Путь небес. Преодолевая бурю - Райт Крис. Страница 25

Но никто не усомнился бы, что в этом изможденном теле скрывается великая сила. Даже немощный с виду, Мортарион словно бы господствовал над всеми вокруг. Древко его косы глухо, но веско лязгало по камням. Широкие плечи примарха говорили о почти бесконечной выносливости, способности выдержать удары, которые сразили бы даже его братьев — генетических богов. Заметная всем болезненная бледность порождалась не слабостью, но ожесточенной стойкостью, выпестованной еще на ядовитой планете, куда упала капсула с новорожденным. Выжив там, он стал практически неуязвим для враждебного мира.

Когда Мортарион вошел в центр круга, юстаэринцы одновременно поклонились ему. Это были не дипломатичные кивки, но приветствия великому владыке, руководившему истреблением целых систем во главе легиона, бледно-зеленые корабли которого стали символом неумолимой, безмолвной, неотвратимой гибели.

Если примарх и заметил жест, то не подал виду. Он остановился, шипя и пощелкивая дыхательной маской. Из тени капюшона смотрели на мир желтовато-зеленые глаза с набрякшими веками — окна в душу, изначально отмеченную страданием.

Затем, мучительно медленно, Повелитель Смерти отставил косу, на которую опирался, откинул вбок испещренный пятнами плащ и опустился на одно колено. Примарх склонил огромную голову в знаке повиновения, и его свита последовала примеру господина.

Мортарион когда-либо преклонял колени лишь перед двумя созданиями во вселенной. Одного сеньора он поклялся уничтожить, другой сейчас шагал к нему из «Грозовой птицы».

Он, как и его легион, далеко ушел за отведенные им границы. Давно подавил в себе прежнюю живость, ту почти неосознанную черту характера, за которую люди любили его, а целые армии молились оказаться у него под началом. Золото и белизна его брони замарались и потемнели, меха на ней стали гуще, керамитовые пластины срослись, приняв иные, искаженные очертания. Прежнюю ловкость поглотила мощь нового, кошмарно разросшегося тела. Высокий наголовник доспеха освещали изнутри бурлящие потоки кроваво-красных энергий. Правая рука заканчивалась громадным когтем, похожим на какую-то промышленную установку. Даже выключенный, он словно бы рычал от едва сдерживаемой жажды убийства.

Когда воин двигался, казалось, что само вещество Галактики спешит убраться с его дороги. Он стал до неприличия громадным, превратился в стихийную силу, могучую даже по меркам существ, одаренных божественным касанием Императора. Рубиново-золотистые глаза, усыпавшие его броню, как будто обладали собственной волей и взором — изучающим, оценивающим, испытующим.

Но величайший ужас скрывался в других, живых глазах примарха. Некогда энергичные, острые, полные радости, они потемнели, окаймленные складками бледной кожи. Стали зеркалами души, что заглянула в сердце бездны и узрела реальность в ее неописуемо беспощадном великолепии. Теперь эти глаза не отражали ничего. Они казались черными дырами, которые жадно всасывали любую искорку света в свои неизмеримые глубины.

Хорус Луперкаль, магистр войны, остановился перед Мортарионом и протянул ему левую латную перчатку.

— Брат мой, — сказал он, — тебе не к лицу вставать на колени.

Повелитель Смерти поднял голову, но выражение его лица, как всегда, скрыли респиратор и капюшон.

— Тебе пора привыкнуть к этому. Скоро все мы склонимся перед тобой, сир.

Луперкаль жестом пригласил его встать. С трудом, неуклюже Мортарион повиновался. Они обнялись как братья, и на миг показалось, что меньший примарх скрылся в калечащей хватке пустоты.

Затем Хорус выпустил его, и Повелитель Смерти огляделся.

— Эзекиль не с тобой? Думал, он — твоя вторая тень.

— Я так же думал про Тифона.

Мортарион сухо, презрительно кашлянул.

— Кто знает, чем занят Калас или где он вообще? Я сам его ищу. Если пересечешься с ним, обязательно скажи мне.

Глаза магистра войны — природные, окаймленные серыми кругами — на миг вспыхнули и странно дернулись. Хорус словно бы увидел то, что находилось в ином месте, или то, чему следовало там оказаться.

— Ты знаешь, почему я хотел этой встречи.

— У тебя под пятой тысяча планет. Ты окружил Тронный мир кольцом огня. Галактика рассечена, Жиллиман и Ангел не в силах прийти на помощь нашему Отцу. Все подготовлено, декорации расставлены.

