Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям. Страница 86

Остановимся ненадолго, чтобы отвечать на вполне естественный вопрос относительно молчания трех прочих евангелистов об этом великом чуде. Чтобы вполне разъяснить его, надо было бы написать длинное исследование о том, как составлялись евангелия. Но и после всего этого мы все еще не придем к окончательному изъяснению очевидных затруднений. Евангелия сознательно и не без цели отрывочны и приходится принять за достоверное, что первые три ведут начало из общего устного предания или основаны на одном или двух оригинальных и тоже отрывочных документах [526]. Три первых евангелиста сосредотачивают внимание на учении в Галилее и только св. Иоанн повествует об учении в Иудее, хотя первые три евангелиста ясным образом намекают о проповедании Иисусовом в Иерусалиме. Первые три евангелиста названы синоптистами, потому что их евангелия могут быть расположены отдел за отделом в форме таблицы. Хотя это название и ново, но контраст между первыми тремя и четвертым евангелистом замечен с давних времен [527]. Ни в одном из четырех евангелистов нельзя найти полного числа притч, проповедей и чудес Иисуса; ни один не имел в предмете написать полный рассказ о трех с половиной годах Его общественной жизни, каждый передает события, которые были ему лучше известны, как очевидцу, или из отдельных документов, или из устного предания, но каждый рассказывает вполне достаточно, чтобы доказать, что Иисус был Христос, Сын Бога живого, Спасителя мира. Воскрешение Лазаря не могло казаться им большим чудом, чем другие [528], о которых они рассказывали, тем более что для измерения величины чудес, как никто удачно выразился, инструментов не выдумано. Самое событие происходило в Иудее. Таким образом, причина пропуска у трех первых евангелистов этого происшествия была та же самая, по которой пропущены ими чудеса при овчей купели и при исцелении глаз слепорожденного. Но, исследуя вопрос глубже, мы легко можем заметить следы видимого желания синоптистов не упоминать ни одного слова относительно вифанского семейства. Дом, в котором пользовались они особым уважением, назван у них «домом Симона прокаженного» [529]; св. Лука даже Вифанию не называет ее именем, а говорит «одно селение» [530], хотя очень хорошо знал это имя. Отсюда легко можно вывести заключение, что когда появилось Евангелие от Матфея в первоначальном его виде и когда собраны были материалы, которые находились у двух остальных синоптистов, существовали, должно быть, особые причины для того, чтобы не разглашать этого чуда, которое должно было поставить в опасное положение человека, бывшего тогда еще в живых и небезопасного от ненависти иудеев, искавших его убить, как живое свидетельство чудодейственной силы Христа Спасителя [531]. Даже если бы и не грозила опасность, то все-таки им было бы, очевидно, неприятно сделать спокойную вифанскую семью предметом напряженного и дерзкого любопытства и подвергнуть расспросам о совершившихся в ней событиях. Было что-то, что запечатывало уста евангелистов; было препятствие, которое давно отстранилось, когда в первый раз появилось на свете Евангелие св. Иоанна.

«Если Моисея и пророков не слушают, был ответ Авраама богачу в притче, то если бы кто из мертвых воскрес (Лазарь), не поверят». Так именно это и было. Многие из очевидцев чуда, увидев его, поверили, а другие только сделали злобный и возмутительный донос синедриону в Иерусалиме.

