернулась к Немайн. Та дышала ровно, спала, проходя одну из немногих спокойных стадий странной болезни. Потеряв сознание вскоре после соборования, в себя уже не приходила. Мэтр Амвросий сказал: более странного недуга видеть не доводилось. У Неметоны отказывали по очереди все органы – не до конца. Потом отказавшая часть тела начинала работать нормально, зато немедля отказывала следующая. Что ж, когда нибудь это закончится. Одна беда – уж больно у человека внутри много разной требухи. А у сиды наверняка еще больше.