Луперкаль не улыбнулся. Прежняя легкость в общении покинула его, сменившись отстраненным, сдержанным величием существа с иного плана бытия.

— По моему замыслу, все уже должно было закончиться. С каждым днем мы понемногу упускаем преимущество.

Мортарион с хрипом покачал головой:

— Тогда отдай команду, брат. Начни атаку.

Хорус иронично скривил губы.

— Да, больше ничего и не нужно, — пробормотал он и, подняв глаза, окинул тусклым взглядом кристально-чистый звездный небосвод. — У нас не вышло переманить всех. Наши враги до сих пор бьются там, в сетях, которые мы расставили на них. Вот в чем проблема.

Его лицо ожесточилось. Даже в крошечных движениях мускулов Луперкаля всегда сквозило ощущение, что он обдумывает какой-то приказ.

— Штормы Лоргара не продержатся вечно. Их можно преодолеть, если хватит воли и силы. И что тогда? Все, кого мы отрезали от Терры, помчатся к Отцу, их знамена взовьются рядом с Его.

— Тогда отдай команду, — повторил Мортарион.

Магистр войны обернулся к нему, по раздутому лицу скользнула тень раздражения.

— Речь идет не о каком-то жалком диктаторе, что едва выживает на захолустной скале! Даже ослабевший, Он не знает себе равных. Ты знаешь Его прошлое. Ты знаешь, почему Он, и только Он, мог заложить основы Империума. Можешь ли ты представить, как сложно хотя бы задуматься об убийстве подобного создания? Как сделать это, причем необратимо, так, чтобы Он не ускользнул из-под клинка, не удержал в теле иссохшую душу… Ты не видишь всей угрозы.

— После Молеха, брат, я не видел тебя в хорошем настроении.

— После Молеха у меня не может быть хорошего настроения. Я стал возмездием, сокрушителем миров. Поэтому — да, сейчас мне не до веселья.

Владыка Барбаруса вздохнул:

— Мне повторить в третий раз? Довольно задержек. Начинай штурм. Гвардия Смерти готова.

— Не сомневаюсь. — В искаженном взгляде мелькнула благодарность. — Силы Дорна учтены. Русс, почти разгромленный в Алакксесе, предается пустым мечтам о том, как совершит надо мной «правосудие» в своем понимании. Коракс — примарх без легиона, Феррус и Вулкан мертвы. Остался лишь один, кто может повредить нам.

Мортарион настороженно промолчал.

— Сначала я решил поручить дело Фениксийцу, — продолжил Хорус. — Они с Джагатаем всегда презирали друг друга. Хотел бы посмотреть, как Фулгрим преподаст Боевому Ястребу урок смирения.

— Так попроси его.

— Если найдешь Фениксийца, попроси его сам. — Луперкаль неосознанно сжал Коготь в нетерпеливом жесте. — Послушай, мы оба знаем, что Фулгриму нельзя доверять. Единственное великое дело он совершил на Исстване-пять, и больше на него полагаться не стоит.

Повелитель Смерти мотнул головой, звякнув флягами токсинов на шее.

— Я не заменю Фулгрима.

— Ты жаждешь мести, разве нет?

— Хан не одолел меня!

— Никто этого не говорил.

Мортарион резко опустил Безмолвие на камень, и темное плато вздрогнуло под ударной волной, побежавшей от древка.

— Я встану рядом с тобой, — прошипел он, — но на передовой. Я сохранил сыновей непорочными. Не стал искажать их, как в других легионах, и воины по-прежнему исполняют мои приказы, соблюдают дисциплину.

— Ты будешь возле меня, как я и обещал.

— Я не позволю бросить меня! — Давно сдерживаемые подозрения Мортариона прорвались наружу. — Я так же неистово, как и ты, хочу увидеть Отца на коленях. Готов поклясться, что даже сильнее, учитывая наше прошлое.

— Когда Дворец запылает, ты будешь у моего плеча.

— Тогда зачем бросать меня против Хана?

— Потому что я доверяю тебе! — огрызнулся Хорус. — Разве неясно? Ты повсюду выискиваешь обиды, ждешь, что тебя обманут, и все же, мой подозрительный брат, ты единственный, кто у меня остался! — Магистр войны горько усмехнулся. — Полюбуйся на моих союзников по восстанию. Ангрон лишил себя разума, я не могу поручить ему и простейшей задачи. Пертурабо — о боги. Пертурабо! Дикари Хана будут просто нарезать вокруг него круги, и у Шрамов нет крепостей, так что ему нечего захватывать. Альфарий безмолвствует, путаясь в узлах, которые завязал сам. Список сокращается.