Стража (СИ) - Радин Сергей. Страница 76

— Вот, а ты говоришь, не филолог. Вон сколь всего наплёл.

— Объяснить легко. Остановить? Едва ли. — Гермес снова прислонился к трубе батареи и даже поставил локоть наверх — поза получилась непринуждённая. Вадим оценил его способность — быстро расслабляться и ухитряться даже в тесном помещении чувствовать себя вольготно. — Первое условие, которое надо запомнить, рассматривая природу Зверя, — это его чужеродность Земле. Второе, как ты сам заметил однажды, — он является симбиотом. Эти два условия взаимосвязаны. Без тебя Зверь на Земле долго не просуществует. Будет вынужден уйти в мир Шептуна. Отсюда — вывод: Зверь — это ты. Это как раздвоение личности. Ведь за исключением пары случаев он редко давал о себе знать. Хотя рос вместе с тобой.

— Как он вообще во мне появился?

— Лет двадцать назад настоящий Вадим лет однажды почувствовал непреодолимое желание заглянуть в коляску и полюбоваться на младенца. До того момента он никогда не ощущал тяги восхищаться грудничками. Но когда он выпрямился и пошёл дальше, он мог бы поклясться, что никаких младенцев на своём пути не встречал. Младенца Вадима видел Зверь, почувствовавший изменения в информационно-мыслительном поле Земли. Вот и вся история. Младенец Вадим стал будущим носителем раздвоенного Зверя — зародыш в тебе, информация — в старом Вадиме…

Гермес помолчал, словно собираясь с силами.

— Теперь перейдём к лапе. Попробуй принять следующую идею: Зверь спит, но Зверь бодрствует. Чтобы легче было, вспомни, что человеческий сон разный: лёгкая дремота; сон, когда открыть глаза не можешь и видишь сновидения, но слышишь всё вокруг; и сон, в который, как говорят, проваливаешься. Причём я назвал не все известные виды снов. А ведь есть и другие. И так спит в тебе Зверь. Он открывает глаза, когда ты испытываешь сильнейшие эмоции на пороге жизни и смерти. Он начинает вырастать из тебя и врастать в тебя, когда ты на грани безумия от отчаяния. Он Зверь из мира Деструктора — и сам деструктор. Он Земле остановить физический процесс выхода из человеческой плоти он не может, и… — Гермес нерешительно опустил глаза.

— И поэтому я сдохну в любом случае, — закончил Вадим. И, переждав их молчание — даже Илья Муромец, судя по наклону головы, опустил голову — и не дождавшись больше ни слова, он уже мягко спросил: — Ну, так что же? Ни капельки надежды?

— Надежда есть всегда, — прогудел Илья Муромец. — Знать бы только, как дело обернётся.

— Более пустой фразы я в жизни не слышал.

— Могу конкретизировать, — холодно сказал Гермес. — Не пей чужой крови.

— Это совет?

— Да. Для особо твердолобых обозначу, что совет с двойным дном.

— А конкретнее нельзя?

— Нельзя. Где-то уже сейчас начинают трещать границы ещё одного чуждого Земле мира. Только из-за нескольких моих слов. А теперь постарайся освободить нас от придуманных тобой форм. Наше материальное воплощение плохо влияет на незримые процессы на Земле.

"Чопорный какой… Ненавижу…"

Вадим, если бы и захотел, не смог бы выполнить то ли приказ, то ли просьбу. Он смотрел в зеркало, видел две вертикальные морщины близко к носу Гермеса и понимал — это горечь. Видел мешки под глазами Ильи Муромца и понимал — это усталость. Теперь, когда ему объяснили хоть что-то, он мог даже посочувствовать им. Но горло сжималось в железном напряжении… Следующее его движение совершенно произвольно: бронированная лапа взлетела в воздух и обрушилась на зеркало. Стена вздрогнула. Глухой стук вделанного в стену стекла и звонкий — падающих в раковину осколков заставили сжаться сердце: "Бедная мама… Вернётся — а здесь такой погром".

С последним звоном последнего стеклянного осколка Вадим будто сглотнул слюну. Обнаружилось, что уши у него, кажется, заложены, словно ехал он на большой скорости в машине. И обнаружилось это, когда в тишину с остаточным стеклянным эхом ворвался грохот.

Барабанили и колотили в дверь ванной под аккомпанемент воплей Митьки: "Вадим! Вадька! Открой!" и лая Ниро.

Часть четвёртая.

49.

