Монстр сдох - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 40

И тут она впервые чудно захихикала, вобрав голову в плечи, словно ее переехал трамвай. Банкира враз перекосило. Позже он признался Буге, с которым взял привычку делиться самым сокровенным, что не возможность потери состояния и не туманность перспективы его угнетают больше всего, а именно это ни с чем несообразное кудахтанье жены, издаваемое ею всякий раз, как она на него взглядывала. Словно действительно подозревала, что на гнусных слайдах изображена его натуральная голова, а то, что осталось на плечах, не более чем обман зрения.

На сей раз разговор был короткий: у Сумского в кабинете были люди. Он только спросил:

— Новостей нет?

На что Буга обнадеживающе ответил:

— Плохих нет.

— Отлично. Перезвони через час, надо кое о чем посоветоваться.

Посоветоваться — значило на что-то еще пожаловаться. В принципе банкир, несмотря на обрушившиеся напасти, держался стойко, оставался для всех сотрудников таким, каким его привыкли видеть — сухим, желчным, деловым человеком, чуждым эмоций и пустых словоизлияний, и только с Бугой позволял себе расслабиться, капризничал и порой распускал себя до такой степени, что чуть ли не плакал. Почему он выбрал его в исповедники, Буга не знал, но принял это как должное. Не возражал против роли мудрого дядьки-утешителя, хотя это накладывало на него дополнительные обязательства. Слушая слезливое бормотание банкира, сбитого с катушек, он понимал, что не имеет права бросить его на произвол судьбы. Без его опоры Сумскому крышка. Если не додавят конкуренты, а они обязательно додавят, раз уж взялись, то он сам доведет себя до такого срыва, после которого человек превращается в студень, в моллюска и редко обретает свой прежний облик. К тому много предпосылок. К примеру, Борис Исаакович, казалось, уже не воспринимал как реальность угрозу собственной жизни, а зациклился на двух второстепенных вещах: дикая страна, населенная быдлом, в которой невозможно жить цивилизованному, порядочному человеку, и жена проститутка, дебилка, предательница и ведьма. Вот эти два предмета, причудливо совмещенные в единое целое, не давали покоя его больному воображению. В последнее время олицетворением всей земной мерзости, которая застила ему белый свет, стала девица Агата, приведенная, по его мнению, в дом женой-проституткой прямиком из преисподней.

Про Агату он говорил с еще большим отвращением, чем про "эту страну", и всякий раз приходил в неадекватное возбуждение. Надо заметить, эта безалаберная, распутная и очень соблазнительная женщина, которой Буга частенько издали любовался, действительно злоупотребляла дружбой с Клариссой и, можно считать, практически переселилась в дом банкира. Буга был искренне озабочен душевным здоровьем хозяина и однажды посоветовал ему обратиться за помощью к хорошему специалисту, даже посулил адрес известной знахарки, которая ничем не уступала Джуне и Чумаку вместе взятым, хотя и назначала за консультации фантастические цены. Эта знахарка, по национальности алжирка, по слухам лечила рак, проказу, СПИД, коровье бешенство, переломы конечностей, импотенцию, чуму и прочее, а уж снять душевную порчу для нее было не более трудным делом, чем для доброго человека высморкаться. Борис Исаакович воспринял совет болезненно. Долго смотрел на Бугу, будто впервые увидел, и только обронил сокрушенно:

— И ты туда же, Брут!

…Гурко, как условились, поджидал Бугу в скверике на Чистых прудах, и если тот предполагал увидеть супермена, мыслителя, посланника небес или еще кого-то необыкновенного, то он ошибся бы. На скамейке сидел молодой человек, светловолосый, но с темными глазами, что, вероятно, нравилось женщинам. Сложения крепкого, но не из ряда вон, как привычно отметил Захарчук. Одет в серые брюки и кожаную куртку, не самую дорогую и не дешевую, голландскую, скорее всего. Ботинки пехотного образца, которые носит вся крутая молодежь. В общем, ничего примечательного, если бы не взгляд — успокаивающий, приветливый, говорящий, сразу внушающий доверие. Еще Буга углядел тонкую золотую цепочку с каким-то медальоном на шее незнакомца — красноречивая деталь, имеющая большой смысл для наблюдательного человека.

