Девять (СИ) - Сенников Андрей. Страница 20

Дикой резко подтянулся на веревке, бросая тело вверх. Руки вытянулись, и пальцы уцепились за спасительную ветвь. Через четверть секунды Дикой лежал в своем гнезде, прижимаясь щекой к влажной и шершавой коре. Дыхание со свистом вырывалось из горла, выталкивая в непроглядную темноту:

— О, мать твою! О, мать твою! О, мать твою! О мать твою!..

Беня не слышал себя. Скребуче-шелестящие звуки пронзали барабанные перепонки, шаркая по мозгам, словно кто-то водил напильником по черепу. Сознание гасло, как уголек, подергиваясь пеплом тут же срываемым очередной порцией зловещих звуков. Губы шевелились, но голос звучал все тише, тише. Удивительно, но возня внизу затихала тоже. Дикой провалился в сон под утро или, скорее, окончательно отключился, когда все стихло.

Он очнулся рано, едва забрезжило, и сырая мгла лежала в низинах плотно, озерцами стоячей воды, густо усыпанной палой хвоей. В голове гудело и потрескивало, словно рядом проходила высоковольтная линия. Тело одеревенело и, казалось, стало продолжением ветвей. Дикой потянулся с хрустом, и тут воспоминания о прошедшей ночи растопили сонную одурь. Беня резко сел и посмотрел вниз. Ржавый ковер хвои потемнел от сырости и, казалось, распух, опавшие веточки сложились затейливым узором. Кедрач — место чистое, не заросшее плотным кустарником, черемухой, не загаженный болтливой осиной с кисло-горьким ароматом мокрой коры, тонкой и шершавой как одноразовые китайские туфли из салона ритуальных услуг…

Дикой повертел головой, посматривая дальше, окрест, опасаясь найти возмутителя ночного спокойствия — не торчать же на дереве до конца жизни, — но все было тихо, ни единого движения. Можно спускаться. Беня принялся нащупывать сидор. На дне должно скопиться порядком табачной трухи. Может, хватит на приличную «козью ногу»? Он ясно представил себе это монументальное сооружение, хотя точно знал, что табака ни на что такое громоздкое не наберётся. В лучшем случае, на тощую цигарку, в которой бумаги будет больше, а дым на две трети состоять из сгоревшей свинцовой краски, которой набирают очередное «По сообщению ИТАР-ТАСС». Дикой сплюнул вонючую слюну и увидел внизу, за деревом ногу в кирзовом ботинке и брезентовой штанине. Кто-то сидел, привалившись спиной к стволу, согнув ноги в коленях. Дикой попробовал сложить два и два. Выходило четыре…

Ну, падло! Беня сдернул с сучка вещмешок, пальцы рвали непослушный плотный узел, еще более затянутый давешним падением. Шея налилась багровым, злость за стыдный детский страх щипала глаза. Позабыв об осторожности и, что шум может разбудить вахлака, лишив возможности утолить жажду мщения, Дикой начал спускаться. Занятие посложнее, чем взобраться наверх. Обхватив ствол коленями, царапая подошвами сапог жесткую кору, Беня цеплялся корявыми пальцами так, словно хотел продавить древесину. Сидор болтался на спине из стороны в сторону. Дикой пыхтел, закусывал губу и сантиметр за сантиметром опускался к цели. Где-то на последней трети спуска Дикой ощутил под ладонями какие-то влажные ошмётья, посмотрел удивленно — ладонь была выпачкана красным, между пальцев застряло… Мозги ворочались, как с похмелья, правая нога вдруг поехала вниз, и Дикой сорвался. Он упал на спину, под стеклянный хруст и барахтался, как перевернутое насекомое в сивушном облаке…

— Ну, тварь! — он добавил в счет пол-литра самогона, перекатился на четвереньки, путаясь в лямках вещмешка, развернулся. Человек не шевелился. Дикой все время видел это краем глаза, держал картинку, злясь на себя за неуклюжесть, что придется сейчас бежать вприпрыжку за этим лохом. Каждую секунду своего барахтанья он ждал, что сидящий подскочит и ломанет по тайге, как заяц, и каждую секунду злость становилась сильнее. Беню трясло от предвкушения, когда он приблизился к неподвижной фигуре, обходя чуть правее и ощущая зуд в правой ноге, которой намеревался устроить побудку.

Под деревом сидел Лёха и смотрел прямо перед собой. Одним глазом. Левый закрылся полностью, здоровенная «гуля» на скуле перекосила физиономию, губы в струпьях, правое ухо разбухло, как оладья. Взгляд Гнуса был неподвижен, устремлён в одну точку, куда-то в ноги Дикому. Беня споткнулся под этим взглядом, словно сам получил под вздох штангой магнитометра. Сердце колыхнулось на волне нешуточного облегчения. Дикой в мыслях взвил куда-то вверх, хотелось смеяться и орать на всю тайгу: «Живой! Живой!» Жеребячьи зубы обнажились в дурашливой ухмылке: «Ну, Гнус! Ну, учудил!» Злость испарилась, вырвалась в небо. Дикой испытывал детский восторг, словно мотало его на гигантских качелях так, что дух захватывало.

Из приоткрытого рта Лёхи выполз жучок и замер на нижней губе, пошевеливая лапками над красно-коричневой коростой. Гнус не пошевелился, глаз его смотрел так же неподвижно и мутно. Всегдашний влажный блеск подернулся матовой плёночкой, сухой и тонкой, как плесень на глади «цветущей» воды. У Дикого ослабли колени. Тишина давила на плечи, пригибая к земле. Дикой рассмотрел в раскрытом вороте куртки Лёхи синюшные пятна, особенно заметные на желтой восковой коже. Круг такого же цвета, словно синяк окружал правый глаз. Беня отвернулся, в голове бурлило и кружилось, заполняя звонкую пустоту пенистой грязной водицей с маленькими воронками водоворотов. Лёха раскинул руки по бокам тела, ладонями вверх и с ними что-то было не так, словно он напялил мохнатые красно-бурые перчатки, протертые на кончиках пальцев до дыр, в которых проглядывало желтое. Вязкий комок подкатил к горлу Дикого, вязкий и липкий — не сглотнуть. Он давил и лишал возможности дышать. Ботинки. Беня посмотрел на ботинки Лёхи. Подошва с внутренней стороны выпачкана смолой, и ошметки коры налипли на янтарные наплывы. Жесткие брезентовые штаны на коленях с внутренней стороны в трухе, как будто, как будто…

Взгляд заметался от одного к другому, старательно избегая неподвижного тела. Серое небо в просветах ветвей, ободранный ствол, утоптанный участок земли — в углублениях крохотные лужицы. Две глубокие борозды пропахали хвойный ковер от самого дерева туда, за стройные ряды кедров, в ту сторону откуда пришел…

Дикой побежал, резко взяв с места, позабыв сидор, что лежал под ногами раздавленным дождевым грибом. Хвоя пружинила, отталкивая жесткие подошвы сапог с желтыми глазками гвоздей. Беня запрокинул голову, словно лось, глаза налились кровью, ноздри раздувались. Мутная водица бурлила и переливалась через край плотины, что служила Дикому ситом интуиции. Деревья качались перед ним из стороны в сторону, словно сознательные граждане в толпе, возбужденной криком «Держи вора!». Они норовили подставить ножку толстенными корнями, зацепить сучковатыми руками веток или вовсе — на американский манер, — ударить плечом. Дышало в спину холодным смрадом, тянулось, припадая к влажной земле, норовило схватить за ворот безжалостное, неправильное, нездешнее, незнакомое Дикому чувство. Ощущение мира, вывернутого наизнанку, где невозможное возможно, где мертвецы гонятся за убийцами, неспешным шаркающим шагом, вспахивая ковер хвои, медленно, враскачку, ведомые потусторонним чутьем, непонятной жаждой, с мстительным упорством попирая незыблемые законы жизни и смерти.

Поваленное дерево, мшистое, под плотным слоем растительности свалило Беню неожиданно. Он пролетел метра три, вытянув руки, но все-таки ударился грудью о землю так, что перед глазами, которые и так застилал пот, все поплыло красным. Дикой не мог вздохнуть, кровь била в виски, но даже сквозь этот шум он слышал хруст и шелест, ждал внезапной тяжести, что обрушится на спину и все равно станет неожиданной. Плечи вздрагивали, в груди клокотало, он чувствовал приближение кошмара…

Еловая шишка, сорвавшись с ветки, ударила сзади, слева, совсем близко. Беню подбросило. Он оттолкнулся руками, мышцы тряслись как желе, нервные окончания, казалось, выдавило на поверхность кожи через капилляры и они отозвались на негромкий щелчок ударом тока. Дикой засучил ногами еще в прыжке. Последний раз он бегал из положения лежа в армии, но это было так давно и, кажется, не с ним. Подошвы взметнули в воздух ошмётья влажной хвои, Беня толкнул тело вперед-вверх, чудом разминулся с корявой березой и понесся по склону вниз, разгоняясь…