Девять (СИ) - Сенников Андрей. Страница 22

А в темноте в окрестностях бродят мертвецы.

Беня поморщился. Всё вокруг внушало отвращение. Что-то омерзительное таилось в мертвой тишине, загаженной птицами и зверьем церкви, раззявленных проемах окон и дверей. Каранаково напоминало разрытую могилу с оскверненными останками.

Оставаться здесь нельзя…

Уйти невозможно.

Дикой почувствовал себя очень маленьким и слабым. Время безудержно сочилось с небес солнечными лучами, и белый шар, теряющий свою невесомость, клонился к горизонту и темнел, словно испускаемый свет уносил жизнь из умирающего светила.

Ноги понесли Дикого вниз, к едва угадываемой улице. С каждым шагом сильнее сутулились плечи, голова клонилась, чувство, будто он входит внутрь огромного скелета доисторического чудовища, пригибало к земле.

Заколоченный дом — первый знак, что начался некроз и остановить уже ничего нельзя. Оставленное человеком жилище выглядит таинственно. В Каранаково всё выглядело зловеще. Дикой опасался заходить во дворы и тем более в дома. Кто знает, кто там хозяйничал все это время? Тропа эта… нехорошая. Дикой несколько раз пересекал её, а время от времени, шёл по ней. Всякий раз его пробирала дрожь, словно он входил в студеный ключ. Немного погодя Беня наткнулся на полуразвалившийся колодезный сруб. Верхние бревна — венца три или два, — девались неизвестно куда. Оставшиеся, чуть выше бордюрного камня, замшелые и осклизлые притаились в траве, словно в засаде. Дикой глянул в черный провал и отпрянул. Со дна поднимался холодный смрад, как будто в колодец побросали всех жителей деревни, и они гнили там, слишком долго разлагаясь в ключевой воде.

Беня осмотрелся. Нагретый воздух дрожал над травами. Церковь колыхалась в этом мареве, словно заходилась в судороге, как живое существо — больное, замученное. Дикой отвернулся. Он ощущал кожей уходящее время, нарастающее беспокойство и нервозность, но не мог ни на что решиться. Ему хотелось зайти внутрь какого-нибудь дома, но вид их был не столько бесприютен, сколько внушал чувство опасности.

Мысли вновь свернули на тропу и животных, которые её протоптали. Зверь обычно сторонится человеческого жилья, даже заброшенного. Мелочь вроде бурундуков и прочей безмозглой живности — не в счет. Больше всего тропа напоминала кабанью, но здесь он почти не встречался. Может быть, одичавшие свиньи искали, чем поживиться на огородах? Дикой усмехнулся. Вряд ли. Брошенные огороды всегда стремительно забивались сорняками — осотом, полынью, вьюнком, прочей травой. Здесь он видел тоже самое, только метелки исполинского укропа заметно выделялись в общем травостое. Какие уж тут свиньи…

Конец улицы упирался в тайгу. Последний дом привлек внимание, слабый зуд возник в пальцах, ладонях, распространяясь по всему телу и утихая глубоко в костях. Дикой приблизился к завалившемуся забору. От ворот остались столбы с проржавевшими петлями. Двор заросший, как и остальные, но сам дом выглядел лучше прочих. Во-первых, шифер на крыше. Несколько листов сорвано, обрешетка обнажена, словно ребра на последнем приеме у патологоанатома, но это не так бросалось в глаза, как жалкие остовы других крыш с ошмётками рубероида, высушенного солнцем.

Село походило на обломки кораблекрушения, качающиеся на желтых травяных волнах, но этот дом, похоже, покидали последним, словно капитан сошел с тонущего судна.

Изба небольшая, но массивная, основательная. Крыльцо тяжело попирало землю, а столбы вздымались вверх, без труда поддерживая навес. Неожиданно для себя, Дикой прошел внутрь двора. Вопреки обыкновению, надворных построек практически не было, кроме завалившегося сарайчика, что годился разве что для хранения садово-огородного инструмента. Дикой подошел к крыльцу, рука легла на сухое дерево перил, отполированных временем и прикосновениями. Вновь ему послышался слабый гул, где-то рядом, и вибрации, сотрясающие кости. Ветер качнул ставни на окне, словно дом моргнул подслеповатым глазом, рассматривая повнимательнее непрошеного гостя. Толстый слой пыли на стекле делал этот взгляд мутным, как у мертвого «Гнуса».

Беня отвернулся и поставил ногу на ступеньку. Каблук стукнул глухо, разбудив коротенькое эхо под крыльцом. Настолько короткое, что, возможно, Дикому оно только почудилось. Он рассматривал простую, грубо сколоченную из неструганных плах, дверь. В петлях косо висел незапертый замок, суковатая палка прислонилась к дверному косяку. Лишенная коры, гладкая, как кости на разоренном кладбище.

Воздух потемнел, северный ветер гнал стада серых облаков, сбивая их в косматые тучи. Долговязая фигура Дикого у крыльца сгорбилась. Беня ощутил тяжесть в ногах и руках. Он устал. Дико, хе-хе, устал…

Дикой посмотрел на незапертую дверь. В голове вертелось давешнее, забытое: в пустые дома нельзя входить просто так, надо спросить разрешения, уважить…

Кого? Как? Он не помнил.

Дикой усмехнулся и стал подниматься по ступеням, но черная щель между дверью и коробкой, все равно, казалось, спрашивала: «Кто?».

«Раб божий, обшит кожей», — подумал в ответ Беня и ткнул ладонью в шершавые плахи.

Черный проем дохнул на него затхлостью, дыхание его было холодным и кислым. Узкие сени — до стены не больше полутора метров. С потолка свисали многочисленные пучки пересохших травок, метелки почернели, скукожились. Гирлянды сушеных и уже окаменевших грибов провисали ниже и тянулись вправо, в темноту. Дикой пригнул голову. Стоило коснуться всего этого великолепия, и оно осыплется колючей трухой ему на плечи. Сапог задел суковатую палку, Дикой машинально подхватил ее, словно звук падения тоже мог вызвать обвал пересохшего сора с потолка. Движение вышло неловким, палка ударилась о ладонь чувствительно, так, что Дикой даже ощутил небольшой толчок в плечо. Заныл локтевой нерв. Сердце билось неровно, Беня затаил дыхание, суставы пальцев побелели, казалось, вот-вот послышится треск крошащейся древесины.

— Эй, — сказал Дикой в темноту, неизвестно зачем.

Он вытянул шею, так и не переступив порог, высматривая дверь в избу. Глаза с трудом привыкали к темноте. Несколько громоздких кадок с заплесневелыми боками. Крышки придавлены валунами. От кадок исходил тот самый холодный, кисловатый смрад.

Дикого вдруг бросило в жар, потом крупный пот выступил на лбу. Показалось, что если сейчас он немного подумает, то непременно вспомнит, что находится в этих кадках, что за гербарий развешен под потолком и зачем все это нужно… Низкий лоб собрался морщинами, капля пота сорвалась и упала на грудь. Наваждение прошло. Дикой перевел дух, потрогал лоб. Простудился? Но его не знобит… Он с удивлением заметил, что еще сжимает суковатую палку в руках. Дикой чуть помедлил, потом пожал плечами и вышвырнул деревяшку на двор.

Уверенно, по-хозяйски — глаза освоились с полумраком, — Дикой нашел дверь в дом и открыл ее, не поморщившись на натужный скрип проржавевших петель.

Грязный, серый свет сочился из окон, роняя бледные квадраты на пыльный, голый пол. Закопченная печь громоздилась левее и впереди. В простенок втиснуты ряды полок, едва прикрытых грязно-лилового цвета занавеской в цветочек, на полках пыльные склянки, разнокалиберные банки, мутно отливающие стеклом, закрытые пленкой, тряпками, подвязанные веревочками, перетянутые резинками. Полотняные мешочки, распираемые неведомым содержимым, вперемешку с теми же пучками окостеневшей травы.

Дикой повернул голову. Справа, на стене громоздились наростами вороха одежды. Под лавкой не менее полуметра шириной — ряд непонятной обувки и только валенок закопченной трубой бодро торчал к потолку, поблескивая мутным глянцем галоши. В простенке меж окон, распятая деревянными колышками в подобии порядка, висела женская одежда. Юбку Дикой угадал точно, а выше — не то жакет, не то еще что-то старомодное, чье название только вертится на языке, забытое за ненужностью, вызывающее в памяти картинки из каких-нибудь фильмов о дореволюционных временах, вроде «Тени исчезают в полдень», «Угрюм река»…

Под тряпками, у стены стоял сундук, такой огромный, что, пожалуй, и самого Дикого можно было туда запихнуть. Медные оковки позеленели, длинный язык запорной петли завернулся на конце, кокетливой трубочкой. Стол — под стать сундуку, завален каким-то хламом, тряпицами. Ступка с торчащим пестиком у самого края, кажется, качни столешницу, и она полетит на пол с тяжким бронзовым грохотом, рассыпая содержимое едким облачком толченой трухи.