Семья - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 6

Снимки были интересные. Мерлин сам бы хотел делать такие. Особенно его заинтересовал двор…

Казалось бы, ничего удивительного — кто-то устроил в своем личном дворике клумбу, завел дикий виноград, пустил его ветки по кирпичной стене. Но фотограф установил посреди кадра стул, обычный деревянный стул, на вид довольно старый. И снимок обрел смысл.

Мерлин даже не сразу осознал, что снимок-то черно-белый, такая живая, пронизанная солнцем зелень курчавилась на стене. И этот стул… зачем, кто поставил?

***

Стул откровенно позировал, со скромной гордостью и чувством собственного достоинства. Стул собирал вокруг себя все, что было во дворе. Стул даже не нуждался в присутствии человека — кроме того, которому доверил увековечить себя.

Мерлин знал о художественной фотографии довольно мало. То есть, фотографировать-то он хотел, но изучение ремесла откладывал до тех времен, когда появится дорогущий фотоаппарат. Специализированных журналов он не читал — даже не знал, что такие существуют, на фотовыставки не ходил — как-то не додумался хотя бы рекламу поискать. И по части избранной профессии он был человек девственный. То есть, он видел многое, в голове он и кадры выстраивал, и освещение налаживал. А чтобы подвести теоретическую базу — все никак не мог собраться.

И вот сейчас он понял, что нужно бы подойти и внимательно рассмотреть снимки на стене — понять, как это все получается.

Он увидел там много любопытного — и мостки, отразившиеся в речке, и одинокий виноградный лист, вобравший в себя весь смысл жизни, и тень женского профиля на древней стене, и всякие иные художества.

Обычно Мерлин не чувствовал затылком взглядов. Вот такой у него был твердокаменный затылок. Но вот — впервые в жизни ощутил и резко повернулся.

Джимми смотрела на него, сдвинув не по-девичьи густые брови, склонив голову к правому плечу. Смотрела озадаченно, не обращая внимания на суету вокруг.

Мерлин понял это так, что она его к себе подзывает. Подошел, остановился у компьютерного стола, молча подождал — что скажет.

— На выход! — сказала она. — И ты тоже. Волчище, возьмешь его с собой на пункт. Там все объяснишь.

Волчищем оказался парнишка одних с Мерлином лет, коротко стриженый, щупленький, очкастый, совершенно не похожий на хищника.

— Пошли, — сказал он. — Команды уже внизу, а наш пункт — первый. Не опоздать бы. Они иногда дико шустрые…

3

Спрос рождает предложение. Главное — первым услышать неуверенный голосок этого спроса: а вот неплохо бы…

Когда в жизни все катится по привычным рельсам, когда со всех сторон — сплошной комфорт, а за приятную работу регулярно падают на счет хорошие деньги, у некоторых благополучных в душе поселяется скука. Хочется поиграть — но не засесть на сутки в преферанс, а, как в детстве, поиграть — с беготней, безобидной нервотрепкой, ощущением «мы против них», а главное — на такой территории, куда умные взрослые не полезут.

«Беги-город» предлагал игры для сорокалетних мальчиков, имеющих свой транспорт и считающих себя, как кавээнщики, веселыми и находчивыми.

Это были ночные игры, в которых выходило на старт не менее трех экипажей; вскрыв конверты, они получали странные тексты, по которым нужно было определить адреса пунктов; они ломали головы, приходили в ярость от собственной тупости, орали от восторга, расшифровав послание, носились по ночному городу с запредельной скоростью, карабкались на заборы и переворачивали мусорные контейнеры. Заплатив за игру побольше, они получали и перестрелку из пейнтбольных винтовок на каком-нибудь пустыре. Отметившись на всех пунктах и заработав очки, которые начислялись по хитрой схеме, игроки неслись в загородный отел, там победитель праздновал победу и угощал побежденных.

Волчище (парень был из Тамбова, и сперва его, понятное дело, звали Тамбовским Волком) был любимцем хозяйки «Беги-города», Джимми. Он помогал ей писать сценарии игр, получал самые удобные пункты — в теплых и сравнительно безопасных местах.

— А Клашка однажды чуть с крыши не слетел, — рассказывал он Мерлину. — Задание было такое…

Он задумался, вспоминая, и процитировал безумный стишок, в котором поминались цифры, крылья, трубы и барабаны.

— Крылья — это к тому, что взлететь вверх, то есть на крышу, трубы — там торчала печная труба. Мы нарочно лестницу починили, чтобы никто шею не свернул. Клашка сел под трубой, сидел, сидел и задремал. А крыша-то покатая…

Мерлин сразу не врубился, и Волчище растолковал подробнее: барабаны — это намек на Казарменную улицу, цифры — номер дома, от подворотни которого нужно отмерить сколько-то шагов вглубь квартала, чтобы упереться в заброшенную хибару. Чтобы уж совсем все стало понятно, хибара именовалась реликвией былых веков.

Дежурство на пункте оказалось забавным.

Волчище привел Мерлина в парк Коммунаров. Там вдоль аллеи стояли одинаковые постаменты, каждый завершался каменной головой, головы были практически одинаковы, с задранными к небу подбородками, только одни в кепках, а другие — без. Раздвинув голые ветки, Волчище вышел сквозь высокие кусты к сарайчику. Там работники парка держали метлы, совки и лопаты.

— Сейчас они сюда не лазят, — сказал Волчище. — Мы подобрали ключ к замку, стулья поставили, очень удобно.

Действительно, в сарайчик удалось затолкать два пластмассовых стула — не иначе как спертые еще осенью в уличной кафешке.

При себе Волчище имел термос и поделился с Мерлином очень даже подходящим для весенней ночи напитком — горячим грогом. А вскоре примчалась первая команда — прямо по парковой аллее подлетел серый внедорожник, оттуда выскочила тройка пузатых дядек и, переругиваясь, стала определять нужную коммунарскую голову. Конверт с вопросами был приклеен скотчем к ее кепке.

Ответы на вопросы принимал Волчище, он же дал игрокам расписаться в особой ведомости, где проставил время их прибытия на пункт.

— Сейчас перерыв, минут сорок. Они ездят по одним и тем же пунктам, но у каждого в задании эти пункты в разном порядке, — объяснил он. — А то столкнутся — могут и подраться.

Дежурить Мерлину понравилось. Если сидеть одному, то можно слушать музыку и балдеть. Только, кроме грога, не помешали бы бутерброды.

Волчище поспрашивал Мерлина о его делах (а какие дела — школу бросил, с музыкальным магазином не выгорело), посоветовал учить английский и рассказал о втором бизнесе Джимми — поздравлениях. Она бралась поздравить кого угодно и с чем угодно — за разумное вознаграждение. Бывало, нанимала целую команду актеров, когда заказывали розыгрыш.

— Если ты у нас приживешься, то будешь неплохо зарабатывать, — пообещал Волчище. — У нас флористка есть, Катя, так к восьмому марта на фирменных букетах сделала шестьдесят тысяч. Но там такие букеты! Или вот на свадебных поздравлениях звукооператор нужен — ты ведь справишься?

Мерлин кивнул.

Начиналась новая жизнь.

Прежняя стала неимоверно скучна — и вот Кузька приоткрыла дверь, ведущую в новую, совсем чуть-чуть приоткрыла, щелочка образовалась в полмиллиметра, но в эту щелочку Мерлин увидел веселый, радостный, звонкий мир, где хотел бы жить.

И он ломанулся в щелочку изо всех своих силенок.

Он целыми днями пропадал в Джиммином офисе — подставлял плечо всюду, даже бегал за растворяшкой в ближайший магазин. Он подружился с гигантским дедом — дед оказался фотографом, участвовал в поздравлениях, имел отличную технику. Звали его Лев Кириллович. Лев Кириллович вдруг ощутил свою ненужность в семье — дети выросли настолько, что сами вот-вот обзаведутся внуками, внуки — живут в какой-то другой вселенной; жена, когда потребность в личной жизни отпала сама собой, потеряла к мужу всякий интерес — кормила-поила-обстирывала, но пользовалась всяким случаем, чтобы сбежать к дочери или к двоюродным сестрам. Поэтому, наверно, старый фотограф охотно возился с молодым балбесом, учил уму-разуму, позволял снимать своей техникой.