— Это не медальон, — сказал Гурко. — Камушек удачи, подарок восточного друга. Не знаю, верить или нет, но с тех пор, как ношу, ни разу не простужался.

Захарчук и прежде встречал людей, умеющих читать чужие мысли, поэтому не удивился.

— Извините, Олег Андреевич, если оторвал от чего-то.

— Пустяки… Но времени действительно у меня в обрез. Поэтому давайте сразу к делу, хорошо?

В скверике народу негусто: двое пенсионеров, играющих в шахматы, — фрагмент минувших времен, влюбленная парочка, слившаяся в унылом осеннем поцелуе, молодые мамаши с колясками — подслушки вроде не видать. День склонялся к ненастью. Ветер рыхлил на газонах подсохшую листву. В воздухе ощущение надвигающейся, уже близкой зимы. Немилый Захарчуку сезон, в такую же погоду его поперли из авиации.

Когда готовился к встрече с особистом, прикидывал, что говорить, а что оставить за скобками, но, увидя Гурко, сразу решил, что не стоит лукавить, прощупывая собеседника. Этого не прощупаешь, а оттолкнуть, насторожить можно. Стараясь говорить коротко, но не упускать важных подробностей, он изложил всю историю с банкиром Сумским и с его банком «Заречный». Вплоть до того, что описал нынешнее душевное состояние Бориса Исааковича, упомянув о его сложных отношениях с любимой женой. Гурко слушал внимательно, изредка поощрительно хмыкал, выкурил две сигареты и ни разу не перебил. С ним приятно было общаться.

Потом Гурко задал несколько вопросов, которые удивили Бугу, потому что не касались существа дела, лишь удовлетворяли любопытство, хотя по-своему были точны. Из них следовало, что о наезде на банк Гурко осведомлен полнее, чем думал Буга. Гурко спросил:

— Вы полагаете, во всех финансовых операциях Сумской доверяет только Кривошееву?

Буга ответил:

— Да.

— Что скажете об этом Кривошееве?

— Старая, прожженная сволочь.

— Способен на двойную игру?

— Не только способен, он ее всегда ведет.

— И тем не менее Сумской ему доверяет?

— Обычно он в курсе всех его махинаций, хотя Семен Гаратович об этом не подозревает.

— Вы умный человек, Захарчук, — похвалил Гурко, и нельзя сказать, чтобы Буге это не понравилось. Чуть погодя, проводив глазами стройную мамашу с коляской, Гурко поинтересовался:

— Сумской спит с Агатой?

— Думаю, ему сейчас не до этого.

— Похоже, эта дамочка сама выбирает, кому до этого, а кому нет.

— Верно, дамочка шустрая, любвеобильная, но Сумского тоже надо знать. Он с кем попало не ляжет.

— Да?! Любопытное наблюдение. Скажите, Буга Акимович, вы тщательно ее отследили? Я имею в виду не амуры, а в общем, так сказать, плане?

Буга смутился, застигнутый врасплох. Прокол, да еще какой! Появление в доме этой женщины, ее неожиданное полновластие могли насторожить кого угодно, но Буга не придал этому значения. Его сбил с толку, отвлек психоз Сумского, который как раз зациклился на Агате.

Так бывает в жизни, редко, но бывает. Одна нелепость перекрывает другую, клин вышибается клином. Зловещие намеки Сумского на то, что Агату будто бы прислали за ним из преисподней, все его ужимки и гримасы шизоидного толка, поведение самой Агаты, активно лезущей на рожон, все это помешало Буге принять ее всерьез. Потаскушка потянулась к потаскушке, на пару травят мужика, — что тут может быть еще?.. Да все, что угодно.

Ему было стыдно перед Гурко за свой промах.

— Полагаете, ее подослал Самарин? — спросил смущенно.

— Кто такой Самарин?

Теперь, кажется, и Гурко решил поиграть в простачка, но Буга не обиделся. Что заслужил, то и получи.

Он рассказал все, что успел разузнать про законспирированного монстра, про его колоссальную власть, про империю, раскинувшуюся от Магадана до Москвы. Сведения обрывочные, скудные, но Гурко слушал с интересом. Даже ни разу не взглянул на часы. Задумчиво посасывал сигарету. Когда Буга умолк, зябко запахнулся в куртку.