Синедрион принял извещение с ненавистью и смущением [532]. Он не мот отвергать действительности чуда и не хотел веровать в совершившего его. Старейшинам, по складу ума человеческого, нельзя было не страшиться возрастающего влияния Иисуса, нельзя было не предполагать, что Он воспользуется им, чтобы сделаться царем и, сокрушив римское вмешательство, уничтожить их политическое существование. Во время таких беснований в бессильном совете Иосиф Каиафа обратился к ним со словом. Он был гражданским первосвященником и находился в этом звании одиннадцать лет с 25 г. от P. X., когда Валерий поместил его на эту должность, до 36 от Р.Х., когда Вителлий сместил его. Звание первосвященника передавалось римлянами в последнее время беспрестанно из рук в руки, так что наконец явилось их одновременно пятеро: Анна, Измаил-Бен Фаби, Елеазар Бен Ганан, Симон Бен Камгиф и Каиафа [533]. Большая часть почестей, которые принадлежали званию Каиафы, переданы были Анану, Анне, — или называя правильно по-еврейски, Ганану, который лишен был первосвященства римскими властями. Однако же он (как мы увидим после) носил звание Наси или Сагана; по крайней мере строгие иудеи глядели на него, как на действительного первосвященника, Каиафа же был первосвященником по имени и для виду. Но, по званию первосвященника, в нем предполагался царь пророчества, который, как тогда думали [534], слишком слабо уже проявлялся в потомках Аарона, после того как не стало ни видений, ни Урима, ни предзнаменований, ни пророкос, ни Баф-Коля, или «познания воли Божией», которое получали первосвященники преемственно. Каиафа встал с места, чтобы высокомерно и бесстыдно высказать свое политическое, до низости себялюбивое и несправедливое убеждение, что все предложения членов невежественны и что нельзя не принести в жертву одного, — он не хотел знать и определять невинного или виновного, — для спасения целого народа или, как выразился Иоанн, не за народ только, но за всех детей Божиих, рассеянных по свету. Члены синедриона тотчас же, не колеблясь, приняли этот голос бессознательного пророчества. Но принимая его, они наполнили до краев чашу своих несправедливостей, совершили преступление, которое ускорило их рассеяние, разразилось громом над их преступными головами. Это было жертвоприношение Молоху, — отвратительнейшее, чем принесение в жертву людей, которое во времена Манассии осудило их на второе ужасное и жестокое истребление. Некоторые из этих злоумышленников должны были дожить до последствий, чтобы научиться тому, что нравственная несправедливость не может быть прилична политике. Смерть Невинного, не спасши народа, ускорила гибель, которая тяжелее всего отозвалась на участниках замысла. Когда идумеяне вошли в Иерусалим, — все члены касты священников, какие нашлись там, были избиты. Ганан (сын евангельского Анны) и Иисус из Гамалы подверглись ужаснейшим оскорблениям; трупы их были лишены погребения, — обида неслыханная для евреев! Таким образом погиб сын главного виновника смерти Иисуса. Это положило конец партии саддукеев, — партии нередко надменной, эгоистичной и жестокой. Вместе с Гананом погибло древнее первосвященство евреев, составлявшее наследственную принадлежность знатных саддукейских фамилий… Глубоко было чувство ужаса, когда увидели, как выбрасывали вон из города, предавали псам и шакалам этих высокопочитаемых аристократов… Исчез, можно сказать, целый мир. Не умея сам из себя образовать государство, этот народ должен был дойти до точки, на которой видим мы его осьмнадцать столетий, то есть «жить вроде паразита в чуждых владениях». Некоторые из членов синедриона не были на этой горе злобного совета, как по преданию назывался дом Каиафы; но если бы они там находились, то наверное не согласились на подобный произвол. С этой поры произнесен был тайный приговор, которым Иисус осуждался на смерть. С этой поры Он жил, но глава Его была уже оценена.

Оригинально то, что тайный приговор стал тотчас известен всем. Иисус также знал о нем и на последней неделе своей земной жизни, при приближении Пасхи, во время которой Он думал принести в жертву свою жизнь, Он удалился в пустынное местечко, называемое в Евангелии Ефраим, у св. Евсевия и блаженного Иеронима — «большим селением», а у Иосифа — «городком». Местоположение его в настоящее время определить с точностью невозможно. Но там, вдали от всяких смут и козней заклятых врагов, Он провел спокойно и счастливо последние недели своей жизни, окруженный единственно учениками. Приспособляя в этом мирном уединении их дух к великому делу, Он изощрял их серпы для поспевающей жатвы мира. Никто (или немногие, кроме этих верных товарищей) не знал, где Он скрывается, потому что фарисеи, когда увидели невозможность держать в тайне своих намерений, распубликовали повеление, что кому известно местопребывание Иисуса, тот должен открыть им, чтобы они могли схватить Его, если нужно, силой и исполнить приговор, который ими постановлен. Но о подкупе не говорилось ни слова.