Семья - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 2

Отродясь мужчина не ревновал. Жена, единственная женщина в его жизни, поводов не давала. Он не понял, что сгорает от ревности.

— Ревность? — спросил ангел. Мужчина покосился на него.

— Значит, она. Так тому и быть.

Ангел усмехнулся и пометил эту ревность незримым знаком — внезапно сильное чувство как раз требовалось по замыслу. Но перед ним стояла иная задача — и он приказал ревности замолчать. Потом малость подождал и, убедившись, что обиды на дочь больше нет, взялся за работу. Ему предстояло разбираться с большой обидой, вытащить ее на свет Божий, разложить, разъять на части, подставить свету Божьему, выжечь незначительное, переплавить в будущую судьбу значительное.

— Через три дня у нее не станет жениха. Автокатастрофа… Он сейчас в реанимации, врачи боятся его оперировать, и из-за ошибки медсестры начнутся необратимые процессы.

— Господи, Маришка…

— Да, так совпало — и отец, и жених. И восемнадцать лет…

Мужчина повесил голову.

— Дочь — твоя главная любовь, ты отдал ей все запасы. Но давай вернемся к твоей обиде — ведь есть обида? Есть? — спросил ангел.

Мужчина ответил не сразу. Ему очень не хотелось говорить об отсутствии любви. Однако ангел был настойчив.

— Ты, наверно, не знаешь — очень легко определить по взгляду тех, кому недодали любви. Давай, соберись с духом и выскажи все, что думаешь. Это ведь — груз на твоих плечах. Я знаю, ты никогда не говорил об этом, у тебя был сильнейший внутренний запрет. Но сейчас ты от него избавлен. Тут — можно. Ну? Говори открыто! Никто тебя не упрекнет и никто не назовет плохим сыном. Тут знают, что ты был хорошим сыном. Насколько тебе позволяли.

— Может быть, не надо?

Разговор стал для мужчины мучительным.

— Один раз нужно сказать вслух. Потом станет легче. Не думай о приличиях — тут их нет. Все-таки не хочешь… Ну, я подожду.

Ангел встал, прошелся по двору взад-вперед и совершенно неожиданно исчез.

Мужчина сразу сник, ссутулился, вздохнул.

Неизвестно, сколько он просидел на скамейке в мире, где уже нет времени. Подумать успел о многом. Даже вызвал в памяти лица — и запоздало удивился тому, что люди, ушедшие прежде, не встретили его у входа, или у ворот, или у портала — словом, у отверстия между миром живых и миром мертвых. Ему казалось, что они должны ждать, и он бы не изумился, увидев у них в руках цветы.

Потом — как всякий, уверенный, что находится где-то на небе, — он подумал, что можно увидеть сверху земной свой дом, жену и дочь. Он прошелся по дворику, потопал — почва под ногой не разошлась и дырка не появилась.

Ангел не впервые видел эти наивные эксперименты с иной материей. Он внимательно смотрел на подопечного, выжидая, пока тот обратит наконец взгляд к небу. И тогда вновь возник во дворике — но одетый иначе. На нем была широкая полосатая пижама и желтая шляпа в мелкую дырочку.

— Погоди, — сказал мужчина, — это же из нашего альбома. 

— Таким ты запомнил отца. И таким представлял его, когда в голову лезла мысль: вот отец бы понял, отец бы помог. Отец бы не дал в обиду!

— Почему он ушел от нас? — спросил мужчина.

— Ты сам знаешь. Он очень остро ощущал отсутствие любви.

— И оставил нас?

— Не мог иначе. Он приходил к садику — посмотреть на тебя. И к школе приходил. Но у него уже были другие дети — прости его. Он тоже недополучил любви — но сам себе дал свободу, чтобы искать и найти ее.

— И оставил нас.

— Зверь, попавший в капкан, иногда, чтобы уйти, отгрызает лапу. Тебе не повезло — из двух сотен женщин только одна неспособна любить даже своего ребенка. Она тебе и досталась. Вот та правда, которой ты стыдишься.

— Но брата Левку она любила.

— Она и Левку не любила — просто хотела выглядеть перед другими женщинами хорошей матерью. Итак — мне недодали…

— Мне недодали материнской любви. Но зачем этот допрос?! Кому он нужен?! — закричал мужчина. — Кому теперь это все нужно?! Я взрослый человек! Это просто смешно — вспоминать сейчас, что мать экономила на мороженом! Просто смешно и отвратительно!

— Значит, мороженое. Для начала годится. А теперь давай вспомним про велосипед и фотоаппарат.

Мужчина опять сник.

Воспоминания явились ему, как будто кто-то аккуратно вырезал из жизненной ленты нужные кадры и склеил их в две истории, каждая — в четверть минуты.

Велосипедная: сосед Семка на новеньком велосипеде с переключением скоростей; собственные руки на руле этого прекрасного велосипеда, поскольку Семка не был жадным и давал покататься; строгое материнское «никаких велосипедов», причем добрый кто-то избавил память мужчины от материнского лица; ночь и замок на двери сарая, куда Семкин папа загонял дивный велосипед; ключ от другого замка, который отлично подошел; тайная вылазка на ночной шоссе и ветер в лицо; собственные рыдания у материнских колен; и та ночь, в которую был совершен побег…

Фотографическая: старый отцовский фотоаппарат; новенький красавец в витрине; дед Алексей Никанорович и его лаборатория в чулане; подаренные кюветы и бутылки с остатками проявителя и закрепителя, заткнутые тряпочками; фотоувеличитель с блошиного рынка, совсем дряхлый, но если постараться — еще годика два послужит; материнские ноги, лезущие по приставной лестнице на чердак; вылетающие в крошечное чердачное окно кюветы с бутылками; зацепившийся за край крыши увеличитель…

Мать приехала за ним в Липовку, до которой он добрался за ночь на Семкином велосипеде, попал в драку с местными мальчишками и был чуть не за ухо доставлен в милицию. Тогда она и сказала, что этакое сокровище не стоило рожать, приведя в пример младшего, Левку, который и манную кашу лучше ел, и никаких фортелей не выкидывал. Тогда она при всех назвала дураком и вором.

Она решила, что из-за увеличителя и красной лампы на чердаке будет пожар. Кто-то ей сказал, что старая проводка обязательно загорится — и сгорит весь деревянный дом. Потом она стояла во дворе и при всех называла старшего сына идиотом.

Ангел внимательно глядел на мужчину — надо думать, видел те же живые картинки.

И еще одну. Похороны, на которых за гробом шел только младший сын, и то — без слез.

— Допрос, — повторил он неудачное слово. — Послушай, этот допрос нужен, чтобы избавить тебя от застарелой боли и узнать твое настоящее желание. Видишь ли, ты можешь вернуться туда, к людям… да не сейчас! Чуть погодя, в ином обличье. Это — чтобы в тебе воцарилась гармония. Сейчас гармонии нет — а ты ее достоин. Ты можешь выбрать женщину, чьим сыном станешь. Я даже берусь посоветовать…

— Я стану сыном?

— Вот, погляди.

Ангел протянул ладонь, на ладони возникла светлая точка, разрослась, обратилась в круг, наподобие зеркальца, а в этом кругу мужчина увидел лицо.

— Ну… — сказал он.

— Не красавица. Ей тридцать лет, и она безумно хочет сына. Она уже любит его. Она создана для материнства. Ей долго не давали стать матерью, чувство созрело… Ты станешь любимым и единственным сыном. Ты получишь то количество любви, которого так тебе не хватало в детстве. Это будет справедливо. Ты вырастешь, окруженный любовью, и уйдет та горечь, которая все еще жива в тебе — даже здесь. Сколько раз ты объяснял свои неудачи тем, что тебя воспитали нелепо и бестолково? Сколько раз говорил себе: дети, которых любили, росли уверенными в своих силах, не замыкались, не сворачивались в клубок, колючками наружу, не прятались в своих фантазиях, не скрывали от матерей своих промахов и удач — их матери умели поддержать в беде и умели радоваться их успехам, а не бросали равнодушное «ну, хорошо, хорошо…»  Так?

— Так.

— Бедный мой фантазер, сейчас у тебя есть шанс прожить жизнь, у которой совсем другие стартовые условия. Этот шанс — награда, если ты еще не понял. Тебе дают возможность обрести гармонию.  Принимай, — сказал ангел. — Можешь стать сыном этой женщины, можешь — другой, у которой запас любви не меньше.

— Но чтобы понять это, я должен буду помнить свое прошлое… сравнивать, что ли?.. Разве это возможно?