Вадим откинул крючок, дверь поплыла. Ниро кинулся было в ванную, но вздыбил шерсть на загривке и попятился, недовольно рыча. Никто не обратил внимания на поведение собаки. Кроме Вадима. Он присел на корточки перед Ниро, сжал в ладонях крепкую морду.

— Чего не открываешь? Кричим-кричим! Стучим-стучим! — сердито сказал Митька.

Покалывающий холодок накрыл Вадима: услышал в голосе брата мамины интонации. Это её привычка чуть певуче повторять отдельные слова. Он закрыл глаза и сразу увидел родителей — сначала мама, потом, чуть полубоком, отец.

— И правда, чем это ты так долго занимался здесь? — без интереса разглядывая комнатушку, спросил Чёрный Кир.

— Говорил с богами, — усмешливо сказал Вадим и увидел вытянувшееся лицо Кирилла при взгляде на раковину, полную осколков, а затем на стену.

— Крутой был разговор, а?

— Круче не бывает.

Вадим поднялся с корточек и зашёл в зал. Виктория ещё спала. Кто-то укрыл её, оттянув с диванной спинки покрывало.

Благодаря краткому диалогу с Чёрным Киром, мышцы лица, болезненно закаменевшие, чуточку расслабились. И всё же Вадим чувствовал такое мышечное напряжение, что опасался: ещё немного — и судороги скуют всё тело. Скуют. Слово перевело мысли на бронированную лапу, и он мгновенно ощутил её от кончиков когтей до предплечья. Новая волна напряжения заставила непроизвольно сжать "пальцы" в кулак. Когти царапнули по запястью. Вадим поспешно разжал "пальцы" и огляделся в поисках другого предмета для дум.

Оружие. Хорошая тема. Вадим шагнул к мягкому стулу, на который сложил часть экипировки. И снова застыл. Проклятая лапа не даст нормально воспользоваться всем оружием. Придётся думать, что оставить здесь, дома, а что — взять с собой.

Кто-то сзади похлопал по плечу. Денис.

— Давай-ка я помогу заново разложить вещички.

Вадиму захотелось смолчать, не напоминать, что оружием сможет воспользоваться лишь левой рукой. Захотелось обидеться и сделать кого-нибудь виноватым.

С Денисом неожиданный порыв плаксивости не прошёл: несмотря на молчание Вадима, он сам сообразил снять половину вооружения, бесполезного без действующей правой руки. Остальное он "передислоцировал" для удобства руки левой. Оставил лишь наспинный меч, туманно выразившись — мол, на всякий случай. Каждое перемещение Денис сопровождал объяснением, что и где теперь находится.

Вадим хотел было обидеться на отца Дионисия, что не удалось поплакаться по поводу собственной ущербности, хотел пожалеть себя и быть утешенным. Но внезапно желаемой горечью ему вдоволь насладиться не дали.

Всем вдруг понадобилось что-то узнать у него — так, по мелочи, но Вадима заставили отвечать на пустяковые вопросы, и вскоре он незаметно пришёл в себя.

Правда, нашёлся ещё один распустить нюни — и очень законный: выходя из квартиры на лестничную площадку, он бездумно вытер пот со лба и машинально отметил, что, кажется, заболел. Лоб пылал, и жар чувствовался на расстоянии. Что болен, Вадим мог заметить и раньше, когда мир вокруг превратился в огромную далёкую пещеру, а он сам — в маленького человечка, который продолжает уменьшаться и уменьшаться. С ним так бывало, если он простужался или болел гриппом… Но не заметил. А обращать внимание на высокую температуру, по правде говоря, некогда. И ещё. Вадим устал. От условий странной игры, в которую его втянули без его ведома и согласия. От постоянного проигрывания в уме различных ситуаций, как быть в том или ином случае.

Поэтому он снова шёл по инерции тянущих его событий, покорно и даже чуть посмеиваясь через силу — над собой, себя же уговаривая: "Да ладно, через часок всё закончится. Мы ещё посмотрим, кто кого".

И лишь когда садились в машину Виктории, приведённую Денисом от гаражей, он увидел Митьку, и сердце стукнуло в тревоге: "Ох, не надо бы… Пацан же…"

Из всей компании только Митька выглядел среднестатистическим пацаном, которого родители отправили в магазин за продуктами: по последней моде лохматые внизу джинсы, кроссовки, синяя футболка с белым номером — вызывающим "тринадцать" — и продуктовый пакет, в который Всеслав накидал всю мелочь, не вошедшую в его